Айя-София

Светильники горели, непонятный
Звучал язык, — великий шейх читал
Святой Коран, — и купол необъятный
В угрюмом мраке пропадал.

Кривую саблю вскинув над толпою,
Шейх поднял лик, закрыл глаза — и страх
Царил в толпе, и мертвою, слепою
Она лежала на коврах…

А утром храм был светел. Все молчало
В смиренной и священной тишине,
И солнце ярко купол озаряло
В непостижимой вышине.

И голуби в нем, рея, ворковали,
И с вышины, из каждого окна,
Простор небес и воздух сладко звали
К тебе, Любовь, к тебе, Весна!

Аленушка

Аленушка в лесу жила,

Аленушка смугла была,

Глаза у ней горячие,

Блескучие, стоячие.

Мала, мала Аленушка,

А пьет с отцом — до донушка.

Пошла она в леса гулять,

Дружка искать, в кустах вилять,

Да кто ж в лесу встречается?

Одна сосна качается!

Аленушка соскучилась,

Безделием измучилась,

Зажгла она большой костер,

А в сушь огонь куда востер!

Сожгла леса Аленушка

На тыщу верст, до пёнушка,

И где сама девалася —

Доныне не узналося!

20 июня 1916

Ангел

В вечерний час, над степью мирной,

Когда закат над ней сиял,

Среди небес, стезей эфирной,

Вечерний ангел пролетал.

Он видел сумрак предзакатный,-

Уже синел вдали восток,-

И вдруг услышал он невнятный

Во ржах ребенка голосок.

Он шел, колосья собирая,

Сплетал венок и пел в тиши,

И были в песне звуки рая,-

Невинной, неземной души.

«Благослови меньшого брата,-

Сказал Господь. - Благослови

Младенца в тихий час заката

На путь и правды и любви!»

И ангел светлою улыбкой

Ребенка тихо осенил

И на закат лучисто-зыбкий

Поднялся в блеске нежных крыл.

И, точно крылья золотые,

Заря пылала в вышине.

И долго очи молодые

За ней следили в тишине!

1891

Баба-Яга

Гулкий шум в лесу нагоняет сон -

К ночи на море пал сырой туман.

Окружен со всех с четырех сторон

Темной осенью островок Буян.

А еще темней - мой холодный сруб,

Где ни вздуть огня, ни топить не смей.

А в окно глядит только бурый дуб,

Под которым смерть закопал Кощей.

Я состарилась, изболелась вся -

Десять сот годов берегу ларец.

Будь огонь в светце - я б погрелася,

Будь дрова в печи - похлебала щец.

Да огонь - в морях мореходу весть,

Да на сотню верст слышен дым от лык...

Черт тебе велел к черту в слуги лезть,

Дура старая, неразумный шлык!

1903

Балагула

Балагула убегает и трясет меня.

Рыжий Айзик правит парой и сосет тютюн.

Алый мак во ржи мелькает — лепестки огня.

Золотятся, льются нити телеграфных струн.

«Айзик, Айзик, вы заснули!» — «Ха! А разве пан

Едет в город с интересом? Пан — поэт, артист!»

Правда, правда. Что мне этот грязный Аккерман?

Степь привольна, день прохладен, воздух сух и чист.

Был я сыном, братом, другом, мужем и отцом,

Был в довольстве... Все насмарку! Все не то, не то!

Заплачу за путь венчальным золотым кольцом,

А потом... Потом в таверну: вывезет лото!

1907

Безнадежность

На севере есть розовые мхи,

Есть серебристо–шелковые дюны...

Но темных сосен звонкие верхи

Поют, поют над морем, точно струны.

Послушай их. Стань, прислонись к сосне:

Сквозь грозный шум ты слышишь ли их нежность?

Но и она — в певучем полусне.

На севере отрадна безнадежность.

1907

* * *

Беру твою руку и долго смотрю на нее,

Ты в сладкой истоме глаза поднимаешь несмело:

Вот в этой руке – все твое бытие,

Я всю тебя чувствую – душу и тело.

Что надо еще? Возможно ль блаженнее быть?

Но ангел мятежный, весь буря и пламя,

Летящий над миром, чтоб смертною страстью губить,

Уж мчится над нами!

1898

* * *

Бледнеет ночь... Туманов пелена

В лощинах и лугах становится белее,

Звучнее лес, безжизненней луна

И серебро росы на стеклах холоднее.

Еще усадьба спит... В саду еще темно,

Недвижим тополь матово–зеленый,

И воздух слышен мне в открытое окно,

Весенним ароматом напоенный...

Уж близок день, прошел короткий сон –

И, в доме тишине не нарушая,

Неслышно выхожу из двери на балкон

И тихо светлого восхода ожидаю...

1888

Богиня

Навес кумирни, жертвенник в жасмине

И девственниц склоненных белый ряд.

Тростинки благовонные чадят

Перед хрустальной статуей богини,

Потупившей свой узкий, козий взгляд.

Лес, утро, зной. То зелень изумруда,

То хризолиты светят в хрустале.

На кованом из золота столе

Сидит она спокойная, как Будда,

Пречистая в раю и на земле.

И взгляд ее, загадочный и зыбкий,

Мерцает все бесстрастней и мертвей

Из–под косых приподнятых бровей,

И тонкою недоброю улыбкой

Чуть озарен блестящий лик у ней.

28 июня 1916

* * *

Бушует полая вода,
Шумит и глухо, и протяжно.
Грачей пролетные стада
Кричат и весело, и важно.

Дымятся черные бугры,
И утром в воздухе нагретом
Густые белые пары
Напоены теплом и светом.

А в полдень лужи под окном
Так разливаются и блещут,
Что ярким солнечным пятном
По залу «зайчики» трепещут.

Меж круглых рыхлых облаков
Невинно небо голубеет,
И солнце ласковое греет
В затишье гумен и дворов.

Весна, весна! И все ей радо.
Как в забытьи каком стоишь
И слышишь свежий запах сада
И теплый запах талых крыш.

Кругом вода журчит, сверкает,
Крик петухов звучит порой,
А ветер, мягкий и сырой,
Глаза тихонько закрывает.

В архипелаге

Осенний день в лиловой крупной зыби

Блистал, как медь. Эол и Посейдон

Вели в снастях певучий долгий стон,

И наш корабль нырял подобно рыбе.

Вдали был мыс. Высоко на изгибе,

Сквозя, вставал неровный ряд колонн.

Но песня рей меня клонила в сон —

Корабль нырял в лиловой крупной зыби.

Не все ль равно, что это старый храм,

Что на мысу — забытый портик Феба!

Запомнил я лишь ряд колонн да небо.

Дым облаков курился по горам,

Пустынный мыс был схож с ковригой хлеба.

Я жил во сне. Богов творил я сам.

12 августа 1908

В горах

Поэзия темна, в словах невыразима:

Как взволновал меня вот этот дикий скат.

Пустой кремнистый дол, загон овечьих стад,

Пастушеский костер и горький запах дыма!

Тревогой странною и радостью томимо,

Мне сердце говорит: «Вернись, вернись назад!»—

Дым на меня пахнул, как сладкий аромат,

И с завистью, с тоской я проезжаю мимо.

Поэзия не в том, совсем не в том, что свет

Поэзией зовет. Она в моем наследстве.

Чем я богаче им, тем больше — я поэт.

Я говорю себе, почуяв темный след

Того, что пращур мой воспринял в древнем детстве:

— Нет в мире разных душ и времени в нем нет!

12 февраля 1916

В костёле

Гаснет день - и звон тяжелый

В небеса плывет:

С башни старого костела

Колокол зовет.

А в костеле - ожиданье:

Сумрак, гул дверей,

Напряженное молчанье,

Тихий треск свечей.

В блеске их престол чернеет,

Озарен темно:

Высоко над ним желтеет

Узкое окно.

И над всем - Христа распятье:

В диадеме роз,

Скорбно братские объятья

Распростер Христос...

Тишина. И вот, незримо

Унося с земли,

Звонко песня серафима

Разлилась вдали.

Разлилась - и отзвучала:

Заглушил, покрыл

Гром органного хорала

Песнь небесных сил.

Вторит хор ему... Но, Боже!

Отчего и в нем

Та же скорбь и горе то же,-

Мука о земном?

Не во тьме ль венцов остался

День, когда с тоской

Человек, как раб, склонялся

Ниц перед тобой

И сиял зловещей славой

Пред лицом людей

В блеске молнии кровавой

Блеск твоих очей?

Для чего звучит во храме

Снова скорбный стон,

Снова дымными огнями

Лик твой озарен?

И тебе ли мгла куренья,

Холод темноты,

Запах воска. Запах тленья,

Мертвые цветы?

Дивен мир твой! Расцветает

Он, тобой согрет,

В небесах твоих сияет

Солнца вечный свет,

Гимн природы животворный

Льется к небесам...

В ней твой храм нерукотворный,

Твой великий храм!

1889

* * *

В лесу, в горе, родник, живой и звонкий,

Над родником старинный голубец

С лубочной почерневшею иконкой,

А в роднике березовый корец.

Я не люблю, о Русь, твоей несмелой

Тысячелетней, рабской нищеты.

Но этот крест, но этот ковшик белый...

Смиренные, родимые черты!

1905

В Орде

За степью, в приволжских песках,

Широкое, алое солнце тонуло.

Ребенок уснул у тебя на руках,

Ты вышла из душной кибитки, взглянула

На кровь, что в зеркальные соли текла,

На солнце, лежавшее точно на блюде,—

И сладкой отрадой степного, сухого тепла

Подуло в лицо твое, в потные смуглые груди.

Великий был стан за тобой:

Скрипели колеса, верблюды ревели,

Костры, разгораясь, в дыму пламенели

И пыль поднималась багровою тьмой.

Ты, девочка, тихая сердцем и взором,

Ты знала ль в тот вечер, садясь на песок,

Что сонный ребенок, державший твой темный сосок,

Тот самый Могол, о котором

Во веки веков не забудет земля?

Ты знала ли, Мать, что и я

Восславлю его,— что не надо мне рая,

Христа, Галилеи и лилий ее полевых,

Что я не смиреннее их —

Аттилы, Тимура, Мамая,

Что я их достоин, когда,

Наскучив таиться за ложью,

Рву древнюю хартию божью,

Насилую, режу, и граблю, и жгу города?

Погасла за степью слюда,

Дрожащее солнце в песках потонуло.

Ты скучно в померкшее небо взглянула

И, тихо вздохнувши, опять опустила глаза...

Несметною ратью чернели воза,

В синеющей ночи прохладой и горечью дуло.

27 июня 1916

В поздний час мы были с нею в поле...

В поздний час мы были с нею в поле.

Я дрожа касался нежных губ...

«Я хочу объятия до боли,

Будь со мной безжалостен и груб!»

Утомясь, она просила нежно:

«Убаюкай, дай мне отдохнуть,

Не целуй так крепко и мятежно,

Положи мне голову на грудь».

Звезды тихо искрились над нами,

Тонко пахло свежестью росы.

Ласково касался я устами

До горячих щек и до косы.

И она забылась. Раз проснулась,

Как дитя, вздохнула в полусне,

Но, взглянувши, слабо улыбнулась

И опять прижалася ко мне.

Ночь царила долго в темном поле,

Долго милый сон я охранял...

А потом на золотом престоле,

На востоке тихо засиял

Новый день,- в полях прохладно стало...

Я ее тихонько разбудил

И в степи, сверкающей и алой,

По росе до дому проводил.

1901

* * *

В полночный час я встану и взгляну

На бледную высокую луну,

И на залив под нею, и на горы,

Мерцающие снегом вдалеке...

Внизу вода чуть блещет на песке,

А дальше муть, свинцовые просторы,

Холодный и туманный океан...

Познал я, как ничтожно и не ново

Пустое человеческое слово,

Познал надежд и радостей обман,

Тщету любви и терпкую разлуку

С последними, немногими, кто мил,

Кто близостью своею облегчил

Ненужную для мира боль и муку,

И эти одинокие часы

Безмолвного полуночного бденья,

Презрения к земле и отчужденья

От всей земной бессмысленной красы.

25 августа 1922

* * *

В полночь выхожу один из дома,

Мерзло по земле шаги стучат,

Звездами осыпан черный сад

И на крышах – белая солома:

Трауры полночные лежат.

Ноябрь 1888

* * *

В полях сухие стебли кукурузы,

Следы колес и блеклая ботва.

В холодном море — бледные медузы

И красная подводная трава.

Поля и осень. Море и нагие

Обрывы скал. Вот ночь, и мы идем

На темный берег. В море — летаргия

Во всем великом таинстве своем.

«Ты видишь воду?» — «Вижу только ртутный

Туманный блеск...» Ни неба, ни земли.

Лишь звездный блеск висит под нами — в мутной

Бездонно–фосфорической пыли.

1907

* * *

В пустом, сквозном чертоге сада

Иду, шумя сухой листвой:

Какая странная отрада

Былое попирать ногой!

Какая сладость все, что прежде

Ценил так мало, вспоминать!

Какая боль и грусть – в надежде

Еще одну весну узнать!

В Сицилии

Монастыри в предгориях глухих,

Наследие разбойников морских,

Обители забытые, пустые, –

Моя душа жила когда–то в них:

Люблю, люблю вас, келии простые,

Дворы в стенах тяжелых и нагих,

Валы и рвы, от плесени седые,

Под башнями кустарники густые

И глыбы скользких пепельных камней,

Загромоздивших скаты побережий,

Где сквозь маслины кажется синей

Вода у скал, где крепко треплет свежий,

Соленый ветер листьями маслин

И на ветру благоухает тмин!

1 августа 1912

В степи

Н. Д. Телешову

Вчера в степи я слышал отдаленный

Крик журавлей. И дико и легко

Он прозвенел над тихими полями...

Путь добрый! Им не жаль нас покидать:

И новая цветущая природа,

И новая весна их ожидает

За синими, за теплыми морями,

А к нам идет угрюмая зима:

Засохла степь, лес глохнет и желтеет,

Осенний вечер, тучи нагоняя,

Открыл в кустах звериные лазы,

Листвой засыпал долы и овраги,

И по ночам в их черной темноте,

Под шум деревьев, свечками мерцают,

Таинственно блуждая, волчьи очи...

Да, край родной не радует теперь!

И все–таки, кочующие птицы,

Не пробуждает зависти во мне

Ваш звонкий крик, и гордый и свободный.

Здесь грустно. Ждем мы сумрачной поры,

Когда в степи седой туман ночует,

Когда во мгле рассвет едва белеет

И лишь бугры чернеют сквозь туман.

Но я люблю, кочующие птицы,

Родные степи. Бедные селенья —

Моя отчизна; я вернулся к ней,

Усталый от скитаний одиноких,

И понял красоту в ее печали

И счастие — в печальной красоте.

Бывают дни: повеет теплым ветром,

Проглянет солнце, ярко озаряя

И лес, и степь, и старую усадьбу,

Пригреет листья влажные в лесу,

Глядишь — и все опять повеселело!

Как хорошо, кочующие птицы,

Тогда у нас! Как весело и грустно

В пустом лесу меж черными ветвями,

Меж золотыми листьями берез

Синеет наше ласковое небо!

Я в эти дни люблю бродить, вдыхая

Осинников поблекших аромат

И слушая дроздов пролетных крики;

Люблю уйти один на дальний хутор,

Смотреть, как озимь мягко зеленеет,

Как бархатом блестят на солнце пашни,

А вдалеке, на жнивьях золотых,

Стоит туман, прозрачный и лазурный.

Моя весна тогда зовет меня,—

Мечты любви и юности далекой,

Когда я вас, кочующие птицы,

С такою грустью к югу провожал!

Мне вспоминается былое счастье,

Былые дни... Но мне не жаль былого:

Я не грущу, как прежде, о былом,—

Оно живет в моем безмолвном сердце,

А мир везде исполнен красоты.

Мне в нем теперь все дорого и близко:

И блеск весны за синими морями,

И северные скудные поля,

И даже то, что уж совсем не может

Вас утешать, кочующие птицы,—

Покорность грустной участи своей!

