А. Г. Севериной в день ее рождения

Вступая в новый год, любезная Климена,

Не бойся, чтоб в судьбе твоей произошла

Какая перемена;

Ты будешь завсегда приятна и мила,

И лет твоих считать друзья твои не станут:

Душой прекрасные не вянут.

1798

Автор и критика

Что вздумалось тебе сухие апологи

Представить критикам на суд?

Ты знаешь, как они насмешливы и строги. -

Тем лучше: их прочтут.

1826

Ай, как его ужасен взор!...

«Ай, как его ужасен взор! -

Бормочет швед. - Он горче хрена!»

- «Ах, как он мил», - твердит Климена.

Как разрешить сей странный спор?

И тот и та, конечно, правы:

Любимец граций он и славы.

1795

Амур в карикатуре

Слуга покорный тем и этим в тот же час;

Закутан весь, как водолаз;

На лыжах - как остяк; как сатана - с рогами.

Амур ли то? Скажите сами!

1806

Амур и Дружба

«Сестрица, душенька!» - «Здорово, братец мой!»

- «Летал, летал!» - «А я до устали шаталась!»

- «Где взять любовников? все сгибли как чумой!»

- «Где други? ни с одним еще не повстречалась!..

- «Какой стал свет!» - «Давно уж это говорят».

- «Все клятвы на песке!» - «Услуги в обещанье!

Под именем моим Корысть боготворят».

- «А под моим - Желанье».

1803

Амур, Гимен и Смерть

Амур, Гимен со Смертью строгой

Когда-то шли одной дорогой

Из света по своим домам

И вздумалося молодцам

Втащить старуху в разговоры.

«Признайся, - говорят, - ты, Смерть, не рада нам?

Ты ненавидишь нас?» - «Я? - вытараща взоры,

Спросила Смерть их. - Да за что?»

- «Ну, как за что! за то,

Что мы в намереньях согласны не бываем:

Ты все моришь, а мы рождаем».

- «Пустое, братцы! - Смерть сказала им в ответ. -

Я зла на вас?.. Перекреститесь!

Людьми снабжая свет,

Вы для меня ж трудитесь».

1805

Ах! когда б я прежде знала...

Ах! когда б я прежде знала,

Что любовь родит беды,

Веселясь бы не встречала

Полуночныя звезды!

Не лила б от всех украдкой

Золотого я кольца;

Не была б в надежде сладкой

Видеть милого льстеца!

К удалению удара

В лютой, злой моей судьбе,

Я слила б из воска яра

Легки крылышки себе

И на родину вспорхнула

Мила друга моего;

Нежно, нежно бы взглянула

Хоть однажды на него.

А потом бы улетела

Со слезами и тоской;

Подгорюнившись бы села

На дороге я большой;

Возрыдала б, возопила:

Добры люди! как мне быть?

Я неверного любила...

Научите не любить.

1792

Ах, когда бы в древни веки...

Ах, когда бы в древни веки

Я с тобой, Филлида, жил!

Например, мы были б греки;

Как бы я тебя хвалил!

Под румяным, ясным небом

В благовонии цветов,

Оживленных кротким Фебом,

Между миртовых кустов -

Посреди тебя с супругом

Сел бы твой Анакреон,

И, своим упрошен другом,

Стал бы лиру строить он.

Вы б и гости замолчали,

Чтоб идеи мне скопить,

И малютки б перестали

Пестру бабочку ловить.

Как в саду твоем порхала

В мае пчелка по цветам,

Так рука б моя летала

Резвой лиры по струнам.

Там бы каждый мне цветочек

К пенью мысли подавал:

Милый, скромный василечек

Твой бы нрав изображал.

Я твою бы миловидность

И стыдливость применил

К нежной розе; а невинность

С белой лилией сравнил.

Ты б растрогалась, вскочила -

Я уверен точно в том -

И певца бы наградила

Поцелуем и венком.

Но, увы! мой ум мечтает;

Сколь далек я от Афин!

Здесь не Флора обитает,

А Мороз, Бореев сын!

1794

Бард безымянный! тебя ль не узнаю?...

Бард безымянный! тебя ль не узнаю?

Орлий издавна знаком мне полет.

Я не в отчизне, в Москве обитаю,

В жилище сует.

Тщетно поэту искать вдохновений

Тамо, где враны глушат соловьев;

Тщетно в дубравах здесь бродит мой гений

Близ светлых ручьев.

Тамо встречает на каждом он шаге

Рдяных сатиров и вакховых жриц,

Скачущих с воплем и плеском в отваге

Вкруг древних гробниц.

Гул их эвое несется вдоль рощи,

Гонит пернатых скрываться в кустах;

Даже далече наводит средь нощи

На путника страх.

О Песнопевец! один ты способен

Петь и под шумом сердитых валов,

Как и при ниве, - себе лишь подобен -

Языком богов!

1805

Башмак, мерка равенства

«Да что ты, долгий, возмечтал?,

Я за себя и сам, брат, стану», -

Грудцою наскоча, вскричал

Какой-то карлик великану.

- «Твои, мои - права одни!

Не спорю, что равны они, -

Тот отвечает без задору, -

Но мой башмак тебе не впору».

1803

Без друга и без милой...

Без друга и без милой

Брожу я по лугам;

Брожу с душой унылой

Один по берегам.

Там те же все встречаю

Кусточки и цветки,

Но, ах! не облегчаю

Ничем моей тоски!

Срываю я цветочек

И в мыслях говорю:

«Кому сплести веночек?

Кого им подарю?»

Со вздохом тут катится

Из сердца слезный ток,

И из руки валится

Увядший в ней цветок.

Во времена счастливы,

Бывало, в жаркий день,

Развесистые ивы,

Иду я к вам под тень.

Пошлете ль днесь отраду

Вы сердцу моему?

Ах! сладко и прохладу

Вкушать не одному!

Все, все постыло в мире!

И персты уж мои

Не движутся на лире,

Лишь слез текут струи.

Престань же петь, несчастный!

И лиру ты разбей;

Не слышен голос страстный

Душе души твоей!

1793

Без имя Рифмодей глумился сколько мог...

Без имя Рифмодей глумился сколько мог

Над глупостью - хвалить в стихах красивый слог.

Не худо бы потом на вкус слепить сатиру,

А там и здравый смысл ухлопать в добрый час

И кончить тем свою поэтику для нас;

Тогда уж смело дуй в свою перунну лиру!

1805

Беспечность Поэта

Поэт случайно в честь и круг бояр попал;

Но буря зависти против его восстала,

И всюду разнеслось: певцу грозит опала.

«Так я был в случае? вот новость!» - он сказал.

1826

Блаженство

Блажен тот муж, кто к Безбородке

Не бродит с просьбой по утрам,

Но миленькой одной красотке

Приносит в жертву фимиам;

Кто к почестям, чинам не падок

И пышной жизнью не прельщен,

Не знает крымских лихорадок,

Ни смрада магистратских стен,

Кто Келлера страшится взора,

От Машек с Ульками бежит

И в доме грабежа, раздора

Над банком в полночь не корпит.

Кто ныне к той любви не тает,

Не млеет завтра от другой,

Прелестных Остенш цену знает,

Но боле свой ценит покой,

И кто ни волей, ни неволей

Дел с ябедой не начинал,

Но, быв своей доволен долей,

Спокойно ел, и пил, и спал!

Он, как Михайлов, утучнится

И будет свеж, как брат его;

И даже ночью не приснится

Ему лихого ничего!

1795

Близнецы

«Кого вам надобно?» -"Я дом ищу Разврата».

- «Которого, сударь? их в городе два брата».

- «Богатого». - «Как тот, так и другой богат».

- «Не очень складного». - «Не молодец и брат».

- «Он крут обычаем». - «И тот, избави боже!»

- «Жена красавица». - «И у другого тоже».

- «Короче, тот рогат, которого ищу».

- «Какой же случай!.. я молчу».

1803

Бобр, Кабан и Горностай

Кабан да Бобр, и Горностай

Стакнулись к выгодам искать себе дороги.

По долгом странствии, в пути отбивши ноги,

Приходят наконец в обетованный край,

Привольный для всего; однако ж этот рай

Был окружен болотом,

Вместилищем и жаб и змей.

Что делать? Никаким не можно изворотом

Болота миновать, а кто себе злодей?

Кому охотно жизнь отваживать без славы?

В раздумьи путники стоят у переправы.

«Осмелюсь», - Горностай помыслил; и слегка

Он лапку вброд и вон, и одаль в два прыжка. -

«Нет! братцы, - говорит, - по совести признаться»

Со всем обилием край этот не хорош;

Чтоб вход к нему найти, так должно замараться,

А мне и пятнышко ужаснее, чем нож!»

- «Ребята! - Бобр сказал. - С терпеньем

И уменьем

Добьешься до всего; я в две недели мост

Исправный здесь построю:

Тогда мы перейдем к довольству и покою;

И гады в стороне, и не замаран хвост;

Вся сила не спешить и бодрствовать в надежде».

- В полмесяца? пустяк! я буду там и прежде, -

Вскричал Кабан - и разом вброд:

Ушел по рыло в топь, и змей и жаб - все давит,

Ногами бьет, пыхтит, упорно к цели правит,

И хватски на берег из мутных вылез вод.

Меж тем как на другом товарищи зевают,

Кабан, встряхнувшися, надменный принял вид

И чрез болото к ним с презрением хрючит:

«Вот как по-нашему дорогу пробивают!»

1818

Богач и Поэт

«Поэт и горд еще! - сказал спесивый Клим. -

А чем богат? Ума палата!»

- «Купи бессмертие себе ценою злата, -

Ответствовал Поэт, - и я смирюсь пред ним».

1824

Будочник

Слушай всякий, кто с ушами,

Чтоб недаром я кричал.

Ночь усеяна звездами;

Било час, второй настал.

Спи, кащей, одним ты глазом,

А другим гляди востро:

Вор уж в сенях; он как разом

Все утащит серебро.

Вместе ль ты, сосед, с женою?

Не кладися на запор:

Лезет гость к тебе трубою;

Черт на вымыслы провор.

Эй, рифмач! храпеть не дело

Над бумагой со свечой:

Долго ль вспыхнуть? Все сгорело!

Так и мне беда с тобой.

Частный! Слышишь ли, как вою,

Исполняя твой приказ?

Если нет, так я утрою

Для тебя в последний раз.

Слушай всякий, кто с ушами,

Чтоб недаром я кричал;

Темна ночь храпит над нами;

Било час, второй настал.

1806

Бык и Корова

«Как жалок ты! - Быку Корова говорила. -

Судьба тебя на труд всегдашний осудила».

Наутро повели Корову на убой,

К закланию богам. Бык, вспомня речь вчерашню,

«Гордись, красавица, - сказал, - своей судьбой:

Ты к алтарям идешь, а я - опять на пашню».

1810

Была пора, питомец русской славы...

Была пора, питомец русской славы,

И я вослед Державину певал

Фелицы мощь и стон Варшавы, -

Рекла и бысть - и Польши трон упал.

Пришла пора: увянул, стал безгласен,

И лиру прах в углу моем покрыл;

Но прочь свое - мой вечер тих и ясен:

Победы глас меня одушевил:

Взыграй же, дух! Жуковский, дай мне руку!

Пускай с певцом воскликнет патриот:

Хвала и честь Екатерины внуку!

С ним русский лавр цвесть будет в род и род.

1831

Быль

Чума и смерть вошли в великолепный град,

Вошли - и в тот же миг другой Эдемский сад,

Где с нимфами вчера бог Пафоса резвился,

В глубокий, смрадный гроб, в кладбище превратился.

Ужасно зрелище! Везде, со всех сторон

Печально пение, плач, страх, унылый звон;

Иль умирающа встречаешь, или мертва,

Младенец и старик - все алчной смерти жертва!

Там дева, юношей пленявшая красой,

Бледнеет и падет под лютою косой;

Там век дожившая вздох томный испускает,

И вздоху оному никто не отвечает;

Никто!.. полмертвая средь стен лежит пустых,

Где только воет ветр, и мыслит о своих

Сынах и правнуках, чумою умерщвленных.

В один из оных дней, вовеки незабвенных,

Приходит в хижинку благочестивый муж,

Друг унывающих, смиренный пастырь душ,

Приходит - и в углу приюты ветхой, бедной,

При свете пасмурном луны печальной, бледной,

Зрит старца, на гнилых простертого досках,

Зрит черно рубище, истлевше в головах,

Кувшин, топор, пилу, над дверию висящу,

И боле ничего... Едва-едва дышащу,

Он старцу тако рек: «Готовься, сыне мой,

Прияти по трудах и бедствиях покой;

Готовься ты юдоль плачевную оставить,

В которой с нуждою мог жизнь свою пробавить,

Где столько горестей, забот, печали, слез

В теченье дней твоих ты, верно, перенес».

- «Ах нет! - ответствовал больной дрожащим гласом. -

Я тяжко б согрешил теперь пред смертным часом,

Сказав, что плохо мне и горько было жить.

Меня небесный царь не допускал тужить.

Доколе мочь была, всяк день я был доволен,

Здоров, пригрет и сыт и над собою волен,

Кормилицы мои - топор был и пила...

А куплена трудом и корочка мила!»

Исполнен пастырь душ приятна изумленья

Вещает наконец: «И ты без сожаленья

Сей оставляешь мир?» Болящий отвечал:

«Хоть белый свет и мил, но я уж истощал

И боле не смогу достать работой хлеба,

Так лучше умереть!» Он рек - и ангел с неба,

Спустяся в хижину, смежил ему глаза...

И канула на труп сердечная слеза.

1792

В альбом

Е. А. Стобеус

Непрошеный стучусь я в ваш альбом,

Как странник, на пути застигнутый грозою,

Стучит в чужую дверь, под вьюгой и дождем,

Окоченелою от холода рукою:

«Пустите, - молит он, - не прогоняйте прочь!

Я долго честно шел к своей заветной цели,

Но грозен черный лес в разгневанную ночь,

Суров и страшен путь - и силы ослабели...»

Услышат ли его? Отворится ль пред ним

Вход в дом, иль он прождет до света за оградой?

И как отворится: с участьем ли живым,

Иль с тайною, холодною досадой?

И, оглядев его оборванный наряд -

След тайных бурь и ранних испытаний, -

Не бросят ли ему обидный взгляд

Сомненья в святости его желаний?

