Иосиф
Бродский

В горах

1 
  
Голубой саксонский лес 
Снега битого фарфор. 
Мир бесцветен, мир белес, 
точно извести раствор. 
  
Ты, в коричневом пальто, 
я, исчадье распродаж. 
Ты – никто, и я – никто. 
Вместе мы – почти пейзаж. 
  
2 
  
Белых склонов тишь да гладь. 
Стук в долине молотка. 
Склонность гор к подножью дать 
может кровли городка. 
  
Горный пик, доступный снам, 
фотопленке, свалке туч. 
Склонность гор к подножью, к нам, 
суть изнанка ихних круч. 
  
3 
  
На ночь снятое плато. 
Трепыханье фитиля. 
Ты – никто, и я – никто: 
дыма мертвая петля. 
  
В туче прячась, бродит Бог, 
ноготь месяца грызя. 
Как пейзажу с места вбок, 
нам с ума сойти нельзя. 
  
4 
  
Голубой саксонский лес. 
К взгляду в зеркало и вдаль 
потерявший интерес 
глаза серого хрусталь. 
  
Горный воздух, чье стекло 
вздох неведомо о чем 
разбивает, как ракло, 
углекислым кирпичом. 
  
5 
  
Мы с тобой – никто, ничто. 
Эти горы – наших фраз 
эхо, выросшее в сто, 
двести, триста тысяч раз. 
  
Снизит речь до хрипоты, 
уподобить не впервой 
наши ребра и хребты 
ихней ломаной кривой. 
  
6 
  
Чем объятие плотней, 
тем пространства сзади – гор, 
склонов, складок, простыней – 
больше, времени в укор. 
  
Но и маятника шаг 
вне пространства завести 
тоже в силах, как большак, 
дальше мяса на кости. 
  
7 
  
Голубой саксонский лес. 
Мир зазубрен, ощутив, 
что материи в обрез. 
Это – местный лейтмотив. 
  
Дальше – только кислород: 
в тело вхожая кутья 
через ноздри, через рот. 
Вкус и цвет – небытия. 
  
8 
  
Чем мы дышим – то мы есть, 
что мы топчем – в том нам гнить. 
Данный вид суть, в нашу честь, 
их отказ соединить. 
  
Это – край земли. Конец 
геологии; предел. 
Место точно под венец 
в воздух вытолкнутых тел. 
  
9 
  
В этом смысле мы – чета, 
в вышних слаженный союз. 
Ниже – явно ни черта. 
Я взглянуть туда боюсь. 
  
Крепче в локоть мне вцепись, 
побеждая страстью власть 
тяготенья – шанса, ввысь 
заглядевшись, вниз упасть. 
  
10 
  
Голубой саксонский лес. 
Мир, следящий зорче птиц 
– Гулливер и Геркулес – 
за ужимками частиц. 
  
Сумма двух распадов, мы 
можем дать взамен числа 
абажур без бахромы, 
стук по комнате мосла. 
  
11 
  
«Тук-тук-тук» стучит нога 
на ходу в сосновый пол. 
Горы прячут, как снега, 
в цвете собственный глагол. 
  
Чем хорош отвесный склон, 
что, раздевшись догола, 
все же – неодушевлен; 
то же самое – скала. 
  
12 
  
В этом мире страшных форм 
наше дело – сторона. 
Мы для них – подножный корм, 
многоточье, два зерна. 
  
Чья невзрачность, в свой черед, 
лучше мышцы и костей 
нас удерживает от 
двух взаимных пропастей. 
  
13 
  
Голубой саксонский лес. 
Близость зрения к лицу. 
Гладь щеки – противовес 
клеток ихнему концу. 
  
Взгляд, прикованный к чертам, 
освещенным и в тени, – 
продолженье клеток там, 
где кончаются они. 
  
14 
  
Не любви, но смысла скул, 
дуг надбровных, звука «ах» 
добиваются – сквозь гул 
крови собственной – в горах. 
  
Против них, что я, что ты, 
оба будучи черны, 
ихним снегом на черты 
наших лиц обречены. 
  
15 
  
Нас других не будет! Ни 
здесь, ни там, где все равны. 
Оттого-то наши дни 
в этом месте сочтены. 
  
Чем отчетливей в упор 
профиль, пористость, анфас, 
тем естественней отбор 
напрочь времени у нас. 
  
16 
  
Голубой саксонский лес. 
Грез базальтовых родня. 
Мир без будущего, без 
– проще – завтрашнего дня. 
  
Мы с тобой никто, ничто. 
Сумма лиц, мое с твоим, 
очерк чей и через сто 
тысяч лет неповторим. 
  
17 
  
Нас других не будет! Ночь, 
струйка дыма над трубой. 
Утром нам отсюда прочь, 
вниз, с закушенной губой. 
  
Сумма двух распадов, с двух 
жизней сдача – я и ты. 
Миллиарды снежных мух 
не спасут от нищеты. 
  
18 
  
Нам цена – базарный грош! 
Козырная двойка треф! 
Я умру, и ты умрешь. 
В нас течет одна пся крев. 
  
Кто на этот грош, как тать, 
точит зуб из-за угла? 
Сон, разжав нас, может дать 
только решку и орла. 
  
19 
  
Голубой саксонский лес. 
Наста лунного наждак. 
Неподвижности прогресс, 
то есть – ходиков тик-так. 
  
Снятой комнаты квадрат. 
Покрывало из холста. 
Геометрия утрат, 
как безумие, проста. 
  
20 
  
То не ангел пролетел, 
прошептавши: «виноват». 
То не бдение двух тел. 
То две лампы в тыщу ватт 
  
ночью, мира на краю, 
раскаляясь добела – 
жизнь моя на жизнь твою 
насмотреться не могла. 
  
21 
  
Сохрани на черный день, 
каждой свойственный судьбе, 
этих мыслей дребедень 
обо мне и о себе. 
  
Вычесть временное из 
постоянного нельзя, 
как обвалом верх и низ 
перепутать не грозя. 
  
          1984