1889

* * *

В столетнем мраке черной ели

Краснела темная заря,

И светляки в кустах горели

Зеленым дымом янтаря.

И ты играла в темной зале

С открытой дверью на балкон,

И пела грусть твоей рояли

Про невозвратный небосклон,

Что был над парком,— бледный, ровный,

Ночной, июньский,— там, где след

Души счастливой и любовной,

Души моих далеких лет.

1907

* * *

В стороне далекой от родного края

Снится мне приволье тихих деревень,

В поле при дороге белая береза,

Озими да пашни — и апрельский день.

Ласково синеет утреннее небо,

Легкой белой зыбью облака плывут,

Важно грач гуляет за сохой на пашне,

Пар блестит над пашней... А кругом поют

Жаворонки в ясной вышине воздушной

И на землю с неба звонко трели льют.

В стороне далекой от родного края

Девушкой–невестой снится мне Весна:

Очи голубые, личико худое,

Стройный стан высокий, русая коса.

Весело ей в поле теплым, ясным утром!

Мил ей край родимый — степь и тишина,

Мил ей бедный север, мирный труд крестьянский,

И с приветом смотрит на поля она:

На устах улыбка, а в очах раздумье —

Юности и счастья первая весна!

1893

* * *

В темнеющих полях, как в безграничном море,

Померк и потонул зари печальный свет –

И мягко мрак ночной плывет в ночном просторе

      Немой заре вослед.

Лишь суслики во ржи скликаются свистками,

Иль по меже тушкан, таинственно, как дух,

Несется быстрыми, неслышными прыжками

      И пропадает вдруг...

1887

В туче, солнце заступающей...

В туче, солнце заступающей,

Прокатился первый гром,

Ангел, радугой сияющий,

Золотым взмахнул крестом -

И сорвался бурей, холодом,

Унося в пыли бурьян,

И помчался шумно, молодо,

Дымным ливнем ураган.

1891

В цирке

С застывшими в блеске зрачками,

В лазурной пустой вышине,

Упруго, качаясь, толчками

Скользила она по струне.

И скрипка таинственно пела,

И тысячи взоров впились

Туда, где мерцала, шипела

Пустая лазурная высь,

Где некая сжатая сила

Струну колебала, свистя,

Где тихо над бездной скользила

Наяда, лунатик, дитя.

28 июня 1916

Ветви кедра - вышивки зеленым...

Ветви кедра - вышивки зеленым

темным плюшем, свежим и густым,

а за плюшем кедра, за балконом -

сад прозрачный, легкий, точно дым:

Яблони и сизые дорожки,

изумрудно-яркая трава,

на березах - серые середки

и ветвей плакучих кружева.

А на кленах - дымчато-сквозная

с золотыми мушками вуаль,

а за ней - долинная, лесная,

голубая, тающая даль.

1902

* * *

Ветер осенний в лесах подымается,

Шумно по чащам идет,

Мертвые листья срывает и весело

В бешеной пляске несет.

Только замрет, припадет и послушает, –

Снова взмахнет, а за ним

Лес загудит, затрепещет, – и сыплются

Листья дождем золотым.

Веет зимою, морозными вьюгами,

Тучи плывут в небесах...

Пусть же погибнет все мертвое, слабое

И возвратится во прах!

Зимние вьюги – предтечи весенние,

Зимние вьюги должны

Похоронить под снегами холодными

Мертвых к приходу весны.

В темную осень земля укрывается

Желтой листвой, а под ней

Дремлет побегов и трав прозябание,

Сок животворных корней.

Жизнь зарождается в мраке таинственном.

Радость и гибель ея

Служат нетленному и неизменному –

Вечной красе Бытия!

Вечер

О счастье мы всегда лишь вспоминаем.

А счасть всюду. Может быть, оно –

Вот этот сад осенний за сараем

И чистый воздух, льющийся в окно.

В бездонном небе легким белым краем

Встает, сияет облако. Давно

Слежу за ним... Мы мало видим, знаем,

А счастье только знающим дано.

Окно открыто. Пискнула и села

На подоконник птичка. И от книг

Усталый взгляд я отвожу на миг.

День вечереет, небо опустело.

Гул молотилки слышен на гумне...

Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.

1909

* * *

Все лес и лес. А день темнеет;

Низы синеют, и трава

Седой росой в лугах белеет...

Проснулась серая сова.

На запад сосны вереницей

Идут, как рать сторожевых,

И солнце мутное Жар–Птицей

Горит в их дебрях вековых.

1899

* * *

Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет;

Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут;

На рассвете в долинах теплом и черемухой веет,

   Соловьи до рассвета поют.

Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы...

Все цветет и поет, молодые надежды тая...

О весенние зори и теплые майские росы!

   О далекая юность моя!

1900

Вход в Иерусалим

«Осанна! Осанна! Гряди

Во имя Господне!»

И с яростным хрипом в груди,

С огнем преисподней

В сверкающих гнойных глазах,

Вздувая все жилы на шее,

Вопя все грознее,

Калека кидается в прах

На колени,

Пробившись сквозь шумный народ,

Ощеривши рот,

Щербатый и в пене,

И руки раскинув с мольбой -

О мщеньи, о мщеньи,

О пире кровавом для всех обойденных судьбой -

И Ты, Всеблагой, Свете тихий вечерний,

Ты грядешь посреди обманувшейся черни,

Преклоняя свой горестный взор,

Ты вступаешь на кротком осляти

В роковые врата - на позор,

На пропятье!

29 июля 1922

* * *

Высоко полный месяц стоит

В небесах над туманной землей,

Бледным светом луга серебрит,

Напоенные белою мглой.

В белой мгле, на широких лугах,

На пустынных речных берегах

Только черный засохший камыш

Да верхушки ракит различишь.

И река в берегах чуть видна...

Где–то мельница глухо шумит...

Спит село... Ночь тиха и бледна,

Высоко полный месяц стоит.

1887

* * *

Гаснет вечер, даль синеет,

     Солнышко садится,

Степь да степь кругом – и всюду

     Нива колосится!

Пахнет медом, зацветает

     Белая гречиха...

Звон к вечерне из деревни

     Долетает тихо...

А вдали кукушка в роще

     Медленно кукует...

Счастлив тот, кто на работе

     В поле заночует!

Гаснет вечер, скрылось солнце,

     Лишь закат краснеет...

Счастлив тот, кому зарею

     Теплый ветер веет;

Для кого мерцают кротко,

     Светятся с приветом

В темном небе темной ночью

     Звезды тихим светом;

Кто устал на ниве за день

     И уснет глубоко

Мирным сном под звездным небом

     На степи широкой!

1892

Гробница Рахили

«И умерла, и схоронил Иаков

Ее в пути...» И на гробнице нет

Ни имени, ни надписей, ни знаков.

Ночной порой в ней светит слабый свет,

И купол гроба, выбеленный мелом,

Таинственною бледностью одет,

Я приближаюсь в сумраке несмело

И с трепетом целую мел и пыль

На этом камне выпуклом и белом...

Сладчайшее из слов земных! Рахиль!

1907

Гробница Сафии

Горный ключ по скатам и оврагам,

Полусонный, убегает вниз.

Как чернец, над белым саркофагом

В синем небе замер кипарис.

Нежные, как девушки, мимозы

Льют над ним узор своих ветвей,

И цветут, благоухают розы

На кустах, где плачет соловей.

Ниже - дикий берег и туманный,

Еле уловимый горизонт:

Там простор воздушный и безгранный,

Голубая бездна - Геллеспонт.

Мир тебе, о юная! Смиренно

Я целую белое тюрбэ:

Пять веков бессмертна и нетленна

На Востоке память о тебе.

Счастлив тот, кто жизнью мир пленяет.

Но стократ счастливей тот, чей прах

Веру в жизнь бессмертную вселяет

И цветёт легендами в веках!

1903

Гроза прошла над лесом стороною...

Гроза прошла над лесом стороною.

Был теплый дождь, в траве стоит вода...

Иду один тропинкою лесною,

И в синеве вечерней надо мною

Слезою светлой искриться звезда.

Иду - и вспоминается мерцанье

Мне звезд иных... глубокий мрак ресниц,

И ночь, и тучи жаркое дыханье,

И молодой грозы благоуханье,

И трепет замирающих зарниц...

Все пронеслось, как бурный вихрь весною,

И все в душе я сохраню, любя...

Слезою светлой блещет надо мною

Звезда весны за чащей кружевною...

Как я любил тебя!

1901

* * *

Густой зеленый ельник у дороги,
Глубокие пушистые снега.
В них шел олень, могучий, тонконогий,
К спине откинув тяжкие рога.
Вот след его. Здесь натоптал тропинок,
Здесь елку гнул и белым зубом скреб –
И много хвойных крестиков, остинок
Осыпалось с макушки на сугроб.
Вот снова след, размеренный и редкий,
И вдруг — прыжок! И далеко в лугу
Теряется собачий гон — и ветки,
Обитые рогами на бегу…
О, как легко он уходил долиной!
Как бешено, в избытке свежих сил,
В стремительности радостно-звериной.
Он красоту от смерти уносил!

Два голоса

— Ночь, сынок, непроглядная,
А дорога глуха…

— Троеперого знахарю
Я отнес петуха.

— Лес, дремучий, разбойничий,
Темен с давних времен…

— Нож булатный за пазухой
Горячо наточен!

— Реки быстры и холодны,
Перевозчики спят…

— За рекой ветер высушит
Мой нехитрый наряд!

— А когда же мне, дитятко,
Ко двору тебя ждать?

— Уж давай мы как следует
Попрощаемся, мать!

Дедушка в молодости

Вот этот дом, сто лет тому назад,

Был полон предками моими,

И было утро, солнце, зелень, сад,

Роса, цветы, а он глядел живыми,

Сплошь темными глазами в зеркала

Богатой спальни деревенской

На свой камзол, на красоту чела,

Изысканно, с заботливостью женской

Напудрен рисом, надушен,

Меж тем как пахло жаркою крапивой

Из–под окна открытого, и звон,

Торжественный и празднично–счастливый,

Напоминал, что в должный срок

Пойдет он по аллеям, где струится

С полей нагретый солнцем ветерок

И золотистый свет дробится

В тени раскидистых берез,

Где на куртинах диких роз,

В блаженстве ослепительного блеска,

Впивают пчелы теплый мед,

Где иволга то вскрикивает резко,

То окариною поет,

А вдалеке, за валом сада,

Спешит народ, и краше всех — она,

Стройна, нарядна и скромна,

С огнем потупленного взгляда

22 июля 1916

День гнева: Апокалипсис, IV

...И Агнец снял четвертую печать.

И услыхал я голос. Говоривший:

«Восстань, смотри!» И я взглянул: конь бледен,

На нем же мощный всадник - Смерть. И Ад

За нею шел, и власть у ней была

Над четвертью земли, да умервщляет

Мечом и гладом, мором и зверями.

И пятую он снял печать. И видел

Я под престолом души убиенных,

Вопившие: «Доколе, о Владыко,

Не судишь Ты живущих на земле

За нашу кровь?» И были им даны

Одежды белоснежные, и было

Им сказано: да почиют, покуда

Сотрудники и братья их умрут,

Как и они, за словеса Господни.

Когда же снял шестую он печать,

Взглянул я вновь, и вот - до оснований

Потрясся мир, и лик луны - как кровь;

И звезды устремились вниз, как в бурю

Незрелый плод смоковницы, и небо

Свилось, как свиток хартии, и горы

Колеблясь, с места сдвинулись; и все

Цари земли, вельможи и владыки,

Богатые и сильные, рабы

И вольные - все скрылися в пещеры,

В ущелья гор, и оворят горам

И камням их: «Падите и сокройте

Нас от лица Сидящего во славе

И гнева Агнца: ибо настает

Великий день Его всесильной кары!»

1903

День памяти Петра

«Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия...»

О, если б узы гробовые

Хоть на единый миг земной

Поэт и Царь расторгли ныне!

Где Град Петра? И чьей рукой

Его краса, его твердыни

И алтари разорены?

Хлябь, хаос - царство Сатаны,

Губящего слепой стихией.

И вот дохнул он над Россией,

Восстал на Божий строй и лад -

И скрыл пучиной окаянной

Великий и священный Град,

Петром и Пушкиным созданный.

И все ж придет, придет пора

И воскресенья и деянья,

Прозрения и покаянья.

Россия! Помни же Петра.

Петр значит Камень. Сын Господний

На Камени созиждет храм

И скажет: «Лишь Петру я дам

Владычество над преисподней».

28 января 1925

Деревенский нищий

(Первое напечатанное стихотворение)

В стороне от дороги, под дубом,

Под лучами палящими спит

В зипунишке, заштопанном грубо,

Старый нищий, седой инвалид;

Изнемог он от дальней дороги

И прилег под межой отдохнуть...

Солнце жжет истомленные ноги,

Обнаженную шею и грудь...

Видно, слишком нужда одолела,

Видно, негде приюта сыскать,

И судьба беспощадно велела

Со слезами по окнам стонать...

Не увидишь такого в столице:

Тут уж впрям истомленный нуждой!

За железной решеткой в темнице

Редко виден страдалец такой.

В долгий век свой немало он силы

За тяжелой работой убил,

Но, должно быть, у края могилы

Уж не стало хватать ему сил.

Он идет из селенья в селенье,

А мольбу чуть лепечет язык,

Смерть близка уж, но много мученья

Перетерпит несчастный старик.

Он заснул... А потом со стенаньем

Христа ради проси и проси...

Грустно видеть, ка много страданья

И тоски и нужды на Руси!

1886

Детство

Чем жарче день, тем сладостней в бору

Дышать сухим смолистым ароматом,

И весело мне было поутру

Бродить по этим солнечным палатам!

Повсюду блеск, повсюду яркий свет,

Песок – как шелк... Прильну к сосне корявой

И чувствую: мне только десять лет,

А ствол – гигант, тяжелый, величавый.

Кора груба, морщиниста, красна,

Но как тепла, как солнцем вся прогрета!

И кажется, что пахнет не сосна,

А зной и сухость солнечного лета.

Джордано Бруно

«Ковчег под предводительством осла —

Вот мир людей. Живите во Вселенной.

Земля — вертеп обмана, лжи и зла.

Живите красотою неизменной.

Ты, мать–земля, душе моей близка —

И далека. Люблю я смех и радость,

Но в радости моей — всегда тоска,

В тоске всегда — таинственная сладость!»

И вот он посох странника берет:

Простите, келий сумрачные своды!

Его душа, всем чуждая, живет

Теперь одним: дыханием свободы.

«Вы все рабы. Царь вашей веры — Зверь:

Я свергну трон слепой и мрачной веры.

Вы в капище: я распахну вам дверь

На блеск и свет, в лазурь и бездну Сферы

Ни бездне бездн, ни жизни грани нет.

Мы остановим солнце Птоломея —

И вихрь миров, несметный сонм планет,

Пред нами развернется, пламенея!»

И он дерзнул на все — вплоть до небес.

Но разрушенье — жажда созиданья,

И, разрушая, жаждал он чудес —

Божественной гармонии Созданья.

Глаза сияют, дерзкая мечта

В мир откровений радостных уносит.

Лишь в истине — и цель и красота.

Но тем сильнее сердце жизни просит.

«Ты, девочка! ты, с ангельским лицом,

Поющая  над старой звонкой лютней!

Я мог твоим быть другом и отцом...

Но я один. Нет в мире бесприютней!

Высоко нес я стяг своей любви.

Но есть другие радости, другие:

Оледенив желания свои,

Я только твой, познание — софия!»

И вот опять он странник. И опять

Глядит он вдаль. Глаза блестят, но строго

Его лицо. Враги, вам не понять,

Что бог есть Свет. И он умрет за бога.

«Мир — бездна бездн. И каждый атом в нем

Проникнут богом — жизнью, красотою.

Живя и умирая, мы живем

Единою, всемирною Душою.

Ты, с лютнею! Мечты твоих очей

Не эту ль Жизнь и Радость отражали?

Ты, солнце! вы, созвездия ночей!

Вы только этой Радостью дышали».

