Иосиф
Бродский

Посвящается Чехову

Закат, покидая веранду, задерживается 
     на самоваре. 
Но чай остыл или выпит; в блюдце с 
     вареньем – муха. 
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре 
Андреевне, в профиль – особенно. 
     Крахмальная блузка глухо 
застегнута у подбородка. В кресле, с 
     погасшей трубкой, 
Вяльцев шуршит газетой с речью 
     Недоброво. 
У Варвары Андреевны под шелестящей 
     юбкой 
ни-че-го. 
  
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь 
     к овации 
жестких листьев боярышника. Взятые 
     наугад 
аккорды студента Максимова будят в саду 
     цикад, 
и утки в прозрачном небе, в 
     предчувствии авиации, 
плывут в направленьи Германии. Лампа не 
     зажжена, 
и Дуня тайком в кабинете читает письмо 
     от Никки. 
Дурнушка, но как сложена! и так не 
     похожа на 
книги. 
  
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев 
     зовет 
сразиться в картишки с ним, доктором и 
     Пригожиным. 
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться 
     от 
мыслей о голой племяннице, спасающейся 
     на кожаном 
диване от комаров и от жары вообще. 
Пригожин сдает, как ест, всем животом 
     на столике. 
Спросить, что ли, доктора о небольшом 
     прыще? 
Но стоит ли? 
  
Душные летние сумерки, близорукое время 
     дня, 
пора, когда всякое целое теряет одну 
     десятую. 
«Вас в коломянковой паре можно принять 
     за статую 
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич». 
     «Меня?» – 
смущается деланно Эрлих, протирая 
     платком пенсне. 
Но правда: близкое в сумерках сходится 
     в чем-то с далью, 
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз 
     он имел Наталью 
Федоровну во сне. 
  
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья 
     со всех сторон 
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как 
     девки к парню. 
У них и следует спрашивать, у ихних 
     ворон и крон, 
у вяза, проникшего в частности к 
     Варваре Андреевне в спальню; 
он единственный видит хозяйку в одних 
     чулках. 
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем 
     озере. 
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, 
     когда в руках 
все козыри. 
  
И хор цикад нарастает по мере того, как 
     число 
звезд в саду увеличивается, и кажется 
     ихним голосом. 
Что – если в самом деле? «Куда меня 
     занесло?» – 
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире 
     с поясом. 
До станции – тридцать верст; где-то 
     петух поет. 
Студент, расстегнув тужурку, упрекает 
     министров в косности. 
В провинции тоже никто никому не дает. 
Как в космосе. 
  
          1993 
  
* Датировано по переводу в SF.