1780

В альбом г-жи Иванчиной-Писаревой

Счастливый Писарев! Мне ль, старцу, близ могилы

В альбоме грации страницу занимать

Между младых певцов?.. Но грации так милы!

Любимец их так добр!.. Не смею отказать.

1836

В альбом Шимановской

Таланты все в родстве; источник их один,

Для них повсюду мир; нет ни войны, ни грани, -

От Вислы до Невы чрез гордый Апеннин

Они взаимно шлют приязни братской дани.

9 декабря 1822, Москва

В мире были счастливцы, - их гимны звучали...

В мире были счастливцы, - их гимны звучали,

Как хвалебные арфы бесплотных духов;

В этих гимнах эдемские зори сияли

И струилось дыханье эдемских садов;

В этих гимнах - как в зеркале сонного моря

Отражается небо и склон берегов -

Отразились и слезы блаженного горя,

И мечты, и желанья их дивных творцов.

Полюбить ли случалось им - сила искусства

Помогала им в каждую душу влагать

К их избранницам те же горячие чувства,

Тем же сладким недугом весь мир волновать;

Имена их избранниц хвалой становились

И в ряду знаменитых и славных имен,

Сквозь бессильную давность годов, доносились

Невредимо и свято до наших времен.

Милый друг, твой певец не прославлен хвалою

И тебя не прославит любовью своей,

Но зато и живет он и дышит тобою,

И на славу не сменит улыбки твоей...

1780

В надежде будущих талантов...

В надежде будущих талантов

И вечных за стихи наград

Родитель спит здесь фолиантов,

Умерший... после чад.

1797

В роще зеленой, над тихой рекой...

В роще зеленой, над тихой рекой

Веет и вьется дымок голубой

И, от костра подымаясь, столбом

Тихо плывет над соседним кустом.

Белая полночь тиха и ясна,

В воздухе вкрадчиво веет весна,

Веет и нежит, и к жизни зовет,

Нежит, ласкает и песню поет.

Чудная песня! Прислушайся к ней:

«Смолкните слезы и стоны людей,

Я, как вакханка, вернулась к земле

С чашей - в руках и венком на челе...»

1780

В. А. Воейкову

Здесь тихая могила

Прах юноши взяла;

Любовь его сразила,

А дружба погребла.

1799

В. В. Измайлову

Чего ты требуешь, Измайлов, от меня?

Как! мне, лишенному поэзии огня,

В глубокой старости забытому Парнасом,

Пугать и вкус и слух своим нестройным гласом!

Увы! всему пора: и я был молод, пел;

С восторгом на венок Карамзина смотрел

И состязался с ним, как с другом, в песнопеньи...

Его уж нет! Теперь душа моя в томленьи

Глядит на кипарис, глядит на небеса

И ждет в безмолвии свидания часа.

1827

В. И. С.

Быть может, мудреца сей памятник не тронет;

Но друг к нему прострет умильный, слезный взгляд;

Но добрый, нежный сын всегда над ним восстонет,

И бедный... вспомнит час отрад.

1803

Верблюд и Носорог

Верблюду говорил однажды Носорог:

«Вовек я приложить ума к тому не мог,

За что пред нами вы в такой счастливой доле?

Вас держит человек всегда в чести и холе,

И кормит вдоволь, и поит,

И ваше разводить старается он племя;

Согласен, что на вас нередко вьючат бремя,

От коего ваш брат довольно и кряхтит,

Что кротки вы, легки, притом неутомимы;

Но те же самые достоинства и в нас,

Да по рогу еще для случая в запас, -

А все мы презрены, гонимы!»

- «Дружок! - ответствовал Верблюд

Покорность иногда достоинствам замена.

Чтоб людям угодить один ли нужен труд?

Умей и подгибать колена».

1810

Видел славный я дворец...

Видел славный я дворец

Нашей матушки царицы;

Видел я ее венец

И златые колесницы.

«Все прекрасно!» - я сказал

И в шалаш мой путь направил:

Там меня мой ангел ждал,

Там я Лизоньку оставил.

Лиза, рай всех чувств моих!

Мы не знатны, не велики;

Но в объятиях твоих

Меньше ль счастлив я владыки?.

Царь один веселий час

Миллионом покупает;

А природа их для нас

Вечно даром расточает.

Пусть певцы не будут плесть

Мне похвал кудрявым складом:

Ах! сравню ли я их лесть

Милой Лизы с нежным взглядом?

Эрмитаж мой - огород,

Скипетр - посох, а Лизета -

Моя слава, мой народ

И всего блаженство света!

1794

Воздушные башни

Утешно вспоминать под старость детски леты,

Забавы, резвости, различные предметы,

Которые тогда увеселяли нас!

Я часто и в гостях хозяев забываю;

Сижу повеся нос; нет ни ушей, ни глаз;

Все думают, что я взмостился на Парнас;

А я... признаться вам, игрушкою играю,

Которая была

Мне в детстве так мила;

Иль в память привожу, какою мне отрадой

Бывал тот день, когда, урок мой окончав,

Набегаясь в саду, уставши от забав

И бросясь на постель, займусь Шехеразадой {*}

{* Лицо из арабских сказок «Тысяча и одна ночь».}

Как сказки я ее любил!

Читая их... прощай, учитель,

Симбирск и Волга!.. все забыл!

Уже я всей вселенны зритель

И вижу там и сям и карлов, и духов,

И визирей рогатых,

И рыбок золотых, и лошадей крылатых,

И в виде кадиев волков.

Но сколько нужно слов,

Чтоб все пересчитать, друзья мои любезны!

Не лучше ль вам я угожу,

Когда теперь одну из сказочек скажу?

Я знаю, что оне неважны, бесполезны;

Но все ли одного полезного искать?

Для сказки и того довольно,

Что слушают ее без скуки, добровольно

И может иногда улыбку с нас сорвать.

Послушайте ж. Во дни иль самого Могола,

Или наследника его престола,

Не знаю города какого мещанин,

У коего детей - один был только сын,

Жил, жил, и наконец, по постоянной моде,

Последний отдал долг, как говорят, природе,

Оставя сыну дом

Да денег с сотню драхм, не боле.

Сын, проводя отца на общее всем поле,

Поплакал, погрустил, потом

Стал думать и о том,

Как жить своим умом.

«Дай, говорит, - куплю посуды я хрустальной

На всю мою казну

И ею торговать начну;

Сначала в малый торг, а там - авось и в дальный!»

Сказал и сделал так: купил себе лубков,

Построил лавочку; потом купил тарелок,

Чаш, чашек, чашечек, кувшинов, пузырьков,

Бутылей - мало ли каких еще безделок! -

Всё, всё из хрусталя! Склал в короб весь товар

И в лавке на полу поставил;

А сам хозяин Альнаскар,

Ко стенке прислонясь, глаза свои уставил

На короб и с собой вслух начал рассуждать.

«Теперь, - он говорил, - и Альнаскар купчина1

И Альнаскар пошел на стать!

Надежда, счастие и будуща судьбина

Иль, лучше, вся моя казна

Здесь в коробе погребена -

Вот вздор какой мелю! -погребена?., пустое!

Она плодится в нем и, верно, через год

Пребудет с барышом по крайней мере вдвое;

Две сотни - хоть куда изрядненький доход!

На них.... еще куплю посуды; лучше тише -

И через год еще две сотни зашибу

И также в короб погребу,

И так год от году все выше, выше, выше,

Могу я наконец уж быть и в десяти

И более - тогда скажу моим товарам

С признательною к ним улыбкою: прости!

И буду... ювелир! Боярыням, боярам

Начну я продавать алмазы, изумруд.

Лазурь и яхонты и... и - всего не вспомню!

Короче: золотом наполню

Не только лавку, целый пруд!

Тогда-то Альнаскар весь разум свой покажет!

Накупит лошадей, невольниц, дач, садов,

Евнухов и домов

И дружбу свяжет

С знатнейшими людьми:

Их дружба лишь на взгляд спесива;

Нет! только кланяйся да хорошо корми,

Так и полюбишься - она неприхотлива;

А у меня тогда

Все тропки порастут персидским виноградом;

Шербет польется как вода;

Фонтаны брызнут лимонадом,

И масло розово к услугам всех гостей.

А о столе уже ни слова:

Я только то скажу, что нет таких затей,

Нет в свете кушанья такова,

Какого у меня не будет за столом!

И мой великолепный дом

Храм будет роскоши для всех, кто мне любезен

Иль властию своей полезен;

Всех буду угощать: пашей, наложниц их,

Плясавиц, плясунов и кадиев лихих -

Визирских подлипал. И так умом, трудами,

А боле с знатными водяся господами,

Легко могу войти в чины и в знатный брак...

Прекрасно! точно так!

Вдруг гряну к визирю, который красотою

Земиры-дочери по Азии гремит;

Скажу ему: «Вступи в родство со мною;

Будь тесть мой!» Если он хоть чуть зашевелит

Противное губами,

Я вспыхну, и тогда прощайся он с усами!

Но нет! Визирска дочь так верно мне жена,

Как на небе луна;

И я, по свадебном обряде,

Наутро, в праздничном наряде,

Весь в камнях, в жемчуге и в злате, как в огне,

Поеду избочась и гордо на коне,

Которого чепрак с жемчужной бахромою

Унизан бирюзою,

В дом к тестю-визирю. За мной и предо мною

Потянутся мои евнухи по два в ряд.

Визирь, еще вдали завидя мой парад,

Уж на крыльце меня встречает

И, в комнаты введя, сажает

По праву руку на диван,

Среди курений благовонных.

Я, севши важно, как султан,

Скажу ему: «Визирь! вот тысяча червонных,

Обещанные мной тебе за перву ночь!

И сверх того еще вот пять, во уверенье,

Сколь мне мила твоя прекраснейшая дочь,

А с ними и мое прими благодаренье».

Потом три кошелька больших ему вручу

И на коне стрелой к Земире полечу.

День этот будет днем любви и ликований,

А завтра... О, восторг! о, верх моих желаний!

Лишь солнце выпрыгнет из вод,

Вдруг пробуждаюсь я от радостного клика

И слышу: весь народ,

От мала до велика,

Толпами приваля на двор,

Кричит, составя хор:

«Да здравствует супруг Земиры!»

А в зале знатность: сераскиры,

Паши и прочие стоят.

И ждут, когда войти с поклоном им велят,

Я всех их допустить к себе повелеваю

И тут-то важну роль вельможи начинаю:

У одного я руку жму;

С другим вступаю в разговоры;

На третьего взгляну, да и спиной к нему.

А на тебя, Абдул, бросаю зверски взоры!

Раскаешься тогда, седой прелюбодей,

Что разлучил меня с Фатимою моей,

С которой около трех дней

Я жил душою в душу!

О! я уже тебя не трушу;

А ты передо мной дрожишь,

Бледнеешь, падаешь, прах ног моих целуешь,

«Помилуй, позабудь прошедшее!» - жужжишь...

Но нет прощения! Лишь пуще кровь взволнуешь;

И я, уже владеть не в силах став собой,

Ну по щекам тебя, по правой, по другой!

Пинками!» - И в жару восторга наш мечтатель,

Визирский гордый зять, Земиры обладатель,

Ногою в короб толк: тот на бок; а хрусталь

Запрыгал, зазвенел и - вдребезги разбился!

Итак, мои друзья, хоть жаль, хотя не жаль,

Но бедный Альнаскар - что делать! - разженился.

1794

Возможно ль, как легко по виду ошибиться!...

Возможно ль, как легко по виду ошибиться!

Когда б знаком я не был с ним,

То, право, бы готов божиться,

Что это вощаной на вербе херувим.

1795

Возьмите, боги, жизнь, котору вы мне дали!...

Возьмите, боги, жизнь, котору вы мне дали!

Довольно с юных лет я втайне воздыхал,

Но вечно горести, все новые печали...

Конец терпению!.. Я мучиться устал!

Рожденный всех любить без хитрости, без злобы,

Далек от пышности и почестей мирских,

Я счастье полагал во счастии родных,

4 И что же? - только их я обнимаю гробы!

Увы, и этой мне отрады не иметь!

Любезный, милый брат, ты в сердце лишь остался,

Не буду твоего и праха даже зреть:

Далеко от своей ты родины скончался. -

Супруга, мать, сестры тебя всечасно ждут,

А ты последнее дыханье испускаешь;

Ни стону вкруг тебя, ни вздохам не внимаешь,

И хладною рукой во гроб тебя кладут.

О, тягостный удар, невозвратима трата!

Что в сердце мне теперь? Одна любовь лишь брата

Могла в него бальзам успокоенья лить...

И брата больше нет... ах, полно, полно жить!

1798

Воробей и Зяблица

«Умолк Соловушка! Конечно, бедный, болен

Или подружкой недоволен,

А может, и несчастлив в ней!

Мне жалок он!» - сказал печально Воробей.

«Он жалок? -  Зяблица к словам его пристала. -

Как мало в сердце ты читал!

Я лучше отгадала:

Любил он, так и пел; стал счастлив - замолчал».

1805

Воспитание Льва

У Льва родился сын. В столице, в городах,

Во всех его странах

Потешные огни, веселья, жертвы, оды.

Мохнатые певцы все взапуски кричат:

«Скачи, земля! взыграйте, воды!

У Льва родился сын!» И вправду, кто не рад?

Меж тем, когда всяк зверь восторгом упивался,

Царь Лев, как умный зверь, заботам предавался,

Кому бы на руки дитя свое отдать:

Наставник должен быть умен, учен, незлобен!

Кто б из зверей к тому был более способен?

Не шутка скоро отгадать.

Царь, в нерешимости, велел совет собрать;

В благоволении своем его уверя,

Препоручил избрать ему,

По чистой совести, по долгу своему,

Для сына в менторы достойнейшего зверя.

Встал Тигр и говорит:

«Война, война царей великими творит;

Твой сын, о государь, быть должен страхом света;

И так образовать его младые лета

Лишь тот способен из зверей,

Который всех, по Льве, ужасней и страшней».

- «И осторожнее, - Медведь к тому прибавил, -

Чтоб он младого Льва наставил

Уметь и храбростью своею управлять».

Противу мненья двух Лисе идти не можно;

Однако ж, так и сяк начав она вилять,

Заметила, что дядьке должно

Знать и политику, быть хитрого ума,

Короче: какова сама.

За нею тот и тот свой голос подавали,

И все они, хотя себя не называли,

Но ясно намекали,

Что в дядьки лучше их уж некого избрать:

Советы и везде почти на эту стать.