И маленький тревожный человек

С блестящим взглядом, ярким и холодным,

Идет в огонь. «Умерший в рабский век

Бессмертием венчается — в свободном!

Я умираю — ибо так хочу.

Развей, палач, развей мой прах, презренный!

Привет Вселенной, Солнцу! Палачу!—

Он мысль мою развеет по Вселенной!»

Дикарь

Над стремью скал — чернеющий орел.

За стремью — синь, туманное поморье.

Он как во сне к своей добыче шел

На этом поднебесном плоскогорье.

С отвесных скал летели вниз кусты,

Но дерзость их безумца не страшила:

Ему хотелось большей высоты —

И бездна смерти бездну довершила.

Ты знаешь, как глубоко в синеву

Уходит гриф, ужаленный стрелою?

И он напряг тугую тетиву —

И зашумели крылья над скалою,

И потонул в бездонном небе гриф,

И кровь, звездой упавшую оттуда

На берега, на известковый риф,

Смыл океан волною изумруда.

1907

Дия

Штиль в безгранично светлом Ак–Денизе.

Зацвел миндаль. В ауле тишина

И теплый блеск. В мечети на карнизе,

Воркуя, ходят, ходят турмана.

На скате, под обрывистым утесом

Журчит фонтан. Идут оттуда вниз

Уступы крыш по каменным откосам

И безграничный виден Ак–Дениз.

Она уж там. И весел и спокоен

Взгляд быстрых глаз. Легка, как горный джин.

Под шелковым бешметом детски строен

Высокий стан... Она нальет кувшин,

На камень сбросит красные папучи

И будет мыть, топтать в воде белье...

— Журчи, журчи, звени, родник певучий,

Она глядится в зеркало твое!

1907

* * *

Догорел апрельский светлый вечер,
По лугам холодный сумрак лег.
Спят грачи; далекий шум потока
В темноте таинственно заглох.

Но свежее пахнет зеленями
Молодой озябший чернозем,
И струится чище над полями
Звездный свет в молчании ночном.

По лощинам, звезды отражая,
Ямы светят тихою водой,
Журавли, друг друга окликая,
Осторожной тянутся гурьбой.

А Весна в зазеленевшей роще
Ждет зари, дыханье затая, —
Чутко внемлет шороху деревьев,
Зорко смотрит в темные поля.

Донник

Брат, в запыленных сапогах,

Швырнул ко мне на подоконник

Цветок, растущий на парах,

Цветок засухи – желтый донник.

Я встал от книг и в степь пошел...

Ну да, все поле – золотое,

И отовсюду точки пчел

Плывут в сухом вечернем зное.

Толчется сеткой мошкара,

Шафранный свет над полем реет –

И, значит, завтра вновь жара

И вновь сухмень. А хлеб уж зреет.

Да, зреет и грозит нуждой,

Быть может, голодом... И все же

Мне этот донник золотой

На миг всего, всего дороже!

Древний образ

Она стоит в серебряном венце,

С закрытыми глазами. Ни кровинки

Нет в голубом младенческом лице

И ручки - как иссохшие тростинки.

За нею кипарисы на холмах,

Небесный град, лепящийся к утесу,

Под ним же Смерть: на корточках, впотьмах,

Оскалив череп, точит косу.

Но ангелы ликуют в вышине:

Бессильны, Смерть, твои угрозы!

И облака в предутреннем огне

Цветут и округляются, как розы.

1919

Дядька

За окнами - снега, степная гладь и ширь,

На переплетах рам - следы ночной пурги...

Как тих и скучен дом! Как съежился снегирь

От стужи за окном. - Но вот слуга. Шаги.

По комнатам идет седой костлявый дед,

Несет вечерний чай: «Опять глядишь в углы?

Небось все писем ждешь, депеш да эстафет?

Не жди. Ей не до нас. Теперь в Москве - балы».

Смутясь, глядит барчук на строгие очки,

На седину бровей, на розовую плешь...

- Да нет, старик, я так... Сыграем в дурачки,

Пораньше ляжем спать... Каких уж там депеш!

1891

* * *

Едем бором, черными лесами.

Вот гора, песчаный спуск в долину.

Вечереет. На горе пред нами

Лес щетинит новую вершину.

И темным–темно в той новой чаще,

Где опять скрывается дорога,

И враждебен мой ямщик молчащий,

И надежда в сердце лишь на Бога,

Да на бег коней нетерпеливый,

Да на этот нежный и певучий

Колокольчик, плачущий счастливо,

Что на свете все авось да случай.

9 сентября 1916

Если б только можно было...

Если б только можно было

Одного себя любить,

Если б прошлое забыть,-

Все, что ты уже забыла,

Не смущал бы, не страшил

Вечный сумрак вечной ночи:

Утомившееся очи

Я бы с радостью закрыл!

1903

* * *

Ещё и холоден и сыр
Февральский воздух, но над садом
Уж смотрит небо ясным взглядом,
И молодеет Божий мир.

Прозрачно-бледный, как весной,
Слезится снег недавней стужи,
А с неба на кусты и лужи
Ложится отблеск голубой.

Не налюбуюсь, как сквозят
Деревья в лоне небосклона,
И сладко слушать у балкона,
Как снегири в кустах звенят.

Нет, не пейзаж влечёт меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия.

* * *

Еще от дома на дворе

Синеют утренние тени,

И под навесами строений

Трава в холодном серебре;

Но уж сияет яркий зной,

Давно топор стучит в сарае,

И голубей пугливых стаи

Сверкают снежной белизной.

С зари кукушка за рекою

Кукует звучно вдалеке,

И в молодом березняке

Грибами пахнет и листвою.

На солнце светлая река

Трепещет радостно, смеется,

И гулко в роще отдается

Над нею ладный стук валька.

1892

* * *

Еще утро не скоро, не скоро,

ночь из тихих лесов не ушла.

Под навесами сонного бора –

предрассветная теплая мгла.

Еще ранние птицы не пели,

чуть сереют вверху небеса,

влажно–зелены темные ели,

пахнет летнею хвоей роса.

И пускай не светает подольше.

Этот медленный путь по лесам,

эта ночь – не воротится больше,

но легко пред разлукою нам...

Колокольчик в молчании бора

то замрет, то опять запоет...

Тихо ночь по долинам идет...

Еще утро, не скоро, не скоро.

1900

Жгли на кострах за пап и за чертей...

Жгли на кострах за пап и за чертей,

Живьем бросали в олово и серу

За ад и рай, безверие и веру,

За исчисленье солнечных путей.

И что ж! Чертей не пламя утешает,

Не то, что злей ехидны человек,

А то, что гроб, сожженный в прошлый век,

Он в нынешнем цветами украшает.

2 июля 1907

За всё тебя, Господь, благодарю!...

За всё тебя, Господь, благодарю!

Ты, после дня тревоги и печали,

Даруешь мне вечернюю зарю,

Простор полей и кротость синей дали.

Я одинок и ныне - как всегда.

Но вот закат разлил свой пышный пламень,

И тает в нем Вечерняя Звезда,

Дрожа насквозь, как драгоценный камень.

И счастлив я печальною судьбой,

И есть отрада сладкая в сознанье,

Что я один в безмолвном созерцанье,

Что я все чужд и говорю - с Тобой.

1901

* * *

За рекой луга зазеленели,

Веет легкой свежестью воды;

Веселей по рощам зазвенели

Песни птиц на разные лады.

Ветерок с полей тепло приносит,

Горький дух лозины молодой...

О, весна! Как сердце счастья просит!

Как сладка печаль моя весной!

Кротко солнце листья пригревает

И дорожки мягкие в саду...

Не пойму, что душу раскрывает

И куда я медленно бреду!

Не пойму, кого с тоской люблю я,

Кто мне дорог... И не все ль равно?

Счастья жду я, мучась и тоскуя,

Но не верю в счастье уж давно!

Горько мне, что я бесплодно трачу

Чистоту и нежность лучших дней,

Что один я радуюсь и плачу

И не знаю, не люблю людей.

1893

* * *

...Зачем и о чем говорить?

Всю душу, с любовью, с мечтами,

Все сердце стараться раскрыть —

И чем же? — одними словами!

И хоть бы в словах–то людских

Не так уж все было избито!

Значенья не сыщете в них,

Значение их позабыто!

Да и кому рассказать?

При искреннем даже желанье

Никто не сумеет понять

Всю силу чужого страданья!

1889

* * *

Зачем пленяет старая могила

Блаженными мечтами о былом?

Зачем зеленым клонится челом

Та ива, что могилу осенила,

Так горестно, так нежно и светло,

Как будто все, что было и прошло,

Уже познало радость воскресенья

И в лоне всепрощения, забвенья

Небесными цветами поросло?

25 августа 1922

Звезда морей, Мария

На диких берегах Бретани

Бушуют зимние ветры.

Пустую в ветре и тумане

Рыбачьи черные дворы.

Печально поднят лик мадонны

В часовне старой. Дождь сечет,

С ее заржавленной короны

На ризу белую течет.

Единая, земному горю

Причастная! Ты, что дала

Свое святое имя Морю!

Ночь тяжела для нас была.

Огнями звездными над нами

Пылал морозный ураган.

Крутыми черными волнами

Ходил гудящий океан.

Рукой, от стужи онемелой,

Я правил парус корабля.

Но ты сама, в одежде белой,

Сошла и стала у руля.

И креп я духом, маловерный,

И в блеске звездной синевы

Туманный нимб, как отблеск серный,

Сиял округ твоей главы.

1920

Звезды горят над безлюдной землею...

Звезды горят над безлюдной землею,

Царственно блещет святое созвездие Пса:

Вдруг потемнело - и огненно-красной змеею

Кто-то прорезал над темной землей небеса.

Путник, не бойся! В пустыне чудесного много.

Это не вихри, а джинны тревожат ее,

Это архангел, слуга милосердного Бога,

В демонов ночи метнул золотое копье.

1903

Звезды ночью весенней нежнее...

Звезды ночью весенней нежнее,

Соловьи осторожней поют...

Я люблю эти темные ночи,

Эти звезды, и клены, и пруд.

Ты, как звезды, чиста и прекрасна...

Радость жизни во всем я ловлю -

В звездном небе, в цветах, в ароматах...

Но тебя я нежнее люблю.

Лишь с тобою одною я счастлив,

И тебя не заменит никто:

Ты одна меня знаешь и любишь,

И одна понимаешь - за что!

1898

Зеркало

Темнеет зимний день, спокойствие и мрак

Нисходят на душу — и все, что отражалось,

Что было в зеркале, померкло, потерялось...

Вот так и смерть, да, может быть, вот так.

В могильной темноте одна моя сигара

Краснеет огоньком, как дивный самоцвет:

Погаснет и она, развеется и след

Ее душистого и тонкого угара.

Кто это заиграл? Чьи милые персты,

Чьи кольца яркие вдоль клавиш побежали?

Душа моя полна восторга и печали —

Я не боюсь могильной темноты.

10 февраля 1916

* * *

И вот опять уж по зарям

В выси, пустынной и привольной,

Станицы птиц летат к морям,

Чернея цепью треугольной.

Ясна заря, безмолвна степь,

Закат алеет, разгораясь...

И тихо в небе эта цепь

Плывет, размеренно качаясь.

Какая даль и вышина!

Глядишь — и бездной голубою

Небес осенних глубина

Как будто тает над тобою.

И обнимает эта даль,—

Душа отдаться ей готова,

И новых, светлых дум печаль

Освобождает от земного.

1898

* * *

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной...

Срок настанет – господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я все – вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав –

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным коленям припав.

14 июля 1918

Иерусалим

Это было весной. За восточной стеной

Был горячий и радостный зной.

Зеленела трава. На припеке во рву

Мак кропил огоньками траву.

И сказал проводник: «Господин! Я еврей

И, быть может, потомок царей.

Погляди на цветы по сионским стенам:

Это все, что осталося нам».

Я спросил «На цветы?» И услышал в ответ:

«Господин! Это праотцев след,

Кровь погибших в боях. Каждый год, как весна,

Красным маком восходит она».

В полдень был я на кровле. Кругом подо мной,

Тоже кровлей - единой, сплошной,-

Желто-розовый, точно песок, возлежал

Древний город и зноем дышал.

Одинокая пальма вставала над ним

На холме опахалом своим,

И мелькали, сверлили стрижи тишину,

И далеко я видел страну.

Морем серых холмов расстилалась она

В дымке сизого мглистого сна.

И я видел гористый Моав, а внизу-

Ленту мертвой воды, бирюзу.

«От Галгала до Газы, - сказал проводник,-

Край отцов ныне беден и дик.

Иудея в гробах. Бог раскинул по ней

Семя пепельно-серых камней.

Враг разрушил Сион. Город тлел и сгорал -

И пророк Иеремия собрал

Теплый прах, прах золы в погасавшем огне,

И развеял его по стране:

Да родит край отцов только камень и мак!

Да исчахнет в нем всяческий злак!

Да пребудет он гол, иссушен, нелюдим

До прихода реченного Им!»

«МЕНОРА»

Еврейские мотивы в русской поэзии

стр. 104.

Еврейский Университет в Москве.

Москва-Иерусалим, 1993.

Около 1908 года

Из анатолийских песен

Девичья

Свежий ветер дует в сумерках

   На скалистый островок.

Закачалась чайка серая

   Под скалой, как поплавок.

Под крыло головку спрятала

   И забылась в полусне.

Я бы тоже позабылася

   На качающей волне!

Поздно ночью в саклю темную

   Грусть и скуку принесешь.

Поздно ночью с милым встретишься,

   Да и то когда заснешь!

Рыбацкая

Летом в море легкая вода,

   Белые сухие паруса,

Иглами стальными в невода

   Сыплется под баркою хамса.

Осенью невесел Трапезонд!

   В море вьюга, холод и туман,

Ходит головами горизонт,

   В пену зарывается бакан.

Тяжела студеная вода,

   Буря в ночь осеннюю дерзка,

Да на волю гонит из гнезда

   Лютая голодная тоска!

1907

Из Апокалипсиса

И я узрел: отверста дверь на небе,

И прежний глас, который слышал я,

И звук трубы, гремевшей надо мною,

Мне повелел: войди и зри, что будет.

И дух меня мгновенно осенил.

И се - на небесах перед очами

Стоял престол, на нем же был Сидящий.

И сей Сидящий, славою сияя,

Был точно камень яспис и сардис,

И радуга, подобная смарагду,

Его престол широко обняла.

И вкруг престола двадесять четыре

Других престола было, и на каждом

Я видел старца в ризе белоснежной

И в золотом венце на голове.

И от престола исходили гласы,

И молнии, и громы, а пред ним -

Семь огненных светильников горели,

Из коих каждый был Господний Дух.

И пред лицом престола было море,

Стеклянное, подобное кристаллу,

А посреди престола и окрест -

Животные, число же их четыре.

И первое подобно было льву,

Тельцу - второе, третье - человеку,

Четвертое - летящему орлу.

И каждое из четырех животных

Три пары крыл имело, а внутри

Они очей исполнены без счета

И никогда не ведают покоя,

Взывая к Славе: Свят, Свят, Свят, Господь,

Бог Вседержитель, Коий пребывает

И был во веки века и грядет!

Когда же так взывают, воздавая

Честь и хвалу Живущему вовеки,

Сидящему во славе на престоле,

Тогда все двадесять четыре старца

Ниц у престола падают в смиренье

И, поклоняясь Сущему вовеки,

Кладут венцы к престолу и рекут:

«Воистину достоин восприяти

Ты, Господи, хвалу, и честь, и силу

Затем, что все Тобой сотворено

И существует волею Твоею!»

1901

Изгнание

Темнеют, свищут сумерки в пустыне.

Поля и океан...

Кто утолит в пустыне, на чужбине

Боль крестных ран?

Гляжу вперед, на черное Распятье

Среди дорог -

И простирает скорбные объятья

Почивший Бог.

1920, Бретань

Индийский океан

Над чернотой твоих пучин

Горели дивные светила,

И тяжко зыбь твоя ходила,

Взрывая огнь беззвучных мин.

Она глаза слепила нам,

И мы бледнели в быстром свете,

И сине–огненные сети

Текли по медленным волнам.

И снова, шумен и глубок,

Ты восставал и загорался —

И от звезды к звезде шатался

Великой тростью зыбкий фок.

За валом встречный вал бежал

С дыханьем пламенным муссона,

И хвост алмазный Скорпиона

Над чернотой твоей дрожал.

13 февраля 1916

Кадильница

В горах Сицилии, в монастыре забытом,

По храму темному, по выщербленным плитам,

В разрушенный алтарь пастух меня привел,

И увидал я там: стоит нагой престол,

А перед ним, в пыли, могильно-золотая,

Давно потухшая, давным давно пустая,

Лежит кадильница - вся черная внутри

От угля и смолы, пылавших в них когда-то...

Ты, сердце, полное огня и аромата,

Не забывай о ней. До черноты сгори.

1916

* * *

Как все вокруг сурово, снежно,

Как этот вечер сиз и хмур!

В морозной мгле краснеют окна нежно

Из деревенских нищенских конур.

Ночь северная медленно и грозно

Возносит косное величие свое.

Как сладко мне во мгле морозной

Мое звериное жилье!

1889

Как дым, седая мгла мороза...

Как дым, седая мгла мороза

застыла в сумраке ночном.

Как привидение береза

стоит, серея за окном.

Таинственно в углах стемнело,

чуть светит печь, и чья-то тень

над всем простерлася несмело, -

грусть, провожающая день.

Грусть, разлитая на закате

в полупомеркнувшей золе,

и в тонком теплом аромате

сгоревших дров, и в полумгле.

И в тишине - такой угрюмой,

как будто бледный призрак дня

с какою-то глубокой думой

глядит сквозь сумрак на меня.

1906

* * *

Как дымкой даль полей закрыв на полчаса,

Прошел внезапный дождь косыми полосами –

И снова глубоко синеют небеса

Над освеженными лесами.

Тепло и влажный блеск. Запахли медом ржи,

На солнце бархатом пшеницы отливают,

И в зелени ветвей, в березах у межи,

Беспечно иволги болтают.

И весел звучный лес, и ветер меж берез

Уж веет ласково, а белые березы

Роняют тихий дождь своих алмазных слез

И улыбаются сквозь слезы.

1889

* * *

Как печально, как скоро померкла

На закате заря! Погляди:

Уж за ближней межою по жнивью

Ничего не видать впереди.

Далеко по широкой равнине

Сумрак ночи осенней разлит;

Лишь на западе сумрачно–алом

Силуэты чуть видны ракит.

И ни звука! И сердце томится,

Непонятною грустью полно...

Оттого ль, что ночлег мой далеко,

Оттого ли, что в поле темно?

Оттого ли, что близкая осень

Веет чем–то знакомым, родным –

Молчаливою грустью деревни

И безлюдьем степным?

1886

Как светла, как нарядна весна!...

Как светла, как нарядна весна!

Погляди мне в глаза, как бывало,

И скажи: отчего ты грустна?

Отчего ты так ласкова стала?

Но молчишь ты, слаба, как цветок...

О молчи! Мне не надо признанья:

Я узнал эту ласку прощанья,-

Я опять одинок!

1899

* * *

Какая теплая и темная заря!

Давным–давно закат, чуть тлея, чуть горя,

Померк над сонными весенними полями,

И мягкими на все ложится ночь тенями,

В вечерние мечты, в раздумье погрузив

Все, от затихших рощ до придорожных ив,

И только вдалеке вечерней тьмой не скрыты

На горизонте грустные ракиты.

Над садом облака нахмурившись стоят;

Весенней сыростью наполнен тихий сад;

Над лугом, над прудом, куда ведут аллеи,

Ночные облака немного посветлее,

Но в чаще, где, сокрыв весенние цветы,

Склонились кущами зеленые кусты,

И темь, и теплота...

1888

Каменная баба

От зноя травы сухи и мертвы.

Степь – без границ, но даль синеет слабо.

Вот остов лошадиной головы.

Вот снова – Каменная Баба.

Как сонны эти плоские черты!

Как первобытно–грубо это тело!

Но я стою, боюсь тебя... А ты

Мне улыбаешься несмело.

О дикое исчадье древней тьмы!

Не ты ль когда–то было громовержцем?

– Не Бог, не Бог нас создал. Это мы

Богов творили рабским сердцем.

1903–1906

Канарейка

На родине она зеленая....

Брэм

Канарейку из–за моря

Привезли, и вот она

Золотая стала с горя,

Тесной клеткой пленена.

Птицей вольной, изумрудной

Уж не будешь, – как ни пой

Про далекий остров чудный

Над трактирную толпой!

10 мая 1921

Канун Купалы

Не туман белеет в темной роще,

Ходит в темной роще богоматерь,

По зеленым взгорьям, по долинам

Собирает к ночи божьи травы.

Только вечер им остался сроку,

Да и то уж солнце на исходе:

Застят ели черной хвоей запад,

Золотой иконостас заката...

Уж в долинах сыро, пали тени,

Уж луга синеют, пали росы,

Пахнет под росою медуница,

Золотой венец по роще светит.

Как туман, бела ее одежда,

Голубые очи точно звезды,

Соберет она цветы и травы

И снесет их к божьему престолу.

Скоро ночь - им только ночь осталась,

А наутро срежут их косами,

А не срежут - солнце сгубит зноем.

Так и скажет сыну богоматерь:

«Погляди, возлюбленное чадо,

Как земля цвела и красовалась!

Да недолог век земным утехам:

В мире Смерть, она и Жизнью правит».

Но Христос ей молвит: «Мать! не солнце,

Только землю тьма ночная кроет:

Смерть не семя губит, а срезает

Лишь цветы от семени земного.

И земное семя не иссякнет.

Скосит Смерть - Любовь опять посеет.

Радуйся, Любимая! Ты будешь

Утешаться до скончанья века!»

1903

Качка слабых мучит и пьянит...

Качка слабых мучит и пьянит.

Круглое окошко поминутно

гасит, заливает хлябью мутной -

и трепещет, мечется магнит.

Но откуда б, в ветре и тумане,

ни швыряло пеной через борт,

верю - он опять поймает  Nord,

крепко сплю, мотаясь на диване.

Не собьет меня с пути никто.

Некий Nord моей душою правит,

он меня в скитаньях не оставит,

он мне скажет, если что: не то!

1896

* * *

Когда на темный город сходит

В глухую ночь глубокий сон,

Когда метель, кружась, заводит

На колокольнях перезвон,—

Как жутко сердце замирает!

Как заунывно в этот час,

Сквозь вопли бури, долетает

Колоколов невнятный глас!

Мир опустел... Земля остыла...

А вьюга трупы замела,

И ветром звезды загасила,

И бьет во тьме в колокола.

И на пустынном, на великом

Погосте жизни мировой

Кружится Смерть в весельи диком

И развевает саван свой!

1895

Кошка

Кошка в крапиве за домом жила.

Дом обветшалый молчал, как могила.

Кошка в него по ночам приходила

И замирала напротив стола.

Стол обращен к образам — позабыли,

Стол как стоял, так остался. В углу

Каплями воск затвердел на полу —

Это горевшие свечи оплыли.

Помнишь? Лежит старичок–холостяк:

Кротко закрыты ресницы — и кротко

В черненький галстук воткнулась бородка.

Свечи пылают, дрожит нависающий мрак...

Темен теперь этот дом по ночам.

Кошка приходит и светит глазами.

Угол мерцает во тьме образами.

Ветер шумит по печам.

1907

* * *

Край без истории... Все лес да лес, болота,

Трясины, заводи в ольхе и тростниках,

В столетних яворах... На дальних облаках —

Заката летнего краса и позолота,

Вокруг тепло и блеск. А на низах уж тень,

Холодный сивый дым... Стою, рублю кремень,

Курю, стираю пот... Жар стынет — остро, сыро

И пряно пахнет глушь. Невидимого клира

Тончайшие поют и ноют голоса.

Столбом толчется гнус, таинственно и слабо

Свистят в куге ужи... Вот гаснет полоса

Чуть греющих лучей, вот заквохтала жаба

В дымящейся воде... Колтунный край древлян,

Русь киевских князей, медведей, лосей, туров,

Полесье бортников и черных смолокуров —

И теплых сумерек краснеющий шафран.

16 июля 1916

Крещенская ночь

Темный ельник снегами, как мехом,
Опушили седые морозы,
В блестках инея, точно в алмазах,
Задремали, склонившись, березы.

Неподвижно застыли их ветки,
И меж ними на снежное лоно,
Точно сквозь серебро кружевное,
Полный месяц глядит с небосклона.

Высоко он поднялся над лесом,
В ярком свете своем цепенея,
И причудливо стелются тени,
На снегу под ветвями чернея.

Замело чащи леса метелью, —
Только льются следы и дорожки.
Убегая меж сосен и елок,
Меж березок до ветхой сторожки.

Убаюкала вьюга седая
Дикой песнею лес опустелый,
И заснул он, засыпанный вьюгой,
Весь сквозной, неподвижный и белый.

Спят таинственно стройные чащи,
Спят, одетые снегом глубоким,
И поляны, и луг, и овраги,
Где когда-то шумели потоки.

Тишина, — даже ветка не хрустнет!
А, быть может, за этим оврагом
Пробирается волк по сугробам
Осторожным и вкрадчивым шагом.

Тишина, — а, быть может, он близко…
И стою я, исполнен тревоги,
И гляжу напряженно на чащи,
На следы и кусты вдоль дороги,

В дальних чащах, где ветви и тени
В лунном свете узоры сплетают,
Все мне чудится что-то живое,
Все как будто зверьки пробегают.

Огонек из лесной караулки
Осторожно и робко мерцает,
Точно он притаился под лесом
И чего-то в тиши поджидает.

Бриллиантом лучистым и ярким,
То зеленым, то синим играя,
На востоке, у трона господня,
Тихо блещет звезда, как живая.

А над лесом все выше и выше
Всходит месяц, — и в дивном покое
Замирает морозная полночь
Я хрустальное царство лесное!

Курган разрыт. В тяжелом саркофаге...

Курган разрыт. В тяжелом саркофаге

Он спит, как страж. Железный меч в руке.

Поют наф ним узорной вязью саги,

Беззвучные, на звучном языке.

Но лик скрыт  опущено забрало.

Но плащ истлел на  ржавленой броне.

Был воин, вождь. Но имя Смерть украла

И унеслась на черном скакуне.

1906

Кустарник

Жесткой, черной листвой шелестит и трепещет кустарник,

Точно в снежную даль убегает в испуге.

В белом поле стога, косогор и забытый овчарник

Тонут в белом дыму разгулявшейся вьюги.

Дымный ветер кружит и несет в небе ворона боком,

Конский след на бегу порошит–заметает...

Вон прохожий вдали. Истомлен на пути одиноком,

Мертвым шагом он мерно и тупо шагает.

«Добрый путь, человек! Далеко ль до села, до ночлега?

Он не слышит, идет, только голову клонит...

А куда и спешить против холода, ветра и снега?

Родились мы в снегу,— вьюга нас и схоронит.

Занесет равнодушно, как стог, как забытый овчарник...

Хорошо ей у нас, на просторе великом!

Бесприютная жизнь, одинокий над бурей кустарник,

Не тебе одолеть в поле темном и диком!

1901

Леса в жемчужном инее. Морозно...

Леса в жемчужном инее. Морозно.

Поет из телеграфного столба

То весело, то жалобно, то грозно

Звенящим гулом темная судьба.

Молчит и внемлет белая долина.

И все победней ярче и пышней

Горит, дрожит и блещет хвост павлина

Стоцветными алмазами над ней.

1907

* * *

Лиман песком от моря отделен.

Когда садится солнце за Лиманом,

Песок бывает ярко позлащен.

Он весь в рыбалках. Белым караваном

Стоят они на грани вод, на той,

Откуда веет ветром, океаном.

В лазури неба, ясной и пустой,

Та грань чернеет синью вороненой

Из–за косы песчано–золотой.

И вот я слышу ропот отдаленный:

Навстречу крепкой свежести воды,

Вдыхая ветер, вольный и соленый,

Вдруг зашумели белые ряды

И стоя машут длинными крылами...

Земля, земля! Несчетные следы

Я на тебе оставил. Я годами

Блуждал в твоих пустынях и морях.

Я мерил неустанными стопами

Твой всюду дорогой для сердца прах:

Но нет, вовек не утолю я муки —

Любви к тебе! Как чайки на песках,

Опять вперед я простираю руки.

6 февраля 1916

Листопад

Лес, точно терем расписной,

Лиловый, золотой, багряный,

Веселой, пестрою стеной

Стоит над светлою поляной.

Березы желтою резьбой

Блестят в лазури голубой,

Как вышки, елочки темнеют,

А между кленами синеют

То там, то здесь в листве сквозной

Просветы в небо, что оконца.

Лес пахнет дубом и сосной,

За лето высох он от солнца,

И Осень тихою вдовой

Вступает в пестрый терем свой.

Сегодня на пустой поляне,

Среди широкого двора,

Воздушной паутины ткани

Блестят, как сеть из серебра.

Сегодня целый день играет

В дворе последний мотылек

И, точно белый лепесток,

На паутине замирает,

Пригретый солнечным теплом;

Сегодня так светло кругом,

Такое мертвое молчанье

В лесу и в синей вышине,

Что можно в этой тишине

Расслышать листика шуршанье.

Лес, точно терем расписной,

Лиловый, золотой, багряный,

Стоит над солнечной поляной,

Завороженный тишиной;

Заквохчет дрозд, перелетая

Среди подседа, где густая

Листва янтарный отблеск льет;

Играя, в небе промелькнет

Скворцов рассыпанная стая -

И снова все кругом замрет.

Последние мгновенья счастья!

Уж знает Осень, что такой

Глубокий и немой покой -

Предвестник долгого ненастья.

Глубоко, странно лес молчал

И на заре, когда с заката

Пурпурный блеск огня и злата

Пожаром терем освещал.

Потом угрюмо в нем стемнело.

Луна восходит, а в лесу

Ложатся тени на росу...

Вот стало холодно и бело

Среди полян, среди сквозной

Осенней чащи помертвелой,

И жутко Осени одной

В пустынной тишине ночной.

Теперь уж тишина другая:

Прислушайся - она растет,

А с нею, бледностью пугая,

И месяц медленно встает.

Все тени сделал он короче,

Прозрачный дым навел на лес

И вот уж смотрит прямо в очи

С туманной высоты небес.

0, мертвый сон осенней ночи!

0, жуткий час ночных чудес!

В сребристом и сыром тумане

Светло и пусто на поляне;

Лес, белым светом залитой,

Своей застывшей красотой

Как будто смерть себе пророчит;

Сова и та молчит: сидит

Да тупо из ветвей глядит,

Порою дико захохочет,

Сорвется с шумом с высоты,

Взмахнувши мягкими крылами,

И снова сядет на кусты

И смотрит круглыми глазами,

Водя ушастой головой

По сторонам, как в изумленье;

А лес стоит в оцепененье,

Наполнен бледной, легкой мглой

И листьев сыростью гнилой...

Не жди: наутро не проглянет

На небе солнце. Дождь и мгла

Холодным дымом лес туманят,-

Недаром эта ночь прошла!

Но Осень затаит глубоко

Все, что она пережила

В немую ночь, и одиноко

Запрется в тереме своем:

Пусть бор бушует под дождем,

Пусть мрачны и ненастны ночи

И на поляне волчьи очи

Зеленым светятся огнем!

Лес, точно терем без призора,

Весь потемнел и полинял,

Сентябрь, кружась по чащам бора,

С него местами крышу снял

И вход сырой листвой усыпал;

А там зазимок ночью выпал

И таять стал, все умертвив...

Трубят рога в полях далеких,

Звенит их медный перелив,

Как грустный вопль, среди широких

Ненастных и туманных нив.

Сквозь шум деревьев, за долиной,

Теряясь в глубине лесов,

Угрюмо воет рог туриный,

Скликая на добычу псов,

И звучный гам их голосов

Разносит бури шум пустынный.