«Позволено ль и мне сказать четыре слова? -

Собака наконец свой голос подала. -

Политики, войны нет следствия другова,

Как много шума, много зла.

Но славен добрый царь коварством ли и кровью?

Как подданных своих составит счастье он?

Как будет их отцом? чем утвердит свой трон?

Любовью.

Вот таинство, вот ключ к высокой и святой

Науке доброго правленья!

Кто ж принцу лучшие подаст в ней наставленья?

Никто, как сам отец». Тигр смотрит как шальной,

Медведь, другие то ж, а Лев, от умиленья

Заплакав, бросился Собаку обнимать.

«Почто, - сказал, - давно не мог тебя я знать?

О добрый зверь! тебе вручаю

Я счастие мое и подданных моих;

Будь сыну моему наставником! Я знаю,

Сколь пагубны льстецы: укрой его от них,

Укрой и от меня - в твоей он полной воле».

Собака от царя идет с дитятей в поле,

Лелеет, пестует и учит между тем.

Урок был первый тот, что он Щенок, не Львенок,

И в дальнем с ним родстве. Проходит день за днем,

Уже питомец не ребенок,

Уже наставник с ним обходит все страны,

Которые в удел отцу его даны;

И Львенок в первый раз узнал насильство власти,

Народов нищету, зверей худые страсти:

Лиса ест кроликов, а Волк душит овец,

Оленя давит Барс: повсюду, наконец,

Могучие богаты.

Бессильные от них кряхтят,

Быки работают без платы,

А Обезьяну золотят.

Лев молодой дрожит от гнева.

«Наставник, - он сказал, - подобные дела

Доходят ли когда до сведенья царева?

Ах, сколько бедствий, сколько зла!»

- «Как могут доходить? -  Собака отвечает. -

Его одна толпа счастливцев окружает,

А им не до того; а те, кого съедят,

Не говорят».

И так наш Львеночек, без дальних размышлений

О том, в чем доброту и мудрость ставит свет,

И добр стал и умен; но в этом дива нет:

Пример и опытность полезней наставлений.

Он, в доброй школе той взрастая, получил

Рассудок, мудрость, крепость тела;

Однако же еще не ведал, кто он был;

Но вот как случай сам о том ему открыл.

Однажды на пути Собака захотела

Взять отдых и легла под тению дерев.

Вдруг выскочил злой Тигр, разинул страшный зев

И прямо к ней, - но Лев,

Закрыв ее собою,

Взмахнул хвостом, затряс косматой головою,

Взревел - и Тигр уже растерзанный лежит!

Потом он в радости к наставнику бежит

И вопит: «Победил! благодарю судьбину!

Но я ль то был иль нет?.. Поверишь ли, отец,

Что в этот миг, когда твой близок был конец,

Я вдруг почувствовал и жар и силу львину;

Я точно... был как Лев!» - «Ты точно Лев и есть, -

Наставник отвечал, облившися слезами. -

Готовься важную услышать, сын мой, весть:

Отныне... кончилось равенство между нами;

Ты царь мой! Поспешим возвратом ко двору.

Я все употребил, что мог, тебе к добру;

Но ты... и радости и грусти мне причина!

Прости, о государь, невольно слезы лью...

Отечеству отца даю,

А сам... теряю сына!»

1802

Все ли, милая пастушка...

Все ли, милая пастушка,

Все ли бабочкой порхать?

Узы сердца не игрушка:

Тяжело их разрывать!

Ах! по мне и вчуже больно

Видеть горесть пастушка!

Любишь милое невольно!

Любишь прямо - не слегка!

Будь в любовной ты науке

Ученицею моей:

Я с Филлидой и в разлуке,

А она мне всех милей.

1805

Всех цветочков боле...

Всех цветочков боле

Розу я любил;

Ею только в поле

Взор мой веселил.

С каждым днем милее

Мне она была;

С каждым днем алее,

Все, как вновь, цвела.

Но на счастье прочно

Всяк надежду кинь:

К розе, как нарочно,

Привилась полынь.

Роза не увяла -

Тот же самый цвет;

Но не та уж стала:

Аромата нет!..

Хлоя! как ужасен

Этот нам урок!

Сколь, увы! опасен

Для красы порок!

1795

Вы смущены... такой развязки...

Вы смущены... такой развязки

Для ежедневной старой сказки

Предугадать вы не могли, -

И, как укор, она пред вами

Лежит, увитая цветами...

Не плачьте ж - поздними слезами

Не вырвать жертвы у земли!

1780

Гимн восторгу

Восторг, восторг души поэта!

Ты мчишь на дерзостных крылах

По всем его пределам света!

Тобой теперь он на валах

И воздувает пенны горы;

Тобою вмиг в чертог Авроры,

Как быстра мошка, возвился, -

И вмиг стремглав падет в долину,

Где нет цветов, окроме крину,

В которой Ганг с Невой слился...

И в тот же миг - дрожу и млею!

Между эфиром и землею

С хребтов кавказских, льдяных гор,

Куда не досягает взор,

Сквозь мерзлы облака вещает,

Как чрево Этны, ржет, рыгает!

Уже не смертного то глас,

Големо каждое тут слово,

Непостижимо, громко, ново,

Соплещет сам ему Пегас!

Уже не слышны лирны струны,

Но токмо яркие перуны,

Вихрь, шум, рев, свист, блеск, треск,

гром, звон -

И всех крылами кроет сон!

1792

Глас патриота на взятие Варшавы

Где буйны, гордые Титаны,

Смутившие Астреи дни?

Стремглав низвержены, попраны

В прах, в прах! Рекла... и где они?

Вопи, союзница лукава,

Отныне ставшая рабой:

«Исчезла _собиесков_ слава!»

Ходи с поникшею главой;

Шатайся, рвись вкруг сел несчастных,

Вкруг древних, гордых, падших стен,

В терзаньях совести ужасных,

И век оплакивай свой плен!

А ты, гремевшая со трона,

Любимица самих богов,

Достойна гимнов Аполлона!

Воззри на цвет своих сынов:

Се веют шлемы их пернаты,

Се их белеют знамена,

Се их покрыты пылью латы,

На коих кровь еще видна!

Воззри: се идут в ратном строе!

Всяк истый в сердце славянин!

Не Марса ль в каждом зришь герое?

Не всяк ли рока властелин?

Они к стопам твоим бросают

Лавровы свежие венки.

«Твои они, твои! - вещают, -

С тобой нам рвы не глубоки;

С тобою низки страшны горы.

Скажи, скажи, о матерь, нам,

Склоня величественны взоры,

Куда еще лететь орлам?»

Куда лететь? кто днесь восстанет,

Сарматов зря ужасну часть?

Твой гром вотще нигде не грянет:

Страшна твоя, царица, власть!

Страшна твоя и прозорливость

Врагу, злодею твоему!

Везде найдет его строптивость

Препон неодолимых тьму;

Везде обрящутся преграды:

Твои, как медною стеной,

Бойницами прикрыты грады,

И каждый в оных страж герой;

Пределы царств твоих щитами,

А седмь рабынь твоих, морей,

Покрыты быстрыми судами,

И жезл судьбы в руке твоей!

Речешь - и двигнется полсвета,

Различный образ и язык:

Тавридец, чтитель Магомета,

Поклонник идолов калмык,

Башкирец с меткими стрелами,

С булатной саблею черкес

Ударят с шумом вслед за нами

И прах поднимут до небес!

Твой росс весь мир дрожать заставит, -

Наполнит громом чудных дел

И там столпы свои поставит,

Где свету целому предел.

1794

Глядите: вот Ефрем, домовый наш маляр!...

Глядите: вот Ефрем, домовый наш маляр!

Он в списываньи лиц имел чудесный дар,

И кисть его всегда над смертными играла:’

Архипа - Сидором, Кузьму - Лукой писала.

1797

Голубок

Прекрасный голубчик! Скажи мне, отколе.

Куда и к кому ты столь быстро летишь?

Душист ты, как роза, цветущая в поле;

Кого ты, голубчик, кого веселишь?

Голубок

Я служу Анакреону,

А любезный сей певец

Получил меня в награду

От Венеры за стихи;

С той минуты, как ты видишь,

Письма я его ношу,

И теперь лечу к Батиллу,

Кто пленяет всех сердца.

Господин мой обещает

Скоро дать свободу мне,

Но, хотя бы то и сделал,

Я останусь все при нем.

Что за радость мне летати

По полям и по горам,

Укрываться на деревьях

И питаться чем-нибудь,

Если я во всем доволен,

Хлеб клюю всегда из рук

Самого Анакреона

И вино с ним вместе пью?

Пью за ним из той же чаши,

А насытясь им, вспрыгну

На его тотчас я темя

И тихохонько кружусь,

А потом его крылами

Я своими обойму

И, слегка спустись на лиру,

Забываюся и сплю.

1792

Горесть и скука

Бедняк, не евши день, от глада

Лил слезы и вздыхал;

Богач от сытости скучал,

Зеваючи средь сада.

Кому тяжелее? Чтоб это разрешить,

Я должен мудреца здесь слово приложить;

От скуки самое желанье отлетает,

А горести слезу надежда отирает.

1805

Грусть

Влеком унынием сердечным,

Пойду я с лирой в те места,

Где сном дарит природа вечным,

Где спит и скорбь, и суета.

Там добродетельной Эльвиры

Над прахом слезы я пролью

И с тихим звуком томной лиры

К безмолвным теням воспою;

Мир вечный вам! вкушайте сладость

Спокойства в пристани от бед;

Теперь для вас печаль и радость

Уже ничто: для вас их нет!

Уже вам боле не ужасны

Удары, пораженья злых,

Ни тайны ковы не опасны,

Ни явное гоненье их.

Уже никто судом бесчинным

Не может дух ваш отравить,

Из чистых, правых сделать винным

И в сердце острый меч вонзить.

Нет! сердце в вас уже не бьется,

Оно спокойно всякий час,

Уже оно не отзовется

Ниже любезнейшей на глас.

Чувствительный! вкушай отраду,

Сверша теченье бурных дней,

Не бойся сладкого ты яду

Обворожающих очей;

Не бойся более презренья

И колких порицаний ты

В награду твоего смиренья,

Незлобна сердца простоты.

Ах! долго ли и мне, несчастну

Здесь страннику, влачить мой путь?

Когда пройду я степь ужасну?

Пора, пора уж отдохнуть!

1803

Да, хороши они, кавказские вершины...

Да, хороши они, кавказские вершины,

В тот тихий час, когда слабеющим лучом

Заря чуть золотит их горные седины

И ночь склоняется к ним девственным челом.

Как жрицы вещие, объятые молчаньем,

Они стоят в своем раздумье вековом,

А там, внизу, сады кадят благоуханьем

Пред их незыблемым гранитным алтарем;

Там - дерзкий гул толпы, объятой суетою,

Водоворот борьбы, страданий и страстей, -

И звуки музыки над шумною Курою,

И цепи длинные мерцающих огней!..

Но нет в их красоте знакомого простора:

Куда ни оглянись - везде стена хребтов, -

И просится душа опять в затишье бора,

Опять в немую даль синеющих лугов;

Туда, где так грустна родная мне картина,

Где ветви бледных ив склонились над прудом,

Где к гибкому плетню приникнула рябина,

Где утро обдает осенним холодком...

И часто предо мной встают под небом Юга,

В венце страдальческой и кроткой красоты,

Родного Севера - покинутого друга -

Больные, грустные, но милые черты...

Июнь 1780

Тифлис

Дамон! Кто бытию всевышнего не верит...

«Дамон! Кто бытию всевышнего не верит,

Тот, верно, лицемерит».

- «Нет, случай Рифмина лишь произвесть возмог,

А Локка и Боннета - бог».

1795

Два Веера

В гостиной на столе два Веера лежали;

Не знаю я, кому они принадлежали,

А знаю, что один был в блестках, нов, красив;

Другой изломан весь и очень тем хвастлив.

«Чей Веер?» - он спросил соседа горделиво.

«Такой-то», - сей ему ответствует учтиво.

«А я, - сказал хвастун, - красавице служу,

И как же ей служу! Смотри: нет кости целой!

Лишь чуть «к ней подлетит молодчик с речью смелой

А я его и хлоп! короче, я скажу

Без всякого, поверь мне, чванства

И прочим не в укор,

Что каждый мой махор

Есть доказательство Ветраны постоянства».

- «Не лучше ли, ее кокетства и жеманства? -

Сосед ему сказал: - Розалии моей

Довольно бросить взгляд, и все учтивы к ней».

1805

Два врача

Один угрюмый Врач подобен был тирану:

Больной отчаянье в глазах его читал.

Другой участием, приветством жизнь вливал. -

Так бережно целить нам должно сердца рану.

1826

Два голубя

Два Голубя друзьями были,

Издавна вместе жили,

И кушали, и пили.

Соскучился один все видеть то ж да то ж;

Задумал погулять и другу в том открылся.

Тому весть эта острый нож;

Он вздрогнул, прослезился

И к другу возопил:

«Помилуй, братец, чем меня ты поразил?

Легко ль в разлуке быть?.. Тебе легко, жестокой!

Я знаю: ах! а мне... я, с горести глубокой,

И дня не проживу... к тому же рассуди,

Такая ли пора, чтоб в странствие пускаться?

Хоть до зефиров ты, голубчик, погоди!

К чему спешить? Еще успеем мы расстаться!

Теперь лишь Ворон прокричал,

И без сомнения - страшуся я безмерно! -

Какой-нибудь из птиц напасть он предвещал,

А сердце в горести и пуще имоверно!

Когда расстанусь я с тобой,

То будет каждый день мне угрожать бедой:

То ястребом лихим, то лютыми стрелками,

То коршунами, то силками -

Все злое сердце мне на память приведет.

Ахти мне! - я скажу, вздохнувши, - дождь идет!

Здоров ли то мой друг? не терпит ли он холод?

Не чувствует ли голод?

И мало ли чего не вздумаю тогда!»

Безумцам умна речь - как в ручейке вода:

Журчит и мимо протекает,

Затейник слушает, вздыхает,

А все-таки лететь желает.

«Нет, братец, так и быть! - сказал он. - Полечу!

Но верь, что я тебя крушить не захочу;

Не плачь; пройдет дни три, и буду я с тобою

Клевать

И ворковать

Опять под кровлею одною;

Начну рассказывать тебе по вечерам -

Ведь все одно да то ж приговорится нам, -

Что видел я, где был, где хорошо, где худо;

Скажу: я там-то был, такое видел чудо,

А там случилось то со мной,

И ты, дружочек мой,

Наслушаясь меня, так сведущ будешь к лету,

Как будто бы и сам гулял по белу свету.

Прости ж!» - При сих словах

Наместо всех увы! и ах!

Друзья взглянулись, поклевались,

Вздохнули и расстались.

Один, носок повеся, сел;

Другой вспорхнул, взвился, летит, летит стрелою,

И, верно б, сгоряча в край света залетел;

Но вдруг покрылось небо мглою,

И прямо страннику в глаза

Из тучи ливный дождь, град, вихрь, сказать вам словом

Со всею свитою, как водится, гроза!

При случае таком, опасном, хоть не новом,

Голубчик поскорей садится на сучок

И рад еще тому, что только лишь измок.

Гроза утихнула, Голубчик обсушился

И в путь опять пустился.

Летит и видит с высока

Рассыпано пшено, а возле - Голубка;

Садится, и в минуту

Запутался в сети; но сеть была худа,

Так он против нее носком вооружился;

То им, то ножкою тянув, тянув, пробился

Из сети без вреда,

С утратой перьев лишь. Но это ли беда?

К усугубленью страха

Явился вдруг Сокол и, со всего размаха,

Напал на бедняка,

Который, как злодей, опутан кандалами,

Тащил с собой снурок с обрывками силка.

Но, к счастью, тут Орел с широкими крылами

Для встречи Сокола спустился с облаков;

И так, благодаря стечению воров,

Наш путник Соколу в добычу не достался,

Однако все еще с бедой не развязался:

В испуге потеряв и ум и зоркость глаз,

Задел за кровлю он как раз

И вывихнул крыло; потом в него мальчишка -

Знать, голубиный был и в том еще умишка -

Для шутки камешек лукнул

И так его зашиб, что чуть он отдохнул;

Потом... потом, прокляв себя, судьбу, дорогу,

Решился бресть назад, полмертвый, полхромой;

И прибыл наконец калекою домой,

Таща свое крыло и волочивши ногу.

О вы, которых бог любви соединил!

Хотите ль странствовать? Забудьте гордый Нил

И дале ближнего ручья не разлучайтесь.

Чем любоваться вам? Друг другом восхищайтесь!

Пускай один в другом находит каждый час

Прекрасный, новый мир, всегда разнообразный!

Бывает ли в любви хоть миг для сердца праздный?

Любовь, поверьте мне, все заменит для вас.

Я сам любил: тогда за луг уединенный,

Присутствием моей подруги озаренный,

Я не хотел бы взять ни мраморных палат,

Ни царства в небесах!.. Придете ль вы назад,

Минуты радостей, минуты восхищений?

Иль буду я одним воспоминаньем жить?

Ужель прошла пора столь милых обольщений

И полно мне любить?

1795

Два друга

Давно уже, давно два друга где-то жили,

Одну имели мысль, одно они любили

И каждый час

Друг с друга не спускали глаз;

Все вместе; только ночь одна их разводила;

Но нет, и в ночь душа с душою говорила.

Однажды одному приснился страшный сон;

Он вмиг из дому вон,

Бежит встревоженный ко другу

И будит. Тот вскочил.

«Какую требуешь услугу? -

Смутясь, он говорил. -

Так рано никогда мой друг не пробуждался!

Что значит твой приход? Иль в карты проигрался?

Вот вся моя казна! Иль кем ты огорчен?

Вот шпага! Я бегу - умру иль ты отмщен!»

- «Нет, нет, благодарю; ни это, ни другое, -

Друг нежный отвечал, - останься ты в покое:

Проклятый сон всему виной!

Мне снилось на заре, что друг печален мой,

И я... я столько тем смутился,

Что тотчас пробудился

И прибежал к тебе, чтоб успокоить дух».

Какой бесценный дар - прямой, сердечный друг!

Он всякие к твоей услуге ищет средства:

Отгадывает грусть, предупреждает бедства;

Его безделка, сон, ничто приводит в страх,

Друг в сердце, друг в уме - и он же на устах!

1795

Две Лисы

Вчера подслушал я, две разных свойств Лисицы

Такой имели разговор:

«Ты ль это, кумушка! давно ли из столицы?»

- «Давно ль оставила я двор?

С неделю». - «Как же ты разъелась, подобрела!

Знать, при дворе у Льва привольное житье?»

- «И очень! Досыта всего пила и ела».

- «А в чем там ремесло главнейшее твое?»

- «Безделица! с утра до вечера таскаться;

Где такнуть, где польстить, пред сильным унижаться,

И больше ничего». - «Какое ремесло!»

- «Однако ж мне оно довольно принесло:

Чин, место». - «Горький плод! Чины не возвышают,

Когда их подлости ценою покупают».

1805

Две молитвы

Средь храма, ниц челом, Моллак молился вслух:

«Всезрящий! ты мне все: пошли мне воздаянье!»

А нищий в уголку шептал, смиря свой дух:

«Отец! дай мне отжить в сердечном покаянья!»

1826

Дельфира! вот стихи, которых ты желала...

Дельфира! вот стихи, которых ты желала,

Но боле от меня вперед не ожидай!

Ты знаешь, я попал в поэты невзначай

С тех пор, как ты меня узнала.

Тогда я молод был, притворствовать не знал,

Ты показалась мне мила и добродушна.

Такою я тебя в стихах и называл,

И лира завсегда тебе была послушна.

Увы, как худо знал тогда я нравы, свет!

Я думал, что везде в Аркадии поэт;

Я думал, как пчела, сбирать в собраньях соты,

Учиться ловкости, свой разум украшать,

Давать красивые языку обороты,

Чтоб более потом в стихах моих блистать.

Но что же я нашел?.. Прощайте, лестны виды,

Все стихотворчески мечты!

Прощайте, Грации, и Сильфы, и Сильфиды!

Что вместо их, поэт, увидел в свете ты?

Там к дарованиям холодность иль презренье;

Тут осторожность, подозренье;

К кому пристать и чем начать свой разговор?

Там целый день молчать, потупя в карты взор;

Здесь заняло умы вчерашне производство;

Там хвалят бархатов московских превосходство

Иль мысль свою кладут на именинный пир;

А там один с другим в пресильном жарком споре,

Что новый старого красивее мундир.

Певец от скуки в горе

Переменяет круг, имея только дар

Живее чувствовать прекраснейшего цену;

Поет он Делию, иль Дафну, иль Климену,

Поет их острый ум, любезность, милый нрав,

Нимало не искав

Другого награжденья,

Как только с ними обхожденья,

Приятных для него в их обществе минут.

Но что ж его хвалы и здесь произведут?

Муж, видя мадригал супруге, ужаснется

И всем рассказывать знакомым понесется,

Что наш питомец Муз пленен его женой,

Которая его играет простотой.

Без памяти от ней. Жена из потаканья,

А более, боясь от мужа увещанья,

Усмешкой иногда иль взглядом подтвердит -

И вдруг наш бедненький пиит

Пойдет у всех за селадона.

Вот жребий здесь певцов и деток Аполлона

В награду за хороший стих!

Он в летах молодых не слишком нам ужасен,

Но в зрелость дней своих

Виною городских быть басен,

Признаться, тяжело, и легче во сто раз

Быть в обществе немым и позабыть Парнас.

1795

День что-то хмурится... Над пасмурной землею...

День что-то хмурится... Над пасмурной землею

Повисли облака туманною грядою,

Но в чутком воздухе царят теплынь и тишь:

Не колыхнется лист черемухи душистой,

Не вздрогнет озеро струею серебристой,

Не прошуршит над ним береговой камыш.

[И в сердце та же тишь: ни скорби, ни сомненья, -

Жизнь точно замерла в измученной груди,

И ангел тихих снов и светлого забвенья

Мне шепчет голосом любви и примиренья:

«Не рвись, дитя, вперед - не лучше впереди!»

Мне сладко дремлется... Как люльку колыхает

Волна кристальная отплывший мой челнок...

Я уронил весло... Грудь тихо отдыхает...

И слышу я, как рябь за рябью набегает,

Как черный шмель, жужжа, садится на цветок.

1780

Деревцо

Березка выросла пред домом кривобока:

Пришлось выкапывать; но корни так ушли

Далеко в глубину, что вырыть не могли. -

История порока.

1826

Дети и мыльные пузыри

Откуда визг и крик далече раздается?

Читатель рассмеется,

Когда ему скажу, что этому виной:

Ребята, на площадь собравшися толпой,

На воздух пузырьки в соломенку пущали;

Но игры детские не далеки от ссор:

Они за пузырьки в такой пришли задор,

Что начали игрой, а дракой окончали.

Не той ли важности у нас

В журналах авторские брани?

Воюют целый год за буки и за аз,

А мы зевотою за то им платим дани.

Некстати, а хвалю пример Карамзина:

Что ставит он в отпор хулителям? Беспечность.

Он зритель пузырей: и что же их война?

Зоилам часовать; его твореньям вечность.

Январь 1821

Дитя на столе

«Как я велик!» - дитя со столика вскричал.

А нянька говорит: «Сниму, так будешь мал».

Богач с надменною душою!

Смекай заранее: урок перед тобою.

1805

Дон-Кишот

Надсевшись Дон-Кишот с баранами сражаться,

Решился лучше их пасти

И жизнь невинную в Аркадии вести.

Проворным долго ль снаряжаться?

Обломок дротика пошел за посошок,

Котомкой с табаком мешок,

Фуфайка спальная пастушечьим камзолом,

А шляпу, в знак его союза с нежным полом,

У клюшницы своей соломенную взял

И лентой розового цвета

Под бледны щеки подвязал

Узлами в образе букета.

Спустил на волю кобеля,

Который к хлебному прикован был амбару;

Послал в мясном ряду купить баранов пару,

И стадо он свое рассыпал на поля

По первому морозу;

И начал воспевать зимой весенню розу.

Но в этом худа нет: веселому все в лад,

И пусть играет всяк любимою гремушкой;

А вот что невпопад:

Идет коровница - почтя ее пастушкой,

Согнул наш пастушок колена перед ней

И, размахнув руками,

Отборными словами

Пустился петь эклогу ей.

«Аглая! - говорит, - прелестная Аглая!

Предмет и тайных мук и радостей моих!

Всегда ли будешь ты, мой пламень презирая,

Лелеять и любить овечек лишь своих?

Послушай, милая! там, позади кусточков,

На дереве гнездо нашел я голубочков:

Прими в подарок их от сердца моего;

Я рад бы подарить любезную полсветом -

Увы! мне, кроме их, бог не дал ничего!

Они белы как снег, равны с тобою цветом,

Но сердце не твое у них!»

Меж тем как толстая коровница Аглая,

Кудрявых слов таких

Седого пастушка совсем не понимая,

Стоит разинув рот и выпуча глаза,

Ревнивый муж ее, подслушав селадона,

Такого дал ему туза,

Что он невольно лбом отвесил три поклона;

Однако ж головы и тут не потерял.

«Пастух - невежда! - он вскричал. -

Не смей ты нарушать закона!

Начнем пастуший бой:

Пусть победителя Аглая увенчает -

Не бей меня, но пой!»

Муж грубый кулаком вторичным отвечает,

И, к счастью, в глаз, а не в висок.

Тут нежный, верный пастушок,

Смекнув, что это въявь увечье, не проказа,

Чрез поле рысаком во весь пустился дух

И с этой стал поры не витязь, не пастух,

Но просто - дворянин без глаза.

Ах, часто и в себе я это замечал,

Что, глупости бежа, в другую попадал.

1805

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат...

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат

Кто б ты ни был, не падай душой.

Пусть неправда и зло полновластно царят

Над омытой слезами землей,

Пусть разбит и поруган святой идеал

И струится невинная кровь, -

Верь: настанет пора - и погибнет Ваал,

И вернется на землю любовь!

Не в терновом венце, не под гнетом цепей,.

Не с крестом на согбенных плечах, -

В мир придет она в силе и славе своей,

С ярким светочем счастья в руках.

И не будет на свете ни слез, ни вражды,

Ни бескрестных могил, ни рабов,

Ни нужды, беспросветной, мертвящей нужды,

Ни меча, ни позорных столбов!

О мой друг! Не мечта этот светлый приход,

Не пустая надежда одна:

Оглянись, - зло вокруг чересчур уж гнетет,

Ночь вокруг чересчур уж темна!

Мир устанет от мук, захлебнется в крови,

Утомится безумной борьбой -

И поднимет к любви, к беззаветной любви,

Очи, полные скорбной мольбой!..

1780

Друг! Как ты вошел сюда...

Друг! Как ты вошел сюда

не в брачной одежде?

Св. Евангелие

Томясь и страдая во мраке ненастья,

Горячее, чуткое сердце твое

Стремится к блаженству всемирного счастья

И видит в нем личное счастье свое.

Но, друг мой, напрасны святые порывы:

На жизненной сцене, залитой в крови,

Довольно простора для рынка наживы

И тесно для светлого храма любви!..

Но если и вправду замолкнут проклятья,

Но если и вправду погибнет Ваал

И люди друг друга обнимут, как братья,

И с неба на землю сойдет идеал, -

Скажи: в обновленном и радостном мире

Ты, свыкшийся с чистою скорбью своей,

Ты будешь ли счастлив на жизненном пире,

Мечтавший о счастье печальник людей?

Ведь сердце твое - это сердце больное -

Заглохнет без горя, как нива без гроз:

Оно не отдаст за блаженство покоя

Креста благодатных страданий и слез.

Что ж, если оно затоскует о доле

Борца и пророка заветных идей,

Как узник, успевший привыкнуть к неволе,

Тоскует о мрачной темнице своей?

Июль 1780

Дряхлая старость

«Возможно ли, как в тридцать лет

Переменилось все!.. ей-ей, другой стал свет! -

Подагрик размышлял, на креслах нянча ногу. -

Бывало в наши дни и помолиться богу,

И погулять - всему был час;

А ныне... что у нас?

Повсюду скука и заботы,

Не пляшут, не поют - нет ни к чему охоты!

Такая ль в старину бывала и весна?

Где ныне красны дни? где слышно птичек пенье?

Охти мне! знать, пришли последни времена;

Предвижу я твое, природа, разрушенье!..»

При этом слове вдруг, с восторгом на лице,

Племянница к нему вбежала.