Льет дождь, холодный, точно лед,

Кружатся листья по полянам,

И гуси длинным караваном

Над лесом держат перелет.

Но дни идут. И вот уж дымы

Встают столбами на заре,

Леса багряны, недвижимы,

Земля в морозном серебре,

И в горностаевом шугае,

Умывши бледное лицо,

Последний день в лесу встречая,

Выходит Осень на крыльцо.

Двор пуст и холоден. В ворота,

Среди двух высохших осин,

Видна ей синева долин

И ширь пустынного болота,

Дорога на далекий юг:

Туда от зимних бурь и вьюг,

От зимней стужи и метели

Давно уж птицы улетели;

Туда и Осень поутру

Свой одинокий путь направит

И навсегда в пустом бору

Раскрытый терем свой оставит.

Прости же, лес! Прости, прощай,

День будет ласковый, хороший,

И скоро мягкою порошей

Засеребрится мертвый край.

Как будут странны в этот белый,

Пустынный и холодный день

И бор, и терем опустелый,

И крыши тихих деревень,

И небеса, и без границы

В них уходящие поля!

Как будут рады соболя,

И горностаи, и куницы,

Резвясь и греясь на бегу

В сугробах мягких на лугу!

А там, как буйный пляс шамана,

Ворвутся в голую тайгу

Ветры из тундры, с океана,

Гудя в крутящемся снегу

И завывая в поле зверем.

Они разрушат старый терем,

Оставят колья и потом

На этом остове пустом

Повесят инеи сквозные,

И будут в небе голубом

Сиять чертоги ледяные

И хрусталем и серебром.

А в ночь, меж белых их разводов,

Взойдут огни небесных сводов,

Заблещет звездный щит Стожар -

В тот час, когда среди молчанья

Морозный светится пожар,

Расцвет полярного сиянья.

1906

* * *

Льет без конца. В лесу туман.

Качают елки головою:

«Ах, Боже мой!» – Лес точно пьян,

Пресыщен влагой дождевою.

В сторожке темной у окна

Сидит и ложкой бьет ребенок.

Мать на печи, – все спит она,

В сырых сенях мычит теленок.

В сторожке грусть, мушиный гуд...

– Зачем в лесу звенит овсянка,

Грибы растут, цветы цветут

И травы ярки, как медянка?

Зачем под мерный шум дождя,

Томясь всем миром и сторожкой,

Большеголовое дитя

Долбит о подоконник ложкой?

Мычит теленок, как немой,

И клонят горестные елки

Свои зеленые иголки:

«Ах, Боже мой! Ах, Боже мой!»

7 июля 1916

Матери

Я помню спальню и лампадку,
Игрушки, теплую кроватку
И милый, кроткий голос твой:
«Ангел-хранитель над тобой!»

Бывало, раздевает няня
И полушепотом бранит,
А сладкий сон, глаза туманя,
К ее плечу меня клонит.

Ты перекрестишь, поцелуешь,
Напомнишь мне, что он со мной,
И верой в счастье очаруешь…
Я помню, помню голос твой!

Я помню ночь, тепло кроватки,
Лампадку в сумраке угла
И тени от цепей лампадки…
Не ты ли ангелом была?

* * *

Месяц задумчивый, полночь глубокая...

Хутор в степи одинок...

Дремлет в молчанье равнина широкая,

Тепел ночной ветерок.

Желтые ржи, далеко озаренные,

Морем безбрежным стоят...

Ветер повеет – они, полусонные,

Колосом спелым шуршат.

Ветер повеет – и в тучку скрывается

Полного месяца круг;

Медленно в мягкую тень погружается

Ближнее поле и луг.

Зыблется пепельный сумрак над нивами,

А над далекой межой

Свет из–за тучек бежит переливами –

Яркою, желтой волной.

И сновиденьем, волшебною сказкою

Кажется ночь, – и смущен

Ночи июльской тревожною ласкою

Сладкий предутренний сон...

1886

Метель

Ночью в полях, под напевы метели,
Дремлют, качаясь, березки и ели…
Месяц меж тучек над полем сияет, —
Бледная тень набегает и тает…

Мнится мне ночью: меж белых берез
Бродит в туманном сиянье Мороз.

Ночью в избе, под напевы метели,
Тихо разносится скрип колыбели…

Месяца свет в темноте серебрится –
В мерзлые стекла по лавкам струится…
Мнится мне ночью: меж сучьев берез
Смотрит в безмолвные избы Мороз.

Мертвое поле, дорога степная!
Вьюга тебя заметает ночная,
Спят твои села под песни метели,
Дремлют в снегу одинокие ели…

Мнится мне ночью: не степи кругом –
Бродит Мороз на погосте глухом…

* * *

Мечты любви моей весенней,

Мечты на утре дней моих

Толпились – как стада оленей

У заповедных вод речных:

Малейший звук в зеленой чаще –

И вся их чуткая краса,

Весь сон блаженный и дрожащий

Уж мчался молнией в леса!

26 августа 1922

Миньона

В горах, от снега побелевших,

Туманно к вечеру синевших,

Тащилась на спине осла

Вязанка сучьев почерневших,

А я, в лохмотьях, следом шла.

Вдруг сзади крик — и вижу: сзади

Несется с гулом, полный клади,

На дышле с фонарем, дормез;

Едва метнулась я к ограде,

Как он, мелькнув, уже исчез.

В седых мехах, высок и строен,

Прекрасен, царственно спокоен

Был путешественник... Меня ль,

Босой и нищей, он достоин

И как ему меня не жаль!

Вот сплю в лачуге закопченной,

А он сравнит меня с мадонной,

С лучом небесного огня,

Он назовет меня Миньоной

И влюбит целый мир в меня.

12 февраля 1916

Молодой король

То не красный голубь метнулся

Темной ночью над черной горою —

В черной туче метнулась зарница,

Осветила плетни и хаты,

Громом гремит далеким.

— Ваша королевская милость,—

Говорит королю Елена.

А король на коня садится,

Пробует, крепки ль подпруги,

И лица Елены не видит,—

Ваша королевская милость,

Пожалейте ваше королевство,

Не ездите ночью в горы:

Вражий стан, ваша милость, близко.

Король молчит, ни слова,

Пробует, крепко ли стремя.

— Ваша королевская милость,—

Говорит королю Елена,—

Пожалейте детей своих малых,

Молодую жену пожалейте,

Жениха моего пошлите!—

Король в ответ ей ни слова,

Разбирает в темноте поводья,

Смотрит, как светит на горе зарница.

И заплакала Елена горько

И сказала королю тихо:

— Вы у нас ночевали в хате,

Ваша королевская милость,

На беду мою ночевали,

На мое великое счастье.

Побудьте еще хоть до света,

Отца моего пошлите!

Не пушки в горах грохочут —

Гром по горам ходит,

Проливной ливень в лужах плещет,

Синяя зарница освещает

Дождевые длинные иглы.

Вороненую черноту ночи,

Мокрые соломенные крыши;

Петухи поют по деревне,—

То ли спросонья, с испугу,

То ли к веселой ночи...

Король сидит на крыльце хаты.

Ах, хороша, высока Елена!

Смело шагает она по навозу.

Ловко засыпает коню корма.

27 июня 1916

Молодость

В сухом лесу стреляет длинный кнут,

В кустарнике трещат коровы,

И синие подснежники цветут,

И под ногами лист шуршит дубовый.

И ходят дождевые облака,

И свежим ветром в сером поле дует,

И сердце в тайной радости тоскует,

Что жизнь, как степь, пуста и велика.

7 апреля 1916

* * *

Морозное дыхание метели

Еще свежо, но улеглась метель.

Белеет снега мшистая постель,

В сугробах стынут траурные ели.

Ночное небо низко и черно,—

Лишь в глубине, где Млечный Путь белеет,

Сквозит его таинственное дно

И холодом созвездий пламенеет.

Обрывки туч порой темнеют в нем...

Но стынет ночь. И низко над землею

Усталый вихрь шипящею змеею

Скользит и жжет своим сухим огнем.

1901

Мужичок

Ельничком, березничком – где душа захочет –

В Киев пробирается божий мужичок.

Смотрит, нет ли ягодки? Горбится, бормочет,

Съест и ухмыляется: я, мол, дурачок.

«Али сладко, дедушка?» – «Грешен: сладко, внучек».

«Что ж, и на здоровье А куда идешь?»

«Я–то? А не ведаю. Вроде вольных тучек.

Со крестом да с верой всякий путь хорош».

Ягодка по ягодке – вот и слава Богу:

Сыты. А завидим белые холсты,

Подойдем с молитвою, глянем на дорогу,

Сдернем, сунем в сумочку – и опять в кусты.

1906–1911

Мулы

Под сводом хмурых туч, спокойствием объятых,

Ненастный день темнел и ночь была близка,—

Грядой далеких гор, молочно–синеватых,

На грани мертвых вод лежали облака.

Я с острова глядел на море и на тучи,

Остановясь в пути,— и горный путь, виясь

В обрыве сизых скал, белел по дикой круче,

Где шли и шли они, под ношею клонясь.

И звук их бубенцов, размеренный, печальный,

Мне говорил о том, что я в стране чужой,

И душу той страны, глухой, патриархальной,

Далёкой для меня, я постигал душой.

Вот так же шли они при цезарях, при Реме,

И так же день темнел, и вдоль скалистых круч

Лепился городок, сырой, забытый всеми,

И человек скорбел под сводом хмурых туч.

10 февраля 1916

* * *

Мы встретились случайно, на углу.

Я быстро шел – и вдруг как свет зарницы

Вечернюю прорезал полумглу

Сквозь черные лучистые ресницы.

На ней был креп, – прозрачный легкий газ

Весенний ветер взвеял на мгновенье,

Но на лице и в ярком свете глаз

Я уловил былое оживленье.

И ласково кивнула мне она,

Слегка лицо от ветра наклонила

И скрылась за углом... Была весна...

Она меня простила – и забыла.

1905

* * *

Мы рядом шли, но на меня

Уже взглянуть ты не решалась,

И в ветре мартовского дня

Пустая наша речь терялась.

Белели стужей облака

Сквозь сад, где падали капели,

Бледна была твоя щека

И, как цветы, глаза синели.

Уже полураскрытых уст

Я избегал касаться взглядом,

И был еще блаженно пуст

Тот дивный мир, где шли мы рядом.

28 сентября 1917

На Дальнем Севере

Как небо скучно и уныло,

Так сумрачно вдали,

Как будто время здесь застыло,

Как будто край земли.

Как будто край земли.

Густое чахлое полесье

Стоит среди болот,

А там - угрюмо в поднебесье

Уходит сумрак вод.

Уж ночь настала, но свинцовый

Дневной не меркнет свет.

Немая тишь в глуши сосновой,

Ни звука в море нет.

И звезды тускло, недвижимо

Горят над головой,

Как будто их зажег незримо

Сам ангел гробовой.

1898

На острове

Люблю я наш обрыв, где дикою грядою

Белеют стены скал, смотря на дальний юг.

Где моря синего раскинут полукруг,

Где кажется, что мир кончается водою,

И дышится легко среди безбрежных вод.

В веселый летний день, когда на солнце блещет

Скалистый известняк и в каждый звонкий грот

Зеленая вода хрустальной влагой плещет,

Люблю я зной и ширь, и вольный небосвод,

И острова пустынные высоты.

Ласкают их ветры, и волны лижут их,

А чайки зоркие заглядывают в гроты,—

Косятся в чуткий мрак пещер береговых

И вдруг, над белыми утесами взмывая,

Сверкают крыльями в просторах голубых,

Кого–то жалобно и звонко призывая.

1901

На Плющихе

Пол навощен, блестит паркетом.

Столовая озарена

Полуденным горячим светом.

Спит кот на солнце у окна;

Мурлыкает и томно щурит

Янтарь зрачков, как леопард,

А бабушка — в качалке, курит

И думает: «Итак, уж март!

А там и праздники, и лето,

И снова осень...» Вдруг в окно

Влетело что–то, вдоль буфета

Мелькнуло светлое пятно,

Зажглось, блеснув, в паркетном воске —

И вновь исчезло... Что за шут?

А! это улицей подростки,

Как солнце, зеркало несут.

И снова думы: «Оглянуться

Не успеваешь — года нет...»

А в окна, сквозь гардины, льются

Столбы лучей, горячий свет,

И дым, ленивою куделью

Сливаясь с светлой полосой,

Синеет, тает... как за елью

В далекой просеке, весной.

1907

* * *

На поднебесном утесе, где бури

Свищут в слепящей лазури, –

Дикий, зловонный орлиный приют.

Пью, как студеную воду,

Горную бурю, свободу,

Вечность, летящую тут.

1889, Крым

На пруде

Ясным утром на тихом пруде

Резво ласточки реют кругом,

Опускаются к самой воде,

Чуть касаются влаги крылом.

На лету они звонко поют,

А вокруг зеленеют луга,

И стоит, словно зеркало, пруд,

Отражая свои берега.

И, как в зеркале, меж тростников,

С берегов опрокинулся лес,

И уходит узор облаков

В глубину отраженных небес.

Облака там нежней и белей,

Глубина – бесконечна, светла...

И доносится мерно с полей

Над водой тихий звон из села.

1887

На распутье в диком древнем поле...

На распутье в диком древнем поле

черный ворон на кресте сидит.

Заросла бурьяном степь на воле,

и в траве заржавел старый щит.

На распутье люди начертали

роковую надпись: «Путь прямой

много бед готовит, и едва ли

ты по нем воротишься домой.

Путь направо без коня оставит -

побредешь один и сир, и наг, -

а того, кто влево путь направит,

встретит смерть в незнаемых полях...»

Жутко мне! Вдали стоят могилы

В них былое дремлет вечным сном

«Отзовися, ворон чернокрылый!

Укажи мне путь в краю глухом»

Дремлет полдень. На тропах звериных

тлеют кости в травах. Три пути

вижу я в желтеющих равнинах

Но куда и как по ним идти!

Где равнина дикая граничит?

Кто, пугая чуткого коня,

в тишине из синей дали кличет

человечьим голосом меня?

И один я в поле, и отважно

жизнь зовет, а смерть в глаза глядит

Черный ворон сумрачно и важно,

полусонный, на кресте сидит.

1900

На рейде

Люблю сухой, горячий блеск червонца,

Когда его уронят с корабля

И он, скользнув лучистой каплей солнца,

Прорежет волны у руля.

Склонясь с бортов, с невольною улыбкой

Все смотрят вниз. А он уже исчез.

Вверх по корме струится глянец зыбкий

От волн, от солнца и небес.

Как жар горят червонной медью гайки

Под серебристым тентом корабля.

И плавают на снежных крыльях чайки,

Косясь на волны у руля.

1907

На хуторе

Свечи нагорели, долог зимний вечер...

Сел ты на лежанку,поднял тихий взгляд -

И звучит гитара удалью печальной

Песне беззаботной, старой песне в лад.

«Где ты закатилось, счастье золотое?

Кто тебя развеял по чистым полям?

Не взойти над степью солнышку с заката,

Нет пути-дороги к невозвратным дням!»

Свечи нагорели, долог зимний вечер...

Брови ты приподнял, грустен тихий взгляд...

Не судья тебе я за грехи былого!

Не воротишь жизни прожитой назад!

1908

Надпись на могильной плите

Несть, Господи, грехов и злодеяний

Превыше милосердья Твоего!

Рабу земли и суетных желаний

Прости грехи за горести его.

Завет любви хранил я в жизни свято:

Во дни тоски, наперекор уму,

Я не питал змею вражды на брата,

Я все простил, по слову Твоему.

Я, тишину познавший гробовую,

Я, воспринявший скорби темноты,

Из недр земных земле благовествую

Глаголы Незакатной Красоты!

1909

* * *

Настанет день – исчезну я,

А в этой комнате пустой

Все то же будет: стол, скамья

Да образ, древний  и простой.

И так же будет залетать

Цветная бабочка в шелку,

Порхать, шуршать и трепетать

По голубому потолку.

И так же будет неба дно

Смотреть в открытое окно

и море ровной синевой

манить в простор пустынный свой.

10 августа 1916

* * *

Не видно птиц. Покорно чахнет

Лес, опустевший и больной.

Грибы сошли, но крепко пахнет

В оврагах сыростью грибной.

Глушь стала ниже и светлее,

В кустах свалялася трава,

И, под дождем осенним тлея,

Чернеет тёмная листва.

А в поле ветер. День холодный

Угрюм и свеж — и целый день

Скитаюсь я в степи свободной,

Вдали от сел и деревень.

И, убаюкан шагом конным,

С отрадной грустью внемлю я,

Как ветер звоном однотонным,

Гудит–поет в стволы ружья.

1889

* * *

Не пугай меня грозою:

     Весел грохот вешних бурь!

После бури над землею

     Светит радостней лазурь,

После бури, молодея,

     В блеске новой красоты,

Ароматней и пышнее

     Распускаются цветы!

Но страшит меня ненастье:

     Горько думать, что пройдет

Жизнь без горя и без счастья,

     В суете дневных забот,

Что увянут жизни силы

     Без борьбы и без труда,

Что сырой туман унылый

     Солнце скроет навсегда!

1888

* * *

Не устану воспевать вас, звезды!
Вечно вы таинственны и юны.
С детских дней я робко постигаю
Темных бездн сияющие руны.

В детстве я любил вас безотчетно, –
Сказкою вы нежною мерцали.
В молодые годы только с вами
Я делил надежды и печали.

Вспоминая первые признанья.
Я ищу меж вами образ милый…
Дни пройдут — вы будете светиться
Над моей забытою могилой.

И быть может, я пойму вас, звезды,
И мечта, быть может, воплотится,
Что земным надеждам и печалям
Суждено с небесной тайной слиться!

Ненастный день. Дорога прихотливо...

Ненастный день. Дорога прихотливо

уходит вдаль. Кругом все степь да степь.

Шумит трава дремотно и лениво,

немых могил сторожевая цепь

среди хлебов загадочно синеет,

кричат орлы, пустынный ветер веет

в задумчивых, тоскующих полях,

да тень от туч кочующих темнеет.

А путь бежит   Не тот ли это шлях,

где Игоря обозы проходили

на синий Дон? Не в этих ли местах,

в глухую ночь, в яругах волки выли,

а днем орлы на медленных крылах

его в степи безбрежной провожали

и клектом псов на кости созывали,

грозя ему великою бедой?

- Гей, отзовись, степной орел седой!

Ответь мне, ветер буйный и тоскливый!

Безмолвна степь. Один ковыль сонливый

шуршит, склоняясь ровной чередой.

1897

Нет солнца, но светлы пруды...

Нет солнца, но светлы пруды,

стоят зеркалами литыми,

и чаши недвижной воды

совсем бы казались пустыми,

но в них отразились сады.

Вот капля, как шляпка гвоздя,

упала - и, сотнями игол

затоны пруда бороздя,

сверкающий ливень запрыгал -

и сад зашумел от дождя.

И ветер, играя листвой,

смешал молодые березки,

и солнечный луч, как живой,

зажег задрожавшие блестки,

а лужи налил синевой

Вон радуга. Весело жить

и весело думать о небе,

о солнце, о зреющем хлебе

и счастьем простым дорожить;

С открытой бродить головой,

глядеть, как рассыпали дети

в беседке песок золотой

Иного нет счастья на свете.

1894

Никогда вы не воскреснете, не встанете...

Никогда вы не воскреснете, не встанете

Из гнилых своих гробов!

Никогда на божий лик не глянете,

Ибо нет восстанья для рабов -

Темных слуг корысти, злобы, ярости,

Мести, страха, похоти и лжи,

Тучных тел и скучной, грязной старости:

Закопали - и лежи!

27 июня 1916

Новый храм

По алтарям, пустым и белым,

Весенний ветер дул на нас,

И кто–то сверху капал мелом

На золотой иконостас.

И звучный гул бродил в колоннах,

Среди лесов. И по лесам

Мы шли в широких балахонах,

С кистями, в купол, к небесам.

И часто, вместе с малярами,

Там пели песни. И Христа,

Что слушал нас в веселом храме,

Мы написали неспроста.

Нам все казалось, что под эти

Простые песни вспомнит он

Порог на солнце в Назарете,

Верстак и кубовый хитон.

1907

Ночная прогулка

Смотрит луна на поляны лесные

И на руины собора сквозные.

В мертвом аббатстве два желтых скелета

Бродят в недвижности лунного света:

Дама и рыцарь, склонившийся к даме

(Череп безносый и череп безглазый):

«Это сближает нас - то, что мы с вами

Оба скончались от Черной Заразы.

Я из десятого века,- решаюсь

Полюбопытствовать: вы из какого?»

И отвечает она, оскаляясь:

«Ах, как вы молоды! Я из шестого».

1947

Ночного неба свод далекий...

Ночного неба свод далекий

Весь в крупных звездах. Все молчит.

Лишь моря слышен шум глубокий

Да сердце трепетно стучит.

Стою, в тревоге ожиданья,

Исполнен радостных надежд...

И вот - шаги среди молчанья,

Шаги и легкий шум одежд!

И верю, и не верю счастью,

Гляжу с надеждою во тьму...

Ужель опять с блаженной страстью

Твои колени обниму?

Как ты, покорно и не споря,

Отдашься мне! Еще хранят

Твои одежды свежесть моря,

И в темноте сияет взгляд.

Нет, никогда уже не буду

С другой я счастлив! Эти дни

За мною следуют повсюду

И в сердце не умрут они.

Ты первого меня любила...

Никто, наперекор судьбе,

Не возвратит того, что было,

Не заменит меня тебе!

Люблю, исполнен тайной муки,

Люблю тебя, как светлый сон,

И каждый горький миг разлуки

Собою озаряет он.

И пусть в нем было все случайно,-

Благословляю день и час,

Когда навеки сладкой тайной

Судьба соединила нас!

1901

Ночь

Ищу я в этом мире сочетанья

Прекрасного и вечного. Вдали

Я вижу ночь: пески среди молчанья

И звездный свет над сумраком земли.

Как письмена, мерцают в тверди синей

Плеяды, Вега, Марс и Орион.

Люблю я их теченье над пустыней

И тайный смысл их царственных имен!

Как ныне я, мирьяды глаз следили

Их древний путь. И в глубине веков

Все, для кого они во тьме светили,

Исчезли в ней, как след среди песков:

Их было много, нежных и любивших,

И девушек, и юношей, и жен,

Ночей и звезд, прозрачно-серебривших

Евфрат и Нил, Мемфис и Вавилон!

Вот снова ночь. Над бледной сталью Понта

Юпитер озаряет небеса,

И в зеркале воды, до горизонта,

Столпом стеклянным светит полоса.

Прибрежья, где бродили тавро-скифы,

Уже не те,- лишь море в летний штиль

Все также сыплет ласково на рифы

Лазурно-фосфорическую пыль.

Но есть одно, что вечной красотою

Связует нас с отжившими. Была

Такая ж ночь - и к тихому прибою

Со мной на берег девушка пришла.

И не забыть мне этой ночи звездной,

Когда весь мир любил я для одной!

Пусть я живу мечтою бесполезной,

Туманной и обманчивой мечтой,-

Ищу я в этом мире сочетанья

Прекрасного и тайного, как сон.

Люблю ее за счастие слиянья

В одной любви с любовью всех времен!

1901

Ночь и день

Старую книгу читаю я в долгие ночи

При одиноком и тихо дрожащем огне:

«Всё мимолетно - и скорби, и радость, и песни,

Вечен лишь Бог. Он в ночной неземной тишине».

Ясное небо я вижу в окно на рассвете.

Солнце восходит, и горы в лазури зовут:

«Старую книгу оставь на столе до заката.

Птицы о радости вечного Бога поют».

1901

Ночь идет - и темнеет...

Ночь идет - и темнеет

Бледно-синий восток...

От одежд ее веет

По полям ветерок.

День был долог и зноен...

Ночь идет и поет

Колыбельную песню

И к покою зовет.

Грустен взор ее темный,

Одинок ее путь...

Спи-усни, мое сердце!

Отдохни... Позабудь.

1893

Ночь наступила, день угас...

Ночь наступила, день угас,

Сон и покой - и всей душою

Я покоряюсь в этот час

Ночному кроткому покою.

Как облегченно дышит грудь!

Как нежно сад благоухает!

Как мирно светит и сияет

В далеком небе Млечный Путь!

За все, что пережито днем,

За все, что с болью я скрываю

Глубоко на сердце своем,-

Я никого не обвиняю.

За счастие минут таких,

За светлые воспоминанья

Благословляю каждый миг

Былого счастья и страданья!

1895

Ночь печальна, как мечты мои...

Ночь печальна, как мечты мои.

Далеко в глухой степи широкой

Огонек мерцает одинокий...

В сердце много грусти и любви.

Но кому и как расскажешь ты,

Что зовет тебя, чем сердце полно!

- Путь далек, глухая степь безмолвна,

Ночь печальна, как мои мечты.

1900

Нынче ночью кто-то долго пел...

Нынче ночью кто-то долго пел.

Далеко скитаясь в темном поле,

Голос грустной удалью звенел,

Пел о прошлом счастье и о воле.

Я открыл окно и сел на нем.

Ты спала... Я долго слушал жадно...

С поля пахло рожью и дождем,

Ночь была душиста  и прохладна.

Что в душе тот голос пробудил,

Я не знаю... Но душа грустила,

И тебя так нежно я любил,

Как меня когда-то ты любила.

1899

О, слез невыплаканных яд!...

О, слез невыплаканных яд!    

О, тщетной ненависти пламень!

Блажен, кто раздробит о камень

Твоих, Блудница, новых чад,

Рожденных в лютые мгновенья

Твоих утех - и наших мук!

Блажен тебя разящий лук

Господнего святого мщенья!

22 августа 1922

Обвал

В степи, с обрыва, на сто миль

Морская ширь открыта взорам.

Внизу, в стремнине — глина, пыль,

Щепа и кости с мелким сором.

Гудели ночью тополя,

В дремоте море бушевало —

Вдруг тяжко охнула земля,

Весь берег дрогнул от обвала!

Сегодня там стоят, глядят

И алой, белой павиликой

На солнце зонтики блестят

Над бездной пенистой и дикой.

Никто не знал, что здесь — погост,

Да и теперь — кому он нужен!

Весенний ветер свеж и прост,

Он только с молодостью дружен!

Внизу — щепа, гробы в пыли...

Да море берег косит, косит

Серпами волн — и от земли

Далеко сор ее уносит!

1907

Облака, как призраки развалин...

Облака, как призраки развалин,

Встали на заре из-за долин.

Теплый вечер темен и печален,

В темном доме я совсем один.

Слабым звоном люстра отвечает

На шаги по комнате пустой...

А вдали заря зарю встречает,

Ночь зовет бессмертной красотой.

1901

Одиночество

И ветер, и дождик, и мгла

Над холодной пустыней воды.

Здесь жизнь до весны умерла,

До весны опустели сады.

Я на даче один. Мне темно

За мольбертом, и дует в окно.

Вчера ты была у меня,

Но тебе уж тоскливо со мной.

Под вечер ненастного дня

Ты мне стала казаться женой...

Что ж, прощай! Как-нибудь до весны

Проживу и один - без жены...

Сегодня идут без конца

Те же тучи - гряда за грядой.

Твой след под дождем у крыльця

Расплылся, налился водой.

И мне больно глядеть одному

В предвечернюю серую тьму.

Мне крикнуть хотелось вослед:

«Воротись, я сроднился с тобой!»

Но для женщины прошлого нет:

Разлюбила - и стал ей чужой.

Что ж! Камин затоплю, буду пить...

Хорошо бы собаку купить.

1903

Океан под ясною луной...

Океан под ясною луной,

Теплой и высокой, бледнолицей,

Льется гладкой, медленной волной,

Озаряясь жаркою зарницей.

Всходят горы облачных громад:

Гавриил, кадя небесным Силам,

В темном фимиаме царских врат

Блещет огнедышащим кадилом.

Индийский океан, 1911

Октябрьский рассвет

Ночь побледнела, и месяц садится

  За реку красным серпом.

Сонный туман на лугах серебрится,

Черный камыш отсырел и дымится,

  Ветер шуршит камышом.

Тишь на деревне. В часовне лампада

  Меркнет, устало горя.

В трепетный сумрак озябшего сада

Льется со степи волнами прохлада...

  Медленно рдеет заря.

1887

Осень листья темной краской метит...

Осень листья темной краской метит:

не уйти им от своей судьбы!

Но светло и нежно небо светит

сквозь нагие черные дубы,

что-то неземное обещает,

к тишине уводит от забот -

и опять, опять душа прощает

промелькнувший, обманувший год!

1905

Осень. Чащи леса...

Осень. Чащи леса.

Мох сухих болот.

Озеро белесо.

Бледен небосвод.

Отцвели кувшинки,

и шафран отцвел.

Выбиты тропинки,

лес и пуст, и гол.

Только ты красива,

хоть давно суха,

в кочках у залива

старая ольха.

Женственно глядишься

в воду в полусне -

и засеребришься

прежде всех к весне.

1893

* * *

Осыпаются астры в садах,

Стройный клен под окошком желтеет,

И холодный туман на полях

Целый день неподвижно белеет.

Ближний лес затихает, и в нем

Показалися всюду просветы,

И красив он в уборе своем,

Золотистой листвою одетый.

Но под этой сквозною листвой

В этих чащах не слышно ни звука...

Осень веет тоской,

Осень веет разлукой!

Поброди же в последние дни

По аллее, давно молчаливой,

И с любовью и с грустью взгляни

На знакомые нивы.

В тишине деревенских ночей

И в молчанье осенней полночи

Вспомни песни, что пел соловей,

Вспомни летние ночи

И подумай, что годы идут,

Что с весной, как минует ненастье,

Нам они не вернут

Обманувшего счастья...

1888

Отрывок (В окно я вижу...)

В окно я вижу груды облаков,

Холодных, белоснежных, как зимою,

И яркость неба влажно–голубого.

Осенний полдень светел, и на север

Уходят тучи. Клены золотые

И белые березки у балкона

Сквозят на небе редкою листвой,

И хрусталем на них сверкают льдинки.

Они, качаясь, тают, а за домом

Бушует ветер... Двери на балконе

Уже давно заклеены к зиме,

Двойные рамы, топленные печи —

Все охраняет ветхий дом от стужи,

А по саду пустому кружит ветер

И, листья подметая по аллеям,

Гудит в березах старых... Светел день,

Но холодно,— до снега недалеко.

Я часто вспоминаю осень юга...

Теперь на Черном море непрерывно

Бушуют бури: тусклый блеск от солнца,

Скалистый берег, бешеный прибой

И по волнам сверкающая пена...

Ты помнишь этот берег, окаймленный

Ее широкой снежною грядой?

Бывало, мы сбежим к воде с обрыва

И жадно ловим ветер. Вольно веет

Он бодростью и свежестью морской;

Срывая брызги с бурного прибоя,

Он влажной пылью воздух наполняет

И снежных чаек носит над волнами.

Мы в шуме волн кричим ему навстречу,

Он валит с ног и заглушает голос,

А нам легко и весело, как птицам...

Все это сном мне кажется теперь.

1901

Пахарь

Легко и бледно небо голубое,

Поля в весенней дымке. Влажный пар

Взрезаю я - и лезут на подвои

Пласты земли, бесценный божий дар.

По борозде спеша за сошниками,

Я оставляю мягкие следы,-

Так хорошо разутыми ногами

Ступать на бархат теплой борозды!

В лилово-синем море чернозема

Затерян я. И далеко за мной,

Где тусклый блеск лежит на кровле дома,

Струится первый зной.

1888

Первый снег

Зимним холодом пахнуло
На поля и на леса.
Ярким пурпуром зажглися
Пред закатом небеса.

Ночью буря бушевала,
А с рассветом на село,
На поля, на сад пустынный
Первым снегом понесло…

И сегодня над широкой
Белой скатертью полей
Мы простились с запоздалой
Вереницею гусей.

* * *

Первый утренник, серебряный мороз!
Тишина и звонкий холод на заре.
Свежим глянцем зеленеет след колес
На серебряном просторе, на дворе.

Я в холодный обнаженный сад пойду –
Весь рассеян по земле его наряд.
Бирюзой сияет небо, а в саду
Красным пламенем настурции горят.

Первый утренник — предвестник зимних дней.
Но сияет небо ярче с высоты;
Сердце стало и трезвей и холодней,
Но как пламя рдеют поздние цветы.

Песня (Зацвела на воле...)

Зацвела на воле

В поле бирюза.

Да не смотрят в душу

Милые глаза.

Помню, помню нежный,

Безмятежный лен.

Да далеко где–то

Зацветает он.

Помню, помню чистый

И лучистый взгляд.

Да поднять ресницы

Люди не велят.

1909

Песня (Я – простая девка на баштане...)

Я – простая девка на баштане,

Он – рыбак, веселый человек.

Тонет белый парус на Лимане,

Много видел он морей и рек.

Говорят, гречанки на Босфоре

Хороши... А я черна, худа.

Утопает белый парус в море –

Может, не вернется никогда!

Буду ждать в погоду, в непогоду...

Не дождусь – с баштана разочтусь,

Выйду к морю, брошу перстень в воду

И косою черной удавлюсь.

1903–1906

Печаль ресниц, сияющих и черных...

Печаль ресниц, сияющих и черных,

Алмазы слез, обильных, непокорных,

И вновь огонь небесных глаз,

Счастливых, радостных, смиренных,-

Все помню я... Но нет уж в мире нас,

Когда-то юных и блаженных!

Откуда же являешься ты мне?

Зачем же воскресаешь ты во сне,

Несрочной прелестью сияя,

И дивно повторяется восторг,

Та встреча, краткая, земная,

Что Бог нам дал и тотчас вновь расторг?

1906

Пилигрим

Стал на ковер, у якорных цепей,

Босой, седой, в коротеньком халате,

В большой чалме. Свежеет на закате,

Ночь впереди — и тело радо ей.

Стал и простер ладони в муть зыбей:

Как раб хранит заветный грош в заплате,

Хранит душа одну мечту — о плате

За труд земной,— и все скупей, скупей.

Орлиный клюв, глаза совы, но кротки

Теперь они: глядят туда, где синь

Святой страны, где слезы звезд — как четки

На смуглой кисти Ангела Пустынь.

Открыто все: и сердце и ладони...

И блещут, блещут слезы в небосклоне.

1908

Плоты

С востока дует холодом, чернеет зыбь реки

Напротив солнца низкого и плещет на пески.

Проходит зелень бледная, на отмелях кусты,

А ей навстречу — желтые сосновые плоты.

А на плотах, что движутся с громадою реки

Напротив зыби плещущей, орут плотовщики,

Мужицким пахнет варевом, костры в дыму трещат —

И рдеет красным заревом на холоде закат.

16 июля 1916

Под орган душа тоскует...

Под орган душа тоскует,

Плачет и поет.

Торжествует, негодует

Горестно зовет:

О благий и скорбный! Буди

Милостив к земле!

Скудны, нищи, жалки люди

И в добре, и в зле!

О Исусе, в крестной муке

Преклонивший лик!

Есть святые в сердце звуки,-

Дай для них язык!

1889

Полдень

Горит хрусталь, горит рубин в вине,
Звездой дрожит на скатерти в салоне.
Последний остров тонет в небосклоне,
Где зной и блеск слились в горячем сне.

На баке бриз. Там, на носу, на фоне
Сухих небес, на жуткой крутизне,
Сидит ливиец в белом балахоне,
Глядит на снег, кипящий в глубине.

И влажный шум над этой влажной бездной
Клонит в дрему. И острый ржавый нос,
Не торопясь, своей броней железной
В снегу взрезает синий купорос.

Сквозь купорос, сквозь радугу от пыли,
Струясь, краснеет киноварь на киле.

Полевые цветы

В блеске огней, за зеркальными стеклами,

Пышно цветут дорогие цветы,

Нежны и сладки их тонкие запахи,

Листья и стебли полны красоты.

Их возрастили в теплицах заботливо,

Их привезли из–за синих морей;

Их не пугают метели холодные,

Бурные грозы и свежесть ночей...

Есть на полях моей родины скромные

Сестры и братья заморских цветов:

Их возрастила весна благовонная

В зелени майской лесов и лугов.

Видят они не теплицы зеркальные,

А небосклона простор голубой,

Видят они не огни, а таинственный

Вечных созвездий узор золотой.

Веет от них красотою стыдливою,

Сердцу и взору родные они

И говорят про давно позабытые

Светлые дни.

1887

* * *

Полночный звон степной пустыни,

Покой небес, тепло земли,

И горький мед сухой полыни,

И бледность звездная вдали.

Что слушает моя собака?

Вне жизни мы и вне времен.

Звенящий сон степного мрака

Самим собой заворожен.

22 июля 1916

* * *

Помню — долгий зимний вечер,
Полумрак и тишина;
Тускло льется свет лампады,
Буря плачет у окна.

«Дорогой мой, — шепчет мама, —
Если хочешь задремать,
Чтобы бодрым и веселым
Завтра утром быть опять, —

Позабудь, что воет вьюга,
Позабудь, что ты со мной,
Вспомни тихий шепот леса
И полдневный летний зной;

Вспомни, как шумят березы,
А за лесом, у межи,
Ходят медленно и плавно
Золотые волны ржи!»

И знакомому совету
Я доверчиво внимал
И, обвеянный мечтами,
Забываться начинал.

Вместе с тихим сном сливалось
Убаюкиванье грез –
Шепот зреющих колосьев
И невнятный шум берез…

Порой среди забот и жизненного шума...

Порой среди забот и жизненного шума

Внезапно набежит мучительная дума

И гонит образ твой из горестной души,

Но только лишь останусь я в тиши,

Спокойной мыслью ничем не возмутимый,

Твой отражаю лик, желанный и любимый.

1900

* * *

Порыжели холмы. Зноем выжжены,

И так близко обрывы хребтов,

Поднебесных скалистых хребтов.

На стене нашей глинистой хижины

Уж не пахнет венок из цветов,

Из заветных засохших цветов.

Море все еще в блеске теряется,

Тонет в солнечной светлой пыли:

Что ж так горестно парус склоняется.

Белый парус в далекой дали?

Ты меня позабудешь вдали.

После половодья

Прошли дожди, апрель теплеет.

Всю ночь - туман, а поутру

Весенний воздух точно млеет

И мягкой дымкою синеет

В далеких просеках в бору.

И тихо дремлет бор зеленый.

И в серебре лесных озер -

Еще стройней его колонны,

Еще свежее сосен кроны

И нежных лиственниц узор!

1898

Последний шмель

Черный бархатный шмель, золотое оплечье,

Заунывно гудящий певучей струной,

Ты зачем залетаешь в жилье человечье

И как будто тоскуешь со мной?

За окном свет и зной, подоконники ярки,

Безмятежны и жарки последние дни,

Полетай, погуди – и в засохшей татарке,

На подушечке красной, усни.

Не дано тебе знать человеческой думы,

Что давно опустели поля,

Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый

Золотого сухого шмеля!

26 июля 1916

Потомки пророка

Не мало царств, не мало стран на свете.
Мы любим тростниковые ковры,
Мы ходим не в кофейни, а в мечети,
На солнечные тихие дворы.

Мы не купцы с базара. Мы не рады,
Когда вступает пыльный караван
В святой Дамаск, в его сады, ограды;
Нам не нужны подачки англичан.

Мы терпим их. Но ни одежды белой,
Ни белых шлемов видеть не хотим.
Написано: чужому зла не делай,
Но и очей не подымай пред ним.

Скажи привет, но помни: ты в зеленом.
Когда придут, гляди на кипарис,
Гляди в лазурь. Не будь хамелеоном,
Что по стене мелькает вверх и вниз.

Поэт

Поэт печальный и суровый,

Бедняк, задавленный нуждой,

Напрасно нищеты оковы

Порвать стремишься ты душой!

Напрасно хочешь ты презреньем

Свои несчастья победить

И, склонный к светлым увлеченьям,

Ты хочешь верить и любить!

Нужда еще не раз отравит

Минуты светлых дум и грез,

И позабыть мечты заставит,

И доведет до горьких слез.

Когда ж, измученный скорбями,

Забыв бесплодный, тяжкий труд,

Умрешь ты с голоду, – цветами

Могильный крест твой перевьют!

1886

При свече

Голубое основанье,

Золотое острие...

Вспоминаю зимний вечер,

Детство раннее мое.

Заслонив свечу рукою,

Снова вижу, как во мне

Жизнь рубиновою кровью

Нежно светит на огне.

Голубое основанье,

Золотое острие...

Сердцем помню только детство:

Все другое - не мое.

1912

Призраки

Нет, мертвые не умерли для нас!

   Есть старое шотландское преданье,

Что тени их, незримые для глаз,

   В полночный час к нам ходят на свиданье,

Что пыльных арф, висящих на стенах,

   Таинственно касаются их руки

И пробуждают в дремлющих струнах

   Печальные и сладостные звуки.

Мы сказками предания зовем,

   Мы глухи днем, мы дня не понимаем;

Но в сумраке мы сказками живем

   И тишине доверчиво внимаем.

Мы в призраки не верим; но и нас

   Томит любовь, томит тоска разлуки...

Я им внимал, я слышал их не раз,

   Те грустные и сладостные звуки!

1905

Псковский бор

Вдали темно и чащи строги.

Под красной мачтой, под сосной

Стою и медлю - на пороге

В мир позабытый, но родной.

Достойны ль мы своих наследий?

Мне будет слишком жутко там,

Где тропы рысей и медведей,

Уводят к сказочным тропам,

Где зернь краснеет на калине,

Где гниль покрыта ржавым мхом

И ягоды туманно-сини

На можжевельнике сухом.

1912

Пугало

На задворках, за ригами

   Богатых мужиков,

Стоит оно, родимое,

   Одиннадцать веков.

Под шапкою лохматою —

   Дубинка–голова.

Крестом по ветру треплются

   Пустые рукава.

Старновкой — чистым золотом!—

   Набит его чекмень,

На зависть на великую

   Соседних деревень...

Он, огород–то, выпахан,—

   Уж есть и лебеда,

И глинка означается,—

   Да это не беда!

Не много дел и пугалу...

   Да разве огород

Такое уж сокровище?—

   Пугался бы народ!

1907

Пугач

Он сел в глуши, в шатре столетней ели.

   На яркий свет, сквозь ветви и сучки,

С безумным удивлением глядели

   Сверкающие золотом зрачки.

Я выстрелил. Он вздрогнул — и бесшумно

   Сорвался вниз, на мох корней витых.

Но и во мху блестят, глядят безумно

   Круги зрачков лучисто–золотых.

Раскинулись изломанные крылья,

   Но хищный взгляд все так же дик и зол.

И сталь когтей с отчаяньем бессилья

   Вонзается в ружейный скользкий ствол.

Пустошь

Мир вам, в земле почившие!— За садом

Погост рабов, погост дворовых наших:

Две десятины пустоши, волнистой

От бугорков могильных. Ни креста,

Ни деревца. Местами уцелели

Лишь каменные плиты, да и то

Изъеденные временем, как оспой...

Теперь их скоро выберут — и будут

Выпахивать то пористые кости,

То суздальские черные иконки.

Мир вам, давно забытые!— Кто знает

Их имена простые? Жили — в страхе,

В безвестности — почили. Иногда

В селе ковали цепи, засекали,

На поселенье гнали. Но стихал

Однообразный бабий плач — и снова

Шли дни труда, покорности и страха...

Теперь от этой жизни уцелели

Лишь каменные плиты. А пройдет

Железный плуг — и пустошь всколосится

Густою рожью. Кости удобряют...

Мир вам, неотомщенные!— Свидетель

Великого и подлого, бессильный

Свидетель зверств, расстрелов, пыток, казней,

Я, чье чело отмечено навеки

Клеймом раба, невольника, холопа,

Я говорю почившим: «Спите, спите!

Не вы одни страдали: внуки ваших

Владык и повелителей испили

Не меньше вас из горькой чаши рабства!»

1907

* * *

Пустыня, грусть в степных просторах.

Синеют тучи. Скоро снег.

Леса на дальних косогорах,

Как желто–красный лисий мех.

Под небом низким, синеватым

Вся эта сумрачная ширь

И пестрота лесов по скатам

Угрюмы, дики как Сибирь.

Я перейду луга и долы,

Где серо–сизый, неживой

Осыпался осинник голый

Лимонной мелкою листвой.

Я поднимусь к лесной сторожке –

И с грустью глянут на меня

Ее подслепые окошки

Под вечер сумрачного дня.

Но я увижу на пороге

Дочь молодую лесника:

Малы ее босые ноги,

Мала корявая рука.

От выреза льняной сорочки

Ее плечо еще круглей,

А под сорочкою – две точки

Стоячих девичьих грудей.

1888

Раскрылось небо голубое...

Раскрылось небо голубое

Меж облаков в апрельский день.

В лесу всё серое, сухое,

И паутиной пала тень.

Змея, шурша листвой дубовой,

Зашевелилася в дупле

И в лес пошла, блестя лиловой,

Пятнистой кожей на земле.

Сухие листья, запах пряный,

Атласный блеск березняка...

О миг счастливый, миг обманный.

Стократ баженная тоска!

1901

Рассыпался чертог из янтаря...

Рассыпался чертог из янтаря, -

из края в край сквозит аллея к дому.

Холодное дыханье сентября

разносит ветер по саду пустому.

Он заметает листьями фонтан,

взвевает их, внезапно налетая,

и, точно птиц испуганная стая,

кружат они среди сухих полян.

Порой к фонтану девушка приходит,

влача по листьям спущенную шаль,

и подолгу очей с него не сводит.

В ее лице - застывшая печаль,

по целым дням она, как призрак, бродит,

а дни летят. Им никого не жаль.

1906

Родина

Под небом мертвенно-свинцовым

Угрюмо меркнет зимний день,

И нет конца лесам сосновым,

И далеко до деревень.

Один туман молочно-синий,

Как чья-то кроткая печаль,

Над этой снежною пустыней

Смягчает сумрачную даль.

1896

Родине

Они глумятся над тобою,

Они, о родина, корят

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат...

Так сын, спокойный и нахальный,

Стыдится матери своей –

Усталой, робкой и печальной

Средь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданья

На ту, кто сотни верст брела

И для него, ко дню свиданья,

Последний грошик берегла.

1891

Родник

В глуши лесной, в глуши зеленой,

Всегда тенистой и сырой,

В крутом овраге под горой

Бьет из камней родник студеный:

Кипит, играет и спешит,

Крутясь хрустальными клубами,

И под ветвистыми дубами

Стеклом расплавленным бежит.

А небеса и лес нагорный

Глядят, задумавшись в тиши,

Как в светлой влаге голыши

Дрожат мозаикой узорной.

1891

Розы

Блистая, облака лепились

В лазури пламенного дня.

Две розы под окном раскрылись -

Две чаши, полные огня.

В окно, в прохладный сумрак дома,

Глядел зеленый знойный сад,

И сена душная истома

Струила сладкий аромат.

Порою, звучный и тяжелый,

Высоко в небе грохотал

Громовый гул... Но пели пчелы,

Звенели мухи - день сиял.

Порою шумно пробегали

Потоки ливней голубых...

Но солнце и лазурь мигали

В зеркально-зыбком блеске их -

И день сиял, и млели розы,

Головки томные клоня,

И улыбалися сквозь слезы

Очами, полными огня.

1903

Руслан

Гранитный крест меж сосен, на песчаном

Крутом кургане. Дальше — золотой

Горячий блеск: там море, там в стеклянном

Просторе вод — мир дивный и пустой...

А крест над кем? Да, бают, над Русланом.

И сходят наземь с седел псковичи,

Сымают с плеч тяжелые мечи

И преклоняют шлемы пред курганом,

И зоркая сорока под крестом

Качает длинным траурным хвостом.

Вдоль по песку на блеске моря скачет —

И что–то прячет, прячет...

Морской простор — в доспехе золотом.

16 июля 1916

Рыбалка

Вода за холодные серые дни в октябре

На отмелях спала — прозрачная стала и чистая.

В песке обнаженном оттиснулась лапка лучистая:

Рыбалка сидела на утренней ранней заре.

В болоте лесном, под высоким коричневым шпажником,

Где цепкая тина с листвою купав сплетена,

Все лето жила, тосковала о дружке она,

О дружке, убитой заезжим охотником–бражником.

Зарею она улетела за дальний Дунай —

И горе забудет. Но жизнь дорожит и рыбалкою:

Ей надо помучить кого–нибудь песенкой жалкою —

И Груня жалкует, поет... Вспоминай, вспоминай!

1907

* * *

Рыжими иголками

   Устлан косогор,

Сладко пахнет елками

   Жаркий летний бор.

Сядь на эту скользкую

   Золотую сушь

С песенкою польскою

   Про лесную глушь.

Темнота ветвистая

   Над тобой висит,

Красное, лучистое,

   Солнце чуть сквозит.

Дай твои ленивые

   Девичьи уста,

Грусть твоя счастливая,

   Песенка проста.

Сладко пахнет елками

   Потаенный бор,

Скользкими иголками

   Устлан косогор.

30 июня 1916

С корабля

Для жизни жизнь! Вон пенные буруны

У сизых каменистых берегов.

Вон красный киль давно разбитой шкуны.

Но кто жалеет мертвых рыбаков?

В сыром песке на солнце сохнут кости...

Но радость неба, свет и бирюза,

Еще свежей при утреннем норд–осте —

И блеск костей лишь радует глаза.

1907

С обезьяной

Ай, тяжела турецкая шарманка!

Бредет худой, согнувшийся хорват

По дачам утром. В юбке обезьянка

Бежит за ним, смешно поднявши зад.

И детское и старческое что–то

В ее глазах печальных. Как цыган,

Сожжен хорват. Пыль, солнце, зной, забота.

Далеко от Одессы на Фонтан!

Ограды дач еще в живом узоре —

В тени акаций. Солнце из–за дач

Глядит в листву. В аллеях блещет море...

День будет долог, светел и горяч.

И будет сонно, сонно. Черепицы

Стеклом светиться будут. Промелькнет

Велосипед бесшумным махом птицы,

Да прогремит в немецкой фуре лед.

Ай, хорошо напиться! Есть копейка,

А вон киоск: большой стакан воды

Даст с томною улыбкою еврейка...

Но путь далек... Сады, сады, сады...

Зверок устал,— взор старичка–ребенка

Томит тоской. Хорват от жажды пьян.

Но пьет зверок: лиловая ладонка

Хватает жадно пенистый стакан.

Поднявши брови, тянет обезьяна,

А он жует засохший белый хлеб

И медленно отходит в тень платана...

Ты далеко, Загреб!

1907

С темной башни колокол уныло...

С темной башни колокол уныло

возвещает, что закат угас.

Вот и снова город ночь сокрыла

в мягкий сумрак от усталых глаз.

И нисходит кроткий час покоя

на дела людские. В вышине

грустно светят звезды. Все земное

смерть, как страж, обходит в тишине.

Улицей бредет она пустынной,

смотри в окна, где чернеет тьма

Всюду глухо. С важностью старинной

в переулках высятся дома.

Там в садах платаны зацветают,

нежно веет раннею весной,

а на окнах девушки мечтают,

упиваясь свежестью ночной.

И в молчанье только им не страшен

близкой смерти медленный дозор,

сонный город, думы черных башен

и часов задумчивый укор.

1922

Саваоф

Я помню сумрак каменных аркад,

В средине свет — и красный блеск атласа

В сквозном узоре старых царских врат,

Под золотой стеной иконостаса.

Я помню купол грубо–голубой:

Там Саваоф с простертыми руками,

Над скудною и темною толпой,

Царил меж звезд, повитых облаками.

Был вечер, март, сияла синева

Из узких окон, в куполе пробитых,

Мертво звучали древние слова.

Весенний отблеск был на скользких плитах –

И грозная седая голова

Текла меж звезд, туманами повитых.

28 июля 1908

Сапсан

В полях, далеко от усадьбы,

Зимует просяной омет.

Там табунятся волчьи свадьбы,

Там клочья шерсти и помет.

Воловьи ребра у дороги

Торчат в снегу — и спал на них

Сапсан, стервятник космоногий,

Готовый взвиться каждый миг.

Я застрелил его. А это

Грозит бедой. И вот ко мне

Стал гость ходить. Он до рассвета

Вкруг дома бродит при луне.

Я не видал его. Я слышал

Лишь хруст шагов. Но спать невмочь.

На третью ночь я в поде вышел...

О, как была печальна ночь!

Когтистый след в снегу глубоком

В глухие степи вел с гумна.

На небе мглистом и высоком

Плыла холодная луна.

За валом, над привадой в яме,

Серо маячила ветла.

Даль над пустынными полями

Была таинственно светла.

Облитый этим странным светом,

Подавлен мертвой тишиной,

Я стал — и бледным силуэтом

Упала тень моя за мной.

По небесам, в туманной мути,

Сияя, лунный лик нырял

И серебристым блеском ртути

Слюду по насту озарял.

Кто был он, этот полуночный

Незримый гость? Откуда он

Ко мне приходит в час урочный

Через сугробы под балкон?

Иль он узнал, что я тоскую,

Что я один? что в дом ко мне

Лишь снег да небо в ночь немую

Глядят из сада при луне?

Быть может, он сегодня слышал,

Как я, покинув кабинет,

По темной спальне в залу вышел,

Где в сумраке мерцал паркет,

Где в окнах небеса синели,

А в этой сини четко встал

Черно–зеленей конус ели

И острый Сириус блистал?

Теперь луна была в зените,

На небе плыл густой туман...

Я ждал его,— я шел к раките

По насту снеговых полян,

И если б враг мой от привады

Внезапно прянул на сугроб,—

Я б из винтовки без пощады

Пробил его широкий лоб.

Но он не шел. Луна скрывалась,

Луна сияла сквозь туман,

Бежала мгла... И мне казалось,

Что на снегу сидит Сапсан.

Морозный иней, как алмазы,

Сверкал на нем, а он дремал,

Седой, зобастый, круглоглазый,

И в крылья голову вжимал.

И был он страшен, непонятен,

Таинственен, как этот бег

Туманной мглы и светлых пятен,

Порою озарявших снег,—

Как воплотившаяся сила

Той Воли, что в полночный час

Нас страхом всех соединила —

И сделала врагами нас.

1905

Сатурн

Рассеянные огненные зерна

Произрастают в мире без конца.

При виде звезд душа на миг покорна:

Непостижим и вечен труд творца.

Но к полночи восходит на востоке

Мертвец Сатурн — и блещет, как свинец.

Воистину зловещи и жестоки

Твои дела, творец!

Свет незакатный

Там, в полях, на погосте,

     В роще старых берёз,

Не могила, не кости -

     Царство радостных грёз.

Летний ветер мотает

     Зелень длинных ветвей -

И ко мне долетает

     Свет улыбки твоей.

Не плита, не распятье -

     Предо мной до сих пор

Институтское платье

     И сияющий взор.

Разве ты одинока?

     Разве ты не со мной?

В нашем прошлом, далёком,

     Где и я был иной?

В мире круга земного,

     Настоящего дня,

Молодого, былого

     Нет давно и меня!

1917

* * *

Светло, как днем, и тень за нами бродит

В нагих кустах. На серебре травы

Луна с небес таинственно обводит

Сияние вкруг темной головы.

Остановясь, ловлю твой взор прощальный,

Но в сердце холод мертвенный таю —

И бледный лик, загадочно–печальный,

Под бледною луной не узнаю.

1901

* * *

Седое небо надо мной

И лес раскрытый, обнаженный.

Внизу, вдоль просеки лесной,

Чернеет грязь в листве лимонной.

Вверху идет холодный шум,

Внизу молчанье увяданья...

Вся молодость моя – скитанья

Да радость одиноких дум!

1889

* * *

Серп луны под тучкой длинной

Льет полночный слабый свет.

Над безмолвною долиной –

Темной церкви силуэт.

Серп луны за тучкой тает, –

Проплывая, гаснет он.

С колокольни долетает,

Замирая, сонный звон.

Серп луны в просветы тучи

С грустью тихою глядит,

Под ветвями ив плакучих

Тускло воду золотит.

И в реке, среди глубокой

Предрассветной тишины,

Замирает одинокий

Золотой двойник луны.

1887

Сириус

Где ты, звезда моя заветная,

   Венец небесной красоты?

Очарованье безответное

   Снегов и лунной высоты?

Где вы, скитания полночные

   В равнинах светлых и нагих,

Надежды, думы непорочные

   Далеких юных лет моих?

Пылай, играй стоцветной силою,

   Неугасимая звезда,

Над дальнею моей могилою,

   Забытой богом навсегда!

22 августа 1922

Сирокко

Гул бури за горой и грохот отдаленных

Полуночных зыбей, бушующих в бреду.

Звон, непрерывный звон кузнечиков бессонных,

И мутный лунный свет в оливковом саду.

Как фосфор, светляки мерцают под ногами;

На тусклой блеске волн, облитых серебром,

Ныряет гробом челн... Господь смешался с нами

И мчит куда–то мир в восторге бредовом.

10 февраля 1916

* * *

Скачет пристяжная, снегом обдает...

Сонный зимний ветер надо мной поет,

В полусне волнуясь, по полю бежит,

Вместе с колокольчиком жалобно дрожит.

Эй, проснися, ветер! Подыми пургу;

Задымись метелью белою в лугу,

Загуди поземкой, закружись в степи,

Крикни вместо песни: «Постыдись, не спи!»

Безотраден путь мой! Каждый божий день —

Глушь лесов да холод–голод деревень...

Стыдно мне и больно... Только стыд–то мой

Слишком скоро гаснет в тишине немой!

Сонный зимний ветер надо мной поет,

Усыпляет песней, воли не дает,

Путь заносит снегом, по полю бежит,

Вместе с колокольчиком жалобно дрожит...

1897

Слово

Молчат гробницы, мумии и кости,—

   Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

   Звучат лишь Письмена.

И нет у нас иного достоянья!

   Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

   Наш дар бессмертный — речь.

Москва, 1915

Смерть

Спокойно на погосте под луною…
Крестов объятья, камни и сирень…
Но вот наш склеп, — под мраморной стеною,
Как темный призрак, вытянулась тень.

И жутко мне. И мой двойник могильный
Как будто ждет чего-то при луне…
Но я иду – и тень, как раб бессильный,
Опять ползет, опять покорна мне!

* * *

Снова сон, пленительный и сладкий,

Снится мне и радостью пьянит, –

Милый взор зовет меня украдкой,

Ласковой улыбкою манит.

Знаю я – опять меня обманет

Этот сон при первом блеске дня,

Но пока печальный день настанет,

Улыбнись мне – обмани меня!

1898

Собака

Мечтай, мечтай. Все уже и тусклей
Ты смотришь золотистыми глазами
На вьюжный двор, на снег, прилипший к раме,
На метлы гулких, дымных тополей.

Вздыхая, ты свернулась потеплей
У ног моих — и думаешь… Мы сами
Томим себя — тоской иных полей,
Иных пустынь… за пермскими горами.

Ты вспоминаешь то, что чуждо мне:
Седое небо, тундры, льды и чумы
В твоей студеной дикой стороне.
Но я всегда делю с тобою думы:
Я человек: как бог, я обречен
Познать тоску всех стран и всех времен.

* * *

Солнце полночное, тени лиловые

В желтых ухабах тяжелых зыбей.

Солнце не греет — на лица суровые

Падает светом холодных лучей.

Скрылись кресты Соловецкой обители.

Пусто — до полюса. В блеске морском

Легкою мглой убегают святители —

Три мужичка–старичка босиком.

7 апреля 1916

Сон

Царь! Вот твой сон: блистал перед тобою

Среди долин огромный истукан,

Поправший землю глиняной стопою.

Червонный лик был истукану дан,

Из серебра имел он грудь и длани,

Из меди - бедра мощные и стан.

Но пробил час, назначенный заране,-

И сорвался в долину сам собой

Тяжелый камень с дальней горной грани.

Царь! Пробил час, назначенный судьбой:

Тот камень пал, смешав металлы с глиной,

И поднял прах, как пыль над молотьбой.

Бог сокрушил металла блеск в единый

И краткий миг: развеял без следа,

А камень стал великою вершиной.

Он овладел вселенной. Навсегда.

1903

Спокойный взор, подобный взору лани...

Спокойный взор, подобный взору лани,

И все, что в нем так нежно я любил,

Я до сих пор в печали не забыл,

Но образ твой теперь уже в тумане.

А будут дни - угаснет и печаль,

И засинеет сон воспоминанья,

Где нет уже ни счастья, ни страданья,

А только всепрощающая даль.

1901

Старая яблоня

Вся в снегу, кудрявом, благовонном,
Вся-то ты гудишь блаженным звоном
Пчел и ос, завистливых и злых…
Старишься, подруга дорогая?
Не беда. Вот будет ли такая
Молодая старость у других!

Стой, солнце!

Летят, блестят мелькающие спицы,

   Тоскую и дрожу,

А все вперед с летящей колесницы,

   А все вперед гляжу.

Что впереди? Обрыв, провал, пучина,

   Кровавый свет зари...

О, если б власть и властный крик Навина:

   «Стой, солнце! Стой, замри!»

13 февраля 1916

Сумерки

Всё - словно в полусне. Над серою водою

Сползает с гор туман, холодный и густой,

Под ним гудит прибой, зловеще расстилаясь,

А темных голых скал прибрежная стена,

В дымящийся туман погружена,

Лениво курится, во мгле небес теряясь.

Суров и дик ее могучий вид!

Под шум и гул морской она в дыму стоит,

Как неугасший жертвенник титанов,

И Ночь, спускаясь с гор, вступает точно в храм,

Где мрачный хор поет в седых клубах туманов

Торжественный хорал неведомым богам.

1900

* * *

Счастлив я, когда ты голубые

Очи поднимаешь на меня:

Светят в них надежды молодые –

Небеса безоблачного дня.

Горько мне, когда ты, опуская

Темные ресницы, замолчишь:

Любишь ты, сама того не зная,

И любовь застенчиво таишь.

Но всегда, везде и неизменно

Близ тебя светла душа моя...

Милый друг! О, будь благословенна

Красота и молодость твоя!

1896

Сын человеческий: Апокалипсис, I

Я, Иоанн, ваш брат и соучастник

В скорбях и царстве Господа, был изгнан

На Патмос за свидетельство Христа.

Я осенен был духом в днень воскресный

И слышал над собою как бы трубный

Могучий глас: «Я Альфа и Омега».

Я обратился, дабы видеть очи

Того, кто говорит, и обратившись,

Я видел семь светильников златых.

И посреди их пламенников - мужа,

Подиром облеченного по стану

И в поясе из золота - по персям.

Его глава и волосы сияли,

Как горный снег, как белая ярина,

И точно пламень огненный - глаза.

Стопы его - халколиван горящий,

Как будто раскаленные в горниле,

И глас его был шумом многих вод.

Семь звезд в его деснице, меч струился

Из уст его, и лик его - как солнце,

Блистающее в славе сил своих.

И, увидав, я пал пред ним, как мертвый.

1903

* * *

Тихой ночью поздний месяц вышел

Из–за черных лип.

Дверь балкона скрипнула, – я слышал

Этот легкий скрип.

В глупой ссоре мы одни не спали,

А для нас, для нас

В темноте аллей цветы дышали

В этот сладкий час.

Нам тогда – тебе шестнадцать было,

Мне семнадцать лет,

Но ты помнишь, как ты отворила

Дверь на лунный свет?

Ты к губам платочек прижимала,

Смокшийся от слез,

Ты, рыдая и дрожа, роняла

Шпильки из волос,

У меня от нежности и боли

Разрывалась грудь...

Если б, друг мой, было в нашей воле