«Простите, дядюшка! нас матушка послала

С мадамой в Летний сад. Все, все уж на крыльце,

Какой же красный день!» - И вмиг ее не стало.

«Какая ветреность! Вот модные умы! -

Мудрец наш заворчал. - Такими ли бывало

Воспитывали нас? Мой бог! все хуже стало!»

Читатели! подагрик - мы.

1803

Дуб и Трость

Дуб с Тростию вступил однажды в разговоры:

«Жалею, - Дуб сказал, склони к ней важны взоры, -

Жалею, Тросточка, об участи твоей!

Я чаю, для тебя тяжел и воробей;

Легчайший ветерок, едва струящий воду,

Ужасен для тебя, как буря в непогоду,

И гнет тебя к земли,

Тогда как я - высок, осанист и вдали

Не только Фебовы лучи пересекаю,

Но даже бурный вихрь и громы презираю;

Стою и слышу вкруг спокойно треск и стон;

Все для меня Зефир, тебе ж все Аквилон.

Блаженна б ты была, когда б росла со мною:

Под тению моей густою

Ты б не страшилась бурь; но рок тебе судил

Расти, наместо злачна дола,

На топких берегах владычества Эола,

По чести, и в меня твой жребий грусть вселил».

- «Ты очень жалостлив, - Трость Дубу отвечала;

Но, право, о себе еще я не вздыхала,

Да не о чем и воздыхать:

Мне ветры менее, чем для тебя, опасны.

Хотя порывы их ужасны

И не могли тебя досель поколебать,

Но подождем конца». - С сим словом вдруг завыла

От севера гроза и небо помрачила;

Ударил грозный ветр - все рушит и валит,

Летит, кружится лист; Трость гнется - Дуб стоит.

Ветр, пуще воружась, из всей ударил мочи -

И тот, на коего с трудом взирали очи,

Кто ада и небес едва не досягал, -

Упал!

1795

Дух смирения

Сыны Османовы вопили: «Мщенье, мщенье!

Наполним ужасом и кровью все места!»

А вы что им в отпор, о воины Христа? -

«Прощенье».

1826

Еж и Мышь

Еж говорил, что он из одного презренья

К мирскому скрыл себя во мрак уединенья.

«Сосед! - сказала Мышь, - рассказывай другим

От мира злой непрочь, но в мире тесно с ним».

1826

Ермак

Какое зрелище пред очи

Представила ты, древность, мне?

Под ризою угрюмой ночи,

При бледной в облаках луне,

Я зрю Иртыш: крутит, сверкает,

Шумит и пеной подмывает

Высокий берег и крутой;

На нем два мужа изнуренны,

Как тени, в аде заключенны,

Сидят, склонясь на длань главой;

Единый млад, другой с брадой

Седою и до чресл висящей;

На каждом вижу я наряд,

Во ужас сердце приводящий!

С булатных шлемов их висят

Со всех сторон хвосты змеины

И веют крылия совины;

Одежда из звериных кож;

Вся грудь обвешана ремнями,

Железом ржавым и кремнями;

На поясе широкий нож;

А при стопах их два тимпана

И два поверженны копья;

То два сибирские шамана,

И их словам внимаю я.

Старец

Шуми, Иртыш, реви ты с нами

И вторь плачевным голосам!

Навек отвержены богами!

О, горе нам!

Младый

О, горе нам!

О, страшная для нас невзгода!

Старец

О ты, которыя венец

Поддерживали три народа,

Гремевши мира по конец,

О сильна, древняя держава!

О матерь нескольких племен!

Прошла твоя, исчезла слава!

Сибирь! и ты познала плен!

Младый

Твои народы расточенны,

Как вихрем возмятенный прах,

И сам Кучум, гроза вселенны,

Твой царь, погиб в чужих песках!

Старец

Священные твои шаманы

Скитаются в глуши лесов.

На то ль судили вы, шайтаны,

Достигнуть белых мне власов,

Чтоб я, столетний ваш служитель,

Стенал и в прахе, бывши зритель

Паденья тысяч ваших чад?

Младый

И от кого ж, о боги! пали?,

Старец

От горсти русских!.. Мор и глад!

Почто Сибирь вы не пожрали?

Ах, лучше б трус, потоп иль гром

Всемощны на нее послали,

Чем быть попранной Ермаком!

Младый

Бичом и ужасом природы!..

Кляните вы его всяк час,

Сибирски горы, холмы, воды:

Он вечный мрак простер на вас!

Старец

Он шел как столп, огнем палящий,

Как лютый мраз, все вкруг мертвящий!

Куда стрелу ни посылал -

Повсюду жизнь пред ней бледнела

И страшна смерть вослед летела.

Младый

И царский брат пред ним упал.

Старец

Я зрел с ним бой Мегмета-Кула.

Сибирских стран богатыря:

Рассыпав стрелы все из тула

И вящим жаром возгоря,

Извлек он саблю смертоносну.

«Дай лучше смерть, чем жизнь поносну

Влачить мне в плене!» - он сказал -

И вмиг на Ермака напал.

Ужасный вид! они сразились!

Их сабли молнией блестят,

Удары тяжкие творят,

И обе разом сокрушились.

Они в ручной вступили бой:

Грудь с грудью и рука с рукой;

От вопля их дубравы воют;

Они стопами землю роют;

Уже с них сыплет пот, как град;

Уже в них сердце страшно бьется,

И ребра обоих трещат;

То сей, то оный на бок гнется;

Крутятся, и - Ермак сломил!

«Ты мой теперь! - он возопил, -

И все отныне мне подвластно!»

Младый

Сбылось пророчество ужасно!

Пленил, попрал Сибирь Ермак!..

Но что? ужели стон сердечный

Гонимых будет...

Старец

Вечный! вечный!

Внемли, мой сын: вчера во мрак

Глухих лесов я углубился

И тамо с пламенной душой

Над жертвою богам молился.

Вдруг ветр восстал и поднял вой;

С деревьев листья полетели;

Столетни кедры заскрыпели,

И вихрь закланных серн унес!

Я пал и слышу глас с небес:

«Неукротим, ужасен Рача,

Когда казнит вселенну он.

Сибирь, отвергша мой закон!

Пребудь вовек, стоная, плача,

Рабыней _белого царя_! -

Да светлая тебя заря

И черна ночь в цепях застанет;

А слава грозна Ермака

И чад его вовек не вянет

И будет под луной громка!» -

Умолкнул глас, и гром трикратно

Протек по бурным небесам...

Увы! погибли невозвратно!

О, горе нам!

Младый

О, горе нам!

Потом, с глубоким сердца вздохом

Восстав с камней, обросших мохом,

И сняв орудия с земли,

Они вдоль брега потекли

И вскоре скрылися в тумане.

Мир праху твоему, Ермак!

Да увенчают россияне

Из злата вылитый твой зрак,

Из ребр Сибири источенна

Твоим булатным копием!

Но что я рек, о тень забвенна!

Что рек в усердии моем?

Где обелиск твой? - Мы не знаем,

Где даже прах твой был зарыт.

Увы! он вепрем попираем

Или остяк по нем бежит

За ланью быстрой и рогатой,

Прицелясь к ней стрелой пернатой,

Но будь утешен ты, герой!

Парящий стихотворства гений

Всяк день с Авророю златой,

В часы божественных явлений,

Над прахом плавает твоим

И сладку песнь гласит над ним:

«Великий! Где б ты ни родился,

Хотя бы в варварских веках

Твой подвиг жизни совершился;

Хотя б исчез твой самый прах;

Хотя б сыны твои, потомки,

Забыв деянья предка громки,

Скитались в дебрях и лесах

И жили с алчными волками, -

Но ты, великий человек,

Пойдешь в ряду с полубогами

Из рода в род, из века в век;

И славы луч твоей затмится,

Когда померкнет солнца свет,

Со треском небо развалится

И время на косу падет!»

1794

Если душно тебе, если нет у тебя...

Если душно тебе, если нет у тебя

В этом мире борьбы и наживы

Никого, кто бы мог отозваться, любя,

На сомненья твои и порывы;

Если в сердце твоем оскорблен идеал,

Идеал человека и света,

Если честно скорбишь ты и честно устал, -

Отдохни над страницей поэта.

В стройных звуках своих вдохновенных речей,

Чуткий к каждому слову мученья,

Он расскажет тебе о печали твоей,

Но расскажет, как брат, без глумленья;

Он поднимет угасшую веру в тебе,

Он разгонит сомненья и муку

И протянет тебе, в непосильной борьбе,

Бескорыстную братскую руку...

Но умей же и ты отозваться душой

Всем, кто ищет и просит участья,

Всем, кто гибнет в борьбе, кто подавлен нуждой,

Кто устал от грозы и ненастья.

Научись беззаветно и свято любить,

Увенчай молодые порывы, -

И тепло тебе станет трудиться и жить

В этом мире борьбы и наживы.

1780

Есть страданья ужасней, чем пытка сама...

Есть страданья ужасней, чем пытка сама, -

Это муки бессонных ночей,

Муки сильных, но тщетных порывов ума

На свободу из тяжких цепей.

Страшны эти минуты душевной грозы:

Мысль немеет от долгой борьбы, -

А в груди ни одной примиренной слезы,

Ни одной благодатной мольбы!..

Тайна, вечная, грозная тайна томит

Утомленный работою ум,

И мучительной пыткою душу щемит

Вся ничтожность догадок и дум...

Рад бежать бы от них, - но куда убежать?

О, они не дадут отдохнуть

И неслышно закрадутся в душу, как тать,

И налягут кошмаром на грудь;

Где б ты ни был, - они не оставят тебя

И иссушат бесплодной тоской,

Если ты как-нибудь не обманешь себя

Или разом не кончишь с собой!..

1780

Еще чертог залит огнями...

Еще чертог залит огнями,

Еще не смолкнул за дверями

Прощальный говор голосов

И ярко убраны цветами

Немые статуи богов;

Еще, мелодию кончая,

Рыдает арфа, замирая,

И ей устало вторит хор...

Но кончен пир... Два-три мгновенья

И раб сорвет без сожаленья

С богов цветущий их убор;

Погаснет люстра золотая,

Шум смолкнет, музыка замрет,

И знойной ночи мгла немая

Чертог неслышно обоймет...

1780

Жаворонок с детьми и Земледелец

Пословица у нас: на ближних уповай,

А сам ты не плошай!

И правда; вот пример. В прекрасные дни года,

В которые цветет и нежится природа,

Когда все любится, медведь в лесу густом,

Киты на дне морском,

А жаворонки в поле,

Не ведаю того, по воле иль неволе,

Но самочка одна

Из племя жавронков летала да гуляла!

И о влиянии весны не помышляла,

А уж давно весна!

Сдалася наконец природе и она,

И матерью еще назваться захотела:

У птичек много ли затей?

Свила во ржи гнездо, снесла яичек, села

И вывела детей.

Рожь выросла, созрела,

А птенчики еще не в силах ни порхать,

Ни корма доставать:

Все матушка ищи. - «Ну, детушки, прощайте!

Я за припасом полечу, -

Сказала им она, - а вы здесь примечайте,

Не соберутся ль жать, и тотчас голос дайте;

Так я другое вам пристанище сыщу».

Она лишь из гнезда, пришел хозяин в поле

И сыну говорит: «Ведь рожь и жать пора,

Смотри, как матера!

Ступай же ты, не медля боле,

И попроси друзей на помощь к нам прийти».

«Ах, матушка! лети, скорее к нам лети!» -

Малютки в страхе запищали.

«Что, что вам сделалось?» - «Ахти мы все пропали;

Хозяин был, он хочет жать,

Уж сыну и друзей велел на помочь звать». -

- «А боле ничего? - ответствовала мать. -

Так не к чему спешить: день ночи мудренее;

Вот, детушки, вам корм; покушайте скорее,

Да ляжем с богом спать!» Они того, сего

Клевнули,

Прижались под крыло к родимой и уснули.

Уж день, а из друзей нет в поле никого.

Пичужечка опять пустилась за припасом;

А селянин на рожь,

И мыслит: на родню сторонний не похож!

«Поди-ка, сын мой, добрым часом

Ты к дяде своему да свату поклонись».

Малютки пуще взволновались

И матери вослед все в голос раскричались:

«Ах! милая, скорей, родима, воротись!

Уж за родней пошли». - «Молчите, не пугайтесь!

Ответствовала мать, - и с богом оставайтесь».

Еще проходит день; хозяин в третий раз

Приходит во поле. «Изрядно учат нас, -

Он сыну говорит, - и дельно! впредь не станем

С надеждою зевать, а поскорей вспомянем,

Что всякий сам себе вернейший друг и брат;

Ступай же ты назад

И матери скажи с сестрами,

Чтоб на поле пришли с серпами».

А птичка, слыша то, сказала детям так:

«Ну, детки, вот теперь к походу верный знак!»

И дети в тот же миг скорей, скорей сбираться,

Расправя крылья, в первый раз

За маткой кое-как вверх, вверх приподниматься,

И скрылися из глаз.

1793

Желание и Страх

Неугомонное и вздорное Желанье

Пред Днем завсегда толклось как на часах.

«Постой же, - он сказал, - отныне в обузданье

Пускай сопутствует ему повсюду Страх».

1826

Желания

Сердися Лафонтен иль нет,

А я с ним не могу расстаться.

Что делать? Виноват, свое на ум нейдет,

Так за чужое приниматься.

Слыхали ль вы когда от нянек об духах,

Которых запросто зовем мы домовыми?

Как не слыхать! детей всегда стращают ими;

Они во всех странах

Живут между людей, неся различны службы, -

Без всякой платы, лишь из дружбы;

Кто правит кухнею, кто холит лошадей;

Иные берегут людей

От злого глаза и уроков,

И все имеют дар пророков.

Один из тех духов

Был в Индии у мещанина

Хранителем его садов;

Он госпожу и господина

Любил не меньше, чем родных;

Всегда, бывало, их

Своим усердьем утешает

И в упражненьи всякий час:

То мирточки садит, то лучший ананас

К столу хозяев выбирает.

Хозяям клад был гость такой!

Но доброе всегда непрочно;

Не знаю точно,

Что было этому виной -

Политика или товарищей коварство, -

Вдруг от начальника приказ ему лихой

Лететь в другое государство;

Куда ж? сказать ли вам,

Сердца чувствительны и нежны?

Из мест, где счета нет цветам,

Из вечного тепла - в сугробы, в горы снежны,

На край Норвегии! Вдруг из индейца будь

Лапландец! Так и быть, слезами не поправить,

А только лишь надсадишь грудь.

«Прощайте, господа! Мне должно вас оставить! -

Со вздохом добрый дух хозяйвам говорил. -

Я здесь уж отслужил;

Наш князь указ наслал, предписывает строго

Лететь на север мне. Хоть грустно, но лететь!

Недолго, милые, уже на вас глядеть:

С неделю, месяц много.

Что мне оставить вам за вашу хлеб и соль,

В знак моего признанья?

Скажите: я могу исполнить три желанья».

Известен человек: просить чего? -  изволь,

Сейчас готовы крылья.

«Ах! изобилья, изобилья!» -

Вскричали в голос муж с женой.

И изобилие рекой

На дом их полилося:

В шкатулы золотом, в амбары их пшеном,

А в выходы вином;

Верблюдов табуны, - откуда что взялося!

Но сколько ж и забот прибавилося с тем!

Легко ли усмотреть за всем,

Все счесть, все записать? Минуты нет покоя:

В день доброхотов угощай,

Тому в час добрый в долг, другому так давай,

А в ночь дрожи и жди разбоя.

«Нет, Дух! - они кричат, - возьми свой дар назад;

С богатством не житье, а вживе сущий ад!

Приди, спокойствия подруга неизменна,

Наставница людей,

Посредственность бесценна!

Приди и возврати нам счастье прежних дней!..»

Она пришла, и два желания свершились,

Осталось третье объявить:

Подумали они и наконец решились

Благоразумия просить,

Которое во всяко время

Нигде и никому не в бремя.

1797

Жертвенник и Правосудие

Во храме Жертвенник преступника скрывал.

«Как? - Правосудие вопило раздраженно. -

Скрывать преступника!» - «Да, - Жертвенник сказал. -

Несчастие священно».

1826

За много лет назад, из тихой сени рая...

За много лет назад, из тихой сени рая,

В венке душистых роз, с улыбкой молодой,

Она сошла в наш мир, прелестная, нагая

И гордая своей невинной красотой.

Она несла с собой неведомые чувства,

Гармонию небес и преданность мечте, -

И был закон ее - искусство для искусства,

И был завет ее - служенье красоте.

Но с первых же шагов с чела ее сорвали

И растоптали в прах роскошные цветы,

И темным облаком сомнений и печали

Покрылись девственно-прекрасные черты.

И прежних гимнов нет!.. Ликующие звуки

Дыханием грозы бесследно унесло, -

И дышит песнь ее огнем душевной муки,

И тернии язвят небесное чело!..

1780

Завидна, - я сказал, - Терситова судьбина...

«Завидна, - я сказал, - Терситова судьбина:

Чин знатный, и что год, то дочь ему иль сына!»

- «Да, он не без друзей, - ответствовали мне, -

И при дворе и при жене».

1795

Загадка

Нет голоса во мне, а все я говорю

И худо и добро; сержусь, благодарю,

Хвалю, браню и ложь и правду разглашаю,

И в тысяче местах вдруг слышен я бываю;

Всегда и важен и шутлив,

Умен и глуповат, и дурен и красив;

Еженедельно я иль в месяц возрождаюсь,

И только лишь рожусь, в продажу отпускаюсь.

Я братьями богат, названье нам одно;

Однако в свете мы зовемся не равно.

Узнали? Нет? Еще прибавим:

У нас нет матери, зато

Мы сотни две отцов представим,

И это не причтет в обиду нам никто,

Я бел и сер, легок, бездушен и собою

Во многом сходствую с молвою.

1803

Задумчива ли ты, смеешься иль поешь...

Задумчива ли ты, смеешься иль поешь,

О Хлоя милая! ты всем меня прельщаешь:

Часам ты крылья придаешь,

А у любви их похищаешь.

1795

Заря лениво догорает...

Заря лениво догорает

На небе алой полосой;

Село беззвучно засыпает

В сияньи ночи голубой;

И только песня, замирая,

В уснувшем воздухе звучит,

Да ручеек, струей играя,

С журчаньем по лесу бежит...

Какая ночь! Как великаны,

Деревья сонные стоят,

И изумрудные поляны

В глубокой мгле безмолвно спят...

В капризных, странных очертаньях

Несутся тучки в небесах;

Свет с тьмой в роскошных сочетаньях

Лежит на листве и стволах...

С отрадой жадной грудь вдыхает

В себя прохладные струи,

И снова в сердце закипает

Желанье счастья и любви...

1779

Заяц и Перепелиха

Как над несчастливым, мне кажется, шутить?

Ей-богу, я и сам готов с ним слезы лить;

И кто из нас, друзья, уверен в том сердечно,

Что счастлив будет вечно?

Послушайте! Я вам пример на то скажу.

С Перепелихою жил Заяц чрез межу;

Она и он во всем довольны;

Места владенья их привольны:

Лесисты, хлебные, воды не занимать,

И, словом, есть уж где побегать, попорхать,

Но льзя ли будуще узнать?

Вдруг лаянье вдали собачье раздалося,

И сердце кровию у Зайца облилося.

Вскочил - и ну бежать, прощай, любезный бор!

Охотники кричат: «Ату! ату! обзор!»

А дерзкая Перепелиха

Лепечет: «Я ведь не трусиха,

Давай за ними полечу

И ссоре их похохочу.

Ай, Заяц! ай, сосед! какие ж прытки ноги!

Ахти! уж и пристал! Сверни! сверни с дороги!

Куда ты мечешься? Сюда, сюда, косой!

Ну... поминай, как звали!

А хвастался передо мной.

Меня бы ни орел, ни ястреб не догнали,

Увидели б, как я черкнула... ай! ай! ай!»

И в когти к соколу попалась невзначай.

1795

Здесь бригадир лежит, умерший в поздних летах...

Здесь бригадир лежит, умерший в поздних летах.

Вот жребий наш каков!

Живи, живи, умри - и только что в газетах

Осталось: выехал в Ростов.

1803

Змея и Пиявица

«Как я несчастна!

И как завидна часть твоя! -

Однажды говорит Пиявице Змея. -

Ты у людей в чести, а я для них ужасна;

Тебе охотно кровь они свою дают;

Меня же все бегут и, если могут, бьют;

А кажется, равно мы с ними поступаем:

И ты и я людей кусаем».

- «Конечно! - был на то пиявицын ответ. -

Да в цели нашей сходства нет:

Я, например, людей к их пользе уязвляю,

А ты для их вреда;

Я множество больных чрез это исцеляю,

А ты и не больным смертельна завсегда.

Спроси самих людей: все скажут, что я права;

Я им лекарство, ты отрава».

Смысл этой басенки встречается тотчас:

Не то ли Критика с Сатирою у нас?

1803

Змея и Птицелов

У сетки сторожа добычу, Птицелов

Давнул Змею, а та в него вонзила жало,

И вмиг его не стало! -

Нередко гибнет злой, другому строя ков.

1826

И вот, от ложа наслажденья...

И вот, от ложа наслажденья

И нег любви оторвана,

Перед судилищем она

Предстала с трепетом смущенья.

Греха открытого позор

К земле чело ее склоняет;

Она молчит - и только- взор

Молить о милости дерзает...

Напрасны были б оправданья:

Еще греховные лобзанья,

Казалось, жгли ее уста,

Грудь сладострастно волновалась,

И вся звала, вся отдавалась

Ее нагая красота.

Она виновна, нет сомненья;

Но грозный час суда настал,

И рокового обвиненья

Никто промолвить не дерзал.

Закон суров, и казнь ужасна,

А эта падшая жена

Так упоительно-прекрасна,

Так беззащитно-смущена.

И в первый раз греховным взором

Смущен, бесстрастный круг судей

Сидел, замедля приговором

В немом волненьи перед ней...

1780

И. Ф. Богдановичу

На урну преклонясь вечернею порою,

Амур невидимо здесь часто слезы льет

И мыслит, отягчен тоскою:

«Кто Душеньку мою так мило воспоет?»

1803

Искатели Фортуны

Кто на своем веку Фортуны не искал?

Что если б силою волшебною какою

Всевидящим я стал

И вдруг открылись предо мною

Все те, которые и едут, и ползут,

И скачут, и плывут,

Из царства в царство рыщут,

И дочери судьбы отменной красоты

Иль убегающей мечты

Без отдыха столь жадно ищут?

Бедняжки! жаль мне их: уж, кажется, в руках...

Уж сердце в восхищеньи бьется...

Вот только что схватить... хоть как, так увернется,

И в тысяче уже верстах!

«Возможно ль, - многие, я слышу, рассуждают, -

Давно ль такой-то в нас искал?

А ныне как он пышен стал!

Он в счастии растет; а нас за грязь кидают!

Чем хуже мы его?» Пусть лучше во сто раз,

Но что ваш ум и всё? Фортуна ведь без глаз;

А к этому прибавим:

Чин стоит ли того, что для него оставим

Покой, покой души, дар лучший всех даров,

Который в древности уделом был богов?

Фортуна - женщина! умерьте вашу ласку;

Не бегайте за ней, сама смягчится к вам.

Так милый Лафонтен давал советы нам

И сказывал в пример почти такую сказку,

В деревне ль, в городке,

Один с другим невдалеке,

Два друга жили;

Ни скудны, ни богаты были.

Один все счастье ставил в том,

Чтобы нажить огромный дом,

Деревни, знатный чин, - то и во сне лишь видел;

Другой богатств не ненавидел,

Однако ж их и не искал,

А кажду ночь покойно спал.

«Послушай, - друг ему однажды предлагает, -

На родине никто пророком не бывает;

Чего ж и нам здесь ждать? - Со временем сумы.

Поедем лучше мы

Искать себе добра; войти, сказать умеем;

Авось и мы найдем, авось разбогатеем».

- «Ступай, - сказал другой, -

А я остануся; мне дорог мой покой,

И буду спать, пока мой друг не возвратится».

Тщеславный этому дивится

И едет. На пути встречает цепи гор,

Встречает много рек, и напоследок встретил

Ту самую страну, куда издавна метил:

Любимый уголок Фортуны, то есть двор;

Не дожидайся ни зову, ни наряду,

Пристал к нему и по обряду

Всех жителей его он начал посещать:

Там стрелкою стоит, не смея и дышать,

Здесь такает из всей он мочи,

Тут шепчет на ушко; короче: дни и ночи

Наш витязь сам не свой;

Но все то было втуне!

«Что за диковинка! - он думает. - Стой, стой

Да слушай об одной Фортуне,

А сам все ничего!

Нет, нет! такая жизнь несноснее всего.

Слуга покорный вам, господчики, прощайте

И впредь меня не ожидайте;

В Сурат, в Сурат лечу! Я слышал в сказках, там

Фортуне с давних лет курится фимиам...»

Сказал, прыгнул в корабль, и волны забелели.

Но что же? Не прошло недели,

Как странствователь наш отправился в Сурат,

А часто, часто он поглядывал назад,

На родину свою: корабль то загорался,

То на мель попадал, то в хляби погружался;

Всечасно в трепете, от смерти на вершок;

Бедняк бесился, клял - известно, лютый рок,

Себя, - и всем и всем изрядна песня пета!

«Безумцы! - он судил. - На край приходим света

Мы смерть ловить, а к ней и дома три шага!»

Синеют между тем Индейски берега,

Попутный дунул ветр; по крайней мере кстате

Пришло мне так сказать, и он уже в Сурате!

«Фортуна здесь?» - его был первый всем вопрос.

«В Японии», - сказали.

«В Японии? -  вскричал герой, повеся нос -

Быть так! плыву туда». И поплыл; но, к печали,

Разъехался и там с Фортуною слепой!

«Нет! полно, - говорит, - гоняться за мечтой».

И с первым кораблем в отчизну возвратился.

Завидя издали отеческих богов,

Родимый ручеек, домашний милый кров,

Наш мореходец прослезился

И, от души вздохнув, сказал:

«Ах, счастлив, счастлив тот, кто лишь по слуху знал

И двор, и океан, и о слепой богине!

Умеренность! с тобой раздолье и в пустыне».

И так с восторгом он и в сердце и в глазах

В отчизну наконец вступает,

Летит ко другу, - что ж? как друга обретает?

Он спит, а у него Фортуна в головах!

1794

История

Столица роскоши, искусства и наук

Пред мужеством и силой пала;

Но хитрым мастерством художнических рук

Еще она блистала

И победителя взор дикий поражала.

Он с изумлением глядит на истукан

С такою надписью: «Блюстителю граждан,

Отцу отечества, утехе смертных рода

От благодарного народа».

Царь-варвар тронут был

Столь новой для него и благородной данью;

Влеком к невольному вниманью,

В молчаньи долго глаз он с лика не сводил.

«Хочу, - сказал потом, - узнать его деянья».

И вмиг толмач его, разгнув бытописанья,

Читает вслух: «Сей царь бич подданных своих,

Родился к гибели и посрамленью их:

Под скипетром его железным

Закон безмолвствовал, дух доблести упал,

Достойный гражданин считался бесполезным,

А раб коварством путь к господству пролагал».

В таком-то образе Историей правдивой

Потомству предан был отечества отец.

«Чему же верить мне?» - воскликнул наконец

Смятенный скиф. «Монарх боголюбивый! -

Согнувшись до земли, вельможа дал ответ:

Я, раб твой, при царях полвека пресмыкался;

Сей памятник в моих очах сооружался,

Когда еще тиран был бодр и в цвете лет;

А повесть, сколько я могу припомнить ныне,

О нем и прочем вышла в свет

Гораздо по его кончине».

1818

История любви

Любовник в первый день признанием забавляет;

Назавтра - говорят: несносно докучает;

На третий слушают, не поднимая глаз;

В четвертый - с робостью отказ;

На пятый - слабое упорство и смятенье;

В шестой - ни да, ни нет, и страх, и сожаленье;

В седьмой - без головы;

В осьмой - увы!

1803

Истукан дружбы

«Сколь счастлив тот, кто Дружбу знает!

Ах, можно ль с ней сравнить Любовь!

Та, я слыхала, нас терзает,

Тревожит сердце, дух и кровь;

А ты, о Дружба, утешаешь

И, как румяная заря,

Сердца в нас греешь, не сжигаешь,

Счастливыми навек творя».

Вчера так Лиза рассуждала

(Ей отроду пятнадцать лет),

Она сама еще не знала,

Что есть ли сердце в ней иль нет.

Пленясь прекрасною мечтою,

Желает всякий час иметь

Подобье Дружбы пред собою,

Чтоб больше к ней благоговеть.

«Сколь буду, говорит, я рада,

Имея образ, Дружба, твой!

В уединенном месте сада

Поставлен храмик будет мной,

А в храмике твой зрак священной;

Я - жрицей бы его была».

По сем с душою восхищенной

Невинность к резчику пошла.

Резчик ее представил взору

Богини точный истукан

Без прелестей и без убору,

Вид скромной и простой ей дан.

«Что вижу? -  Лизонька вскричала. -

И тени прелестей тут нет,

С какими в сердце начертала

Любезной Дружбы я портрет!

Постой... я зрю дитя прекрасно,

Ах, это Дружество и есть!

Вот бог, которым сердце страстно!»

Потом, спеша его унесть,

«Нашла! нашла!» - она твердила.

Вотще художник ей гласил:

«Ведь ты Любовь, Любовь купила!»

Зефир сих слов не доносил.

1791

Истукан и Лиса

Осел, как скот простой,

Глядит на Истукан пустой

И лижет позолоту;

А хитрая Лиса, взглянувши на работу

Прилежно раза два,

Пошла и говорит: «Прекрасна голова,

Да жаль, что мозгу нет!» - Безмозглые вельможи

Не правда ли, что вы с сим Истуканом схожи?

1795

К А. Г. Севериной

Какое зрелище для нежныя души!

О Грез! дай кисть свою иль сам ты напиши!

В румяный майский день, при солнечном восходе,

Тогда, как все цветет и нежится в природе,

Все нектар пьет любви, весной своей гордясь, -

Климена скромная, на люльку опустясь,

Ни молвить, ни дышать не смея,

Любуется плодом бесценным Гименея,

Любуется его улыбкою сквозь сон

И чуть не говорит: «Как мил... и точно он!..»

Итак, Климена, ты теперь уже спокойна:

Ты счастлива, ты мать и ею быть достойна!

Уже любимых ты певцов,

Делиля, Колардо с Торкватом, забываешь

И в скромную свою диванну мудрецов,

Бюффона, и Руссо, и Локка, призываешь;

И даже в этот час, как Терпсихора всех

Зовет чрез Фауля {*} в свой храм забав, утех,

{* Бывший тогда содержатель английских балов.}

Как пудры облака покрыли туалеты,

Как все в движении: флер, шляпки и корсеты,

Картоны, ящики, мужья и сундуки, -

Сколь мысли у тебя от шума далеки!

Сидишь, облокотясь, над книгою смиренно,

Сидишь, и все твое понятие вперенно

В систему, в правила британского творца,

Который только сух для одного глупца.

Вся мысль и все твое желание, чтоб сына

Соделать звания достойным гражданина.

О, подвиг сладостный, священный искони!

Климена! увенчай ты им прекрасны дни.

Кто более тебя во способах обилен?

Не матери ль одной достоин сей предмет?

Глас матери всегда красноречив и силен.

Так, умница! храни, лелей ты нежный цвет

Под собственной рукою

И удобряй его учения росою.

Пекись, чтоб излиял он райский аромат,

Когда желанный день созрения настанет;

Да усладит твое и сердце он и взгляд

И в осень дней твоих весну твою вспомянет!

А ты, дитя, залог дражайший двух сердец!

Живи и усугубь их счастье наконец:

Будь честен, будь умен, чувствителен, незлобен,

Приятен, мил, - во всем будь маменьке подобен!

1791

К альбому кн. Н. И. Куракиной

Что пред соперницей Эраты наше пенье!

Она лишь голосом находит путь к сердцам,

Я лиру положу Кк ногам

И буду сам внимать в безмолвном восхищенье.

1810

К Венериной статуе

Парис и Марс, о том ни слова,

И Адонис, когда хотел,

Меня видали без покрова;

Но как увидел Праксител?

1797

К Волге

Конец благополучну бегу!

Спускайте, други, паруса!

А ты, принесшая ко брегу,

О Волга! рек, озер краса.

Глава, царица, честь и слава,

О Волга пышна, величава!

Прости!.. Но прежде удостой

Склонить свое вниманье к лире

Певца, незнаемого в мире,

Но воспоенного тобой!

Исполнены мои обеты:

Свершилось то, чего желал

Еще в младенческие леты,

Когда я руки простирал

К тебе из отческия кущи,

Взирая на суда, бегущи

На быстрых белых парусах,

Свершилось, и блажу судьбину:

Великолепну зрел картину!

И я был на твоих волнах!

То нежным ветерком лобзаем,

То ревом бури и валов

Под черной тучей оглушаем

И отзывом твоих брегов,

Я плыл, скакал, летел стрелою -

Там видел горы над собою

И спрашивал: который век

Застал их в молодости сущих?

Здесь мимо городов цветущих

И диких пустыней я тек.

Там веси, нивы благодатны,

Стада и кущи рыбарей,

Цветы и травы ароматны,

Растущи средь твоих зыбей,

Влекли попеременно взоры;

А там сирен пернатых хоры,

Под тень кусточков уклонясь,

Пространство пеньем оглашали -

И два сайгака им внимали

С крутых стремнин, не шевелясь.

Там кормчий, руку простирая

Чрез лес дремучий на курган,

Вещал, сопутников сзывая:

«Здесь Разинов был, други, стан!»

Вещал и в думу погрузился;

Холодный пот по нем разлился,

И перст на воздухе дрожал.

А твой певец в сии мгновенья,

На крылиях воображенья,

В протекшдх временах летал.

Летал, и будто сквозь тумана

Я видел твой веселый ток

Под ратью грозна Иоанна;

И видел Астрахани рок.

Вотще ордынцы безотрадны

Бегут на холмы виноградны

И сыплют стрелы по судам:

Бесстрашный росс на брег ступает,

И гордо царство упадает

Со трепетом к его стопам.

Я слышал Каспия седого

Пророческий, громовый глас:

«Страшитесь, персы, рока злого!

Идет, идет царь сил на вас!

Его и Юг и Норд трепещет;

Он тысячьми перуны мещет,

Затмил Луну и Льва сразил!..

Внемлите шум: се волжски волны’

Несут его, гордыни полны!

Увы, Дербент!.. идет царь сил!»

Прорек, и хлынули реками

У бога воды из очес;

Вдруг море вздулося буграми,

И влажный Каспий в них исчез.

О, как ты, Волга, ликовала!

С каким восторгом поднимала

Победоносного царя!

В сию минуту пред тобою

Казались малою рекою

И Бельт и Каспий, все моря!

Но страннику ль тебя прославить?.

Он токмо в искренних стихах

Смиренну дань хотел оставить

На счастливых твоих брегах.

О, если б я внушен был Фебом,

Ты первою б рекой под небом,

Знатнейшей Гангеса была!

Ты б славою своей затмила

Величие Евфрата, Нила

И всю вселенну протекла.

1794

К Г. Р. Державину

Державин! ты ль сосуд печальный, но драгой,

Объемлешь и кропишь сердечною слезой?

Твою ли вижу я на кипарисе лиру,

И твой ли глас зовет бесценную Плениру?

Зовет ее и вдруг пускает вопль и стон.

О, участь горькая! о, тягостный урон!

Расстался ты с своей возлюбленною вечно!

Прости, сказал ей вслед, веселие сердечно!

Рыдай, певец, рыдай! тебя ли утешать?

Ах, нет! я сам с тобой душой хочу стенать.

Достойна вечных слез столь милая супруга:

Три люстра видел ты вернейшего в ней друга;

Три люстра ты ее прельщался красотой,

Умом, и чувствами, и ангельской душой.

Сколь часто, быв ее деяниям свидетель,

В восторге мыслил я: «Краса и добродетель!

Ах, если бы всегда встречались вместе нам!»

Сколь часто заставал сиротку и вдовицу,

Лобзавших щедрую Пленирину десницу!

Сколь часто в тишине, по зимним вечерам,

Приятною ее беседой научался,

Дышал невинностью и лучшим возвращался -

Довольней и добрей - в смиренный домик мой!

Бывало, ясною сопутствуем луной,

И в мыслях проходя все наши разговоры,

К жилищу твоему еще стремил я взоры;

Стремил и с чувствием сердечным восклицал:

Блажен ты, добрый муж! ты ангела снискал!

И где ж сей ангел днесь? и где твое блаженство?

Увы! все в мире сем мечта, несовершенство!

Твой ангел к своему началу воспарил,

И рок, печаль и плач в храм счастья поселил!

Теперь ты во своих чертогах как в пустыне,

И в людстве сирота! Уж не с кем наедине

И скуку, и печаль, и радость разделить;

К кому сердечные в грудь таинства пролить?

Кто отягченный ум заботами, трудами

Утешит, облегчит нежнейшими словами?

Кто первый поспешит дать искренний совет?

Кто первый по тебе от сердца воздохнете

Кто первый ободрит бессмертной лиры звуки

И прежде всех прострет на сретение руки?

К кому теперь, к кому в объятия лететь?

Что делать, что начать?.. Крушиться и терпеть!

Конечно, так судьбы всемощны предписали,

Чтоб счастье и напасть познал ты, сын печали!

Но воззрим к вышнему! - Кто манием очес

Волнует океан, колеблет свод небес

И солнцы и миры творит и разрушает -

Тот страждущих целит, упадших поднимает.

Осень 1794

К графу Н. П. Румянцеву

Что может более порадовать певца,

Как в лестный дар принять от сына

Почтенный лик его бессмертного отца!

Мне не дозволила судьбина

Быть подвигов его певцом.

В то время, как метал он молнию и гром,

Я бедный ратник был, не боле,

И видел не Парнас, но ратное лишь поле;

Я только пению Петрова соплескал,

Который звучною трубою,

Сквозь мрачны веки, путь герою

В храм славы отверзал.

Но мог ли б я и днесь быть чести сей достоин?

Довольно и того мне жребия в удел,

Что рядовый на Пинде воин

Давно желанный лик героя приобрел!

Украшу им свою смиренную обитель,

И, глядя на него, я в мыслях буду зритель

Поверженных градов России ко стопам,

Дрожащих агарян, окованных сарматов

И гибели по всем местам

Надменных сопостатов.

А если от такой картины утомлюсь,

Тогда я к сыну обращусь,

И тотчас грустну мысль рассеет луч спокойства,

Забуду вмиг следы печальные геройства

И, сладостной пленен мечтой,

Увижу в райском восхищенье

Всеобще дружество, любезность, просвещенье,

Весь мир одной семьей и всюду век златой.

1798

К друзьям моим

В Москве ль я наконец? со мною ли друзья?

О, радость и печаль! различных чувств смешенье!

Итак, еще имел я в жизни утешенье

Внимать журчанию домашнего ручья,

Вкусить покойный сон под кровом, где родился,

И быть в объятиях родителей моих!

Не сон ли был и то?.. Увидел и простился

И, может быть, уже в последний видел их!

Но полно, этот день не помрачим тоскою.

Где вы, мои друзья? Сверитесь предо мною;

Дай каждый мне себя сто раз поцеловать!

Прочь посох! не хочу вас боле покидать,

И вот моя рука, что буду ваш отныне.

Сколь часто я в шуму веселий воздыхал,

И вздохи бедного терялись, как в пустыне,

И тайной грусти в нем никто не замечал!

Но ежели ваш друг, во дни разлуки слезной,

Хотя однажды мог подать совет полезный,

Спокойствие души вдовице возвратить,

Наследье сироты от хищных защитить,

Спасти невинного, то все позабывает -

Довольно: друг ваш здесь, и вас он обнимает.

Но буду ли, друзья, по-прежнему вам мил?

Увы! уже во мне жар к пению простыл;

Уж в мыслях нет игры, исчезла прежня живость!

Простите ль... иногда мою вы молчаливость,

Мое уныние? - Терпите, о друзья,

Терпите хоть за то, что к вам привязан я;

Что сердце приношу чувствительно, незлобно

И более еще ко дружеству способно.

Теперь его ничто не отвратит от вас,

Ни честолюбие, ни блеск прелестных глаз...

И самая любовь навеки отлетела!

Итак, владейте впредь вы мною без раздела;

Питайте страсть во мне к изящному всему

И дайте вновь полет таланту моему.

Означим остальной наш путь еще цветами!

Где нет коварных ласк с притворными словами,

Где сердце на руке, где разум не язвит,

Там друг ваш и поднесь веселья не бежит.

Так, братья, данные природой мне и Фебом!

Я с вами рад еще в саду, под ясным небом,

На зелени в кустах душистых пировать;

Вы станете своих любезных воспевать,

А я... хоть вашими дарами восхищаться.

О други! я вперед уж весел! может статься,

Пример ваш воскресит и мой погибший дар.

О, если б воспылал во мне пермесский жар,

С какою б радостью схватил мою я лиру

И благ моих творца всему поведал миру!

Да будет счастие и слава вечно с ним!

Ему я одолжен пристанищем моим,

Где солнце дней моих в безмолвьи закатится,

И мой последний взор на друга устремится.

1800

К Климене, которая спрашивала меня, много ли красавиц видел я в концерте

Красавиц не видал, да их и не бывало;

Пригожих несколько, иль очень, очень мало;

Прелестной ни одной, -

Но вижу я теперь ее перед собой.

1791

К лире

О ты, котора утешала

Меня в мои спокойны дни,

Священну дружбу воспевала,

Любовь и радости одни, -

Забудь твой глас, о нежна лира,

Иль повторяй единый стон!

Отъемлет жизнь мою Пленира,

Исчезло счастие, как сон!

Тверди по всякую минуту

Темирину над сердцем власть.

Ее ко мне жестокость люту,

Мою к ней пламенную страсть!

Но, ах, ты тем не успокоишь

Мою растерзанную грудь,

Лишь торжество ее удвоишь,

Нет, лучше ты безгласна будь!

Молчи, доколь судьбы во гневе

Устремлены меня карать,

Виси на кипарисном древе, -

Не буду на тебя взирать.

Виси, безмолвствуя, доколе

Мой искренний, любезный друг

На Марсовом пребудет поле...

Увы, и он смущает дух!

Когда войны погаснет пламень,

Быть может, что младый герой,

Спеша ко мне, увидит камень,

Не омочен ничьей слезой;

Увидит в прахе тут висящу,

Любезна лира, и тебя,

Расстроенную и молчащу, -

Восстонет он, меня любя!

Восстонет и смягчит слезою

Засохши струны он твои,

Потом дрожащею рукою

Страданья возвестит мои.

Он скажет: «Доримон был вреден

Себе лишь только самому,

Он ветрен был, несчастлив, беден.

Но друг всегда был друг ему».

1791

К Маше

Я не архангел Гавриил,

Но, воспоен пермесским током,

От Аполлона быть пророком

Сыздетства право получил.

Итак, внимай, новорожденна,

К чему ты здесь определенна:

Ты будешь маменьке с отцом

Отрадой, счастьем, утешеньем,

Любезна пола украшеньем,

И в добронравьи образцом;

Ты будешь без красы приятна,

Без блеска острых слов умна,

Без педантизма учена,

Почтенна и без рода знатна,

И без кокетства всем мила,

Какою маменька была, -

Вот мой урок и похвала,

Едва ли не впоследни пета!..

Когда ты, Маша, расцветешь,

Вступая в юношески лета,

Быть может, что стихи найдешь -

Конечно, спрятанны ошибкой, -

Прочтешь их с милою улыбкой

И спросишь: «Где же мой поэт?

В нем дарования приметны».

Услышишь, милая, в ответ:

«Несчастные недолголетны;

Его уж нет!»

1803

К младенцу

Дай собой налюбоваться,

Мила крошечка моя!

С завистью, могу признаться,

На тебя взираю я.

Ты спокойно почиваешь

И ниже во кратком сне

Грусти, горести не знаешь,

День и ночь знакомых мне.

Лишь проснешься, прибегают,

С нежной радостью в глазах,

Мать, отец тебя лобзают

И качают на руках.

Все в восторге пред тобою,

Всех ты взоры веселишь,

Коль улыбкой их одною

Или взглядом подаришь.

Чувство горести бессильно

Долго дух твой возмущать;

Приголубь тебя умильно,

И опять начнешь играть.

Часто слезы теплы льются

И сердечушко дрожит,

А уста уже смеются. -

О незлобный, милый вид!

Но, увы! дни быстро мчатся,

Вступишь в возраст ты другой,

Рок и страсти ополчатся,

И прости твой век златой!

Ах! я опытом то знаю,

Сколько я сердечных слез

Проливал и проливаю,

Сколько муки перенес!

Смерть родных и сердцу милых,

Страсти, немощь, хлад друзей...

Часто в мыслях я унылых

Жизни был не рад моей.

Но скреплюся и отселе,

Если снова загрущу,

При твоей я колыбеле

Томно сердце облегчу.

Так твои веселы взгляды,

Твой спокойный, милый зрак

Пролиют мне в грудь отрады

И души рассеют мрак.

О невинность! ты, как гений,

Шлешь целение сердцам!

Я, хоть несколько мгновений,

Был теперь невинен сам.

И давно погибшу радость

В бедном сердце ощутил.

Милый ангел мой, ты младость

Хоть на час мне возвратил!

1792

К портрету Г. Р. Державина

Державин в сих чертах блистает;

Потребно ли здесь больше слов

Для тех, которых восхищает

Честь, правда и язык богов?

1803

К портрету графа Витгенштейна

Целуйте вы сей лик,

О матери семейств, и вы, отроковицы!

Не страшен боле враг спокойствию столицы:

Суворова стоит на страже ученик.

1812

К портрету М. М. Хераскова

Пускай от зависти сердца в зоилах ноют;

Хераскову они вреда не нанесут:

Владимир, Иоанн щитом его покроют

И в храм бессмертья проведут.

1803

К портрету Н. М. Карамзина

Вот милый всем творец! иль сердцем, или умом

Грозит тебе он пленом:

В Аркадии б он был счастливым пастушком,

В Афинах - Демосфеном.

1803

К портрету П. И. Шаликова

Янтарная заря, румяный неба цвет;

Тень рощи; в ночь поток, сверкающий в долине;

Над печкой соловей; три грации в картине -

Вот все его добро... и счастлив! он поэт!

1803

К приятелю

Льстивый друг моей цевницы!

Вот стихи тебе - прочти:

Недалеко от столицы,

К Петергофу на пути,

Есть китайская лачуга,

Иль, учтивее, - пагод;

Там без милой и без друга

Не китайский бог - урод,

А к жрецу его подходит...

Добрый друг своих друзей

Дни смирнехонько проводит,

Не боясь лихих людей.

Он тебя с любезным братом

На обед к себе зовет;

Ни фарфором он, ни златом

Перед вами не блеснет,

Но Усердие вас примет,

Дружба скажет: в добрый час!

Смела Искренность обнимет

И за стол посадит вас,

А Веселость по стакану

Поднесет чего-нибудь...

Ах! не худо быть и пьяну;

Все вздыхать - устанет грудь.

1795

К текущему столетию

О век чудесностей, ума, изобретений!

Позволь пылинке пред тобой,

Наместо жертвоприношений,

С благоговением почтить тебя хвалой!

Который век достиг толь лучезарной славы?

В тебе исправились испорченные нравы,

В тебе открылся путь свободный в храм наук;

В тебе родилися Вольтер, Франклин и Кук,

Румянцевы и Вашингтоны;

В тебе и естества позналися законы;

В тебе счастливейши Икары, презря страх,

Полет свой к небу направляют,

В воздушных странствуют мирах

И на земле опять без крыл себя являют.

Но паче мне всего приятно помышлять,

Что начали в тебе и деньги уж летать.

О чудо! О мои прапращуры почтенны!

Поверите ли в том вы внучку своему,

Что медь и злато, став в бумажку превращенные.

Летят чрез тысячу и больше верст к нему?

Он тленный лоскуток бумажки получает

И вдруг от всех забот себя освобождает.

Уже и Шмитов он с терпеньем сносит взор;

Не слышит совести докучливый укор;

Не видит более в желаниях препоны,

Пьет кофе, может есть чрез час и макароны.

1791

К Ф. М. Дубянскому, сочинившему музыку на песню Голубок

Нежный ученик Орфея!

Сколь меня ты одолжил!

Ты, смычком его владея,

Голубка мне возвратил.

Бедный сизый Голубочек

Долго всеми был забвен;

Лишь друзей моих веночек

Голубку был посвящен.

Вдруг навеяли зефиры,

Где лежал он, на лужок,

Глас твоей волшебной лиры -

И воскреснул Голубок!

Он вспорхнул и очутился

Милой Грации в руках:

На клавир ее спустился

И запрыгал на струнах.

Я глядел и сомневался,

Точно ль он передо мной:

Мне пригожей показался

И милей Голубчик мой.

1793

К Хлое

Дрожащею рукою

За лиру я берусь,

Хочу, хочу петь Хлою,

Но в сердце я метусь.

Какой мне ждать награды

За мой, о Хлоя, стих?

Но, ах, быть другом правды

Есть должность лет моих.

В сей день тебе свершилась

Тридцатая весна,

Увы, еще затмилась

Зараза с ней одна!

Еще одна морщина

Прибавилась к другим,

О прелестей кончина, -

В тебе то смерть мы зрим.

Ах, кстати вы, морозы

Декабрьские, пришли,

Уже поблекли розы,

Что на щеках цвели.

И лилия желтеет

У Хлои на грудях,

Хотя зефир и веет

Еще в ее кудрях.

Амуры, утирая

Ручонкою глаза,

Уж вьются, воздыхая,

Под светлы небеса.

А Грации, гордяся

Бессмертной красотой,

В насмешку ей, резвяся,

Кричат: о время, стой!

Но ты зевнула, Хлоя?

И мне уже невмочь,

Так скажем же мы двое

Друг другу: добра ночь!

1792

К Ю. А. Нелединскому-Мелецкому

Заведен в лесок тоскою

На свободе погрустить,

Вспомянуть прелестну Хлою

И слезу из глаз пролить, -

Я твою услышал лиру,

Милый наш Анакреон!

Ты бесстрастну пел Темиру

И пускал из сердца стон.

«Дайте, боги, - я воскликнул, -

Мне Н дар!

Верно б Хлои грудь проникнул

Мой, увы, несчастный жар!»

Кто с тобою не восстонет,

Нежный, пламенный певец?

Ах, твой глас и камень тронет,

У тебя лишь ключ сердец!

1795

Какой ужасный, грозный вид!...

Какой ужасный, грозный вид!

Мне кажется, лишь скажет слово,

Законы, трон - все пасть готово...

Не бойтесь, он на дождь сердит.

1803

Калиф

Против Калифова огромного дворца

Стояла хижина, без кровли, без крыльца,

Издавна ветхая и близкая к паденью,

Едва ль приличная и самому смиренью.

Согбенный старостью ремесленник в ней жил;

Однако он еще по мере сил трудился,

Ни злых, ни совести нимало не страшился

И тихим вечером своим доволен был.

Но хижиной его Визирь стал недоволен:

«Терпим ли, - он своим рассчитывал умом, -

Вид бедности перед дворцом?

Но разве государь сломать ее не волен?

Подам ему доклад, и хижине не быть».

На этот раз Визирь обманут был в надежде.

Доклад подписан так: «Быть по сему; но прежде

Строенье ветхое купить».

Послали Кадия с соседом торговаться;

Кладут пред ним на стол с червонными мешок.

«Мне в деньгах нужды нет, - сказал им простачок. -

А с домом ни за что не можно мне расстаться;

Я в нем родился, в нем скончался мой отец,

Хочу, чтоб в нем же бог послал и мне конец.

Калиф, конечно, самовластен,

И каждый подданный к нему подобострастен;

Он может при моих глазах

Развеять вмиг гнездо мое, как прах;

Но что ж последует? Несчастным слезы в пищу:

Я всякий день приду к родиму пепелищу;

Воссяду на кирпич с поникшей головой

Небесного под кровом свода

И буду пред отцом народа

Оплакивать мой жребий злой!»

Ответ был Визирю до слова пересказан,

А тот спешит об нем Калифу донести.

«Тебе ли, государь, отказ такой снести?

Ужель останется раб дерзкий не наказан?» -

Калифу говорил Визирь наедине.

«Да! - подхватил Калиф. - Ответ угоден мне;

И я тебе повелеваю:

Впредь помня навсегда, что в правде нет вины,

Исправить хижину на счет моей казны;

Я с нею только жить в потомках уповаю;

Да скажет им дворец: такой-то пышно жил;

А эта хижина... он правосуден был!»

1805

Каменная Гора и водяная Капля

«С умом ли, Капля, ты? Меня пробить взялась!

Меня, гранитную! Ты, право, стоишь смеха».

Но Капля молча все кап, кап... и пробралась. -

Настойчивость - залог успеха.

1826

Каретные лошади

Две лошади везли карету;

Осел, увидя их, сказал:

«С какою завистью смотрю на пару эту!

Нет дня, чтоб где-нибудь ее я не встречал;

Всё вместе: видно, очень дружны!»

- «Дурак, дурак! при всей длине своих ушей, -

Сказала вслед ему одна из лошадей, -

Ты только лишь глядишь на признаки наружны;

Диковинка ль всегда в упряжке быть одной,

А розно жить душой?

Увы! не нам чета живут на нас похоже!»

Вчера мне Хлоин муж шепнул в собраньи то же.

1802

Карикатура

Сними с себя завесу,

Седая старина!

Да возвещу я внукам,

Что ты откроешь мне.

Я вижу чисто поле;

Вдали ж передо мной

Чернеет колокольня

И вьется дым из труб.

Но кто вдоль по дороге,

Под шляпой в колпаке,

Трях, трях, а инде рысью,

На старом рыжаке,

В изодранном колете,

С котомкой в тороках?

Палаш его тяжелый,

Тащась, чертит песок.

Кто это? - Бывший вахмистр

Шешминского полку,

Отставку получивший

Чрез двадцать службы лет.

Уж он в версте, не боле,

От родины своей;

Все жилки в нем взыграли

И сердце расцвело!

Как будто в мир волшебный

Он ведьмой занесен;

Все, все его прельщает,

В восторг приводит дух.

И воздух будто чище,

И травка зеленей,

И солнышко светлее

На родине его.

«Узнает ли Груняша? -

Ворчал он про себя, -

Когда мы расставались,

Я был еще румян!

Ступай, рыжак, проворней!» -

И шпорою кольнул;

Ретивый конь пустился,

Как из лука стрела.

Уж витязь наш проехал

Околицу с гумном -

И вот уж он въезжает

На свой господский двор.

Но что он в нем находит?

Его ль жилище то?

Весь двор заглох в крапиве!

Не видно никого!

Лубки прибиты к окнам,

И на дверях запор;

Все тихо! лишь на кровле

Мяучит тощий кот.

Он с лошади слезает,

Идет и в дверь стучит -

Никто не отвечает!

Лишь в щелку ветр свистит,

Заныло веще сердце,

И дрожь его взяла;

Побрел он, как сиротка,

Нахохляся, назад.

Но робкими ногами

Спустился лишь с крыльца,

Холоп его усердный

Представился ему.

Друг друга вмиг узнали -

И тот и тот завыл.

«Терентьич! где хозяйка?» -

Помещик вопросил.

«Охти, охти, боярин! -

Ответствовал старик, -

Охти!» - и, скорчась, слезы

Утер своей полой.

«Конечно, в доме худо! -

Мой витязь возопил. -

Скажи, не дай томиться:

Жива иль нет жена?»

Терентьич продолжает:

«Хозяюшка твоя

Жива иль нет, бог знает!

Да здесь ее уж нет!

Пришло тебе, боярин,

Всю правду объявить:

Попутал грех лукавый

Хозяюшку твою.

Она держала пристань

Недобрым молодцам;

Один из них пойман

И на нее донес.

Тотчас ее схватили

И в город увезли;

Что ж с нею учинили,

Узнать мы не могли.

Вот пятый год в исходе, -

Охти нам! - как об ней

Ни слуха нет, ни духа,

Как канула на дно».

Что делать? Как ни больно...

Но вечно ли тужить?

Несчастный муж, поплакав,

Женился на другой.

Сей витязь и поныне,

Друзья, еще живет;

Три года, как в округе

Он земским был судьей.

1791

Картина

Уж ночь на Петербург спустила свой покров;

Уже на чердаках у многих из творцов

Погасла свечка и курилась,

И их объятая восторгом голова

На рифмы и слова

Сама собой скатилась.

Козлова ученик

В своем уединеньи,

Сидевший с Гением в глубоком размышленья,

Вдруг слышит стук и крик:

«Где, где он? Там? А! Здесь?» - и видит пред собою

Кого ж? - Князь Ветров шарк ногою!

«Слуга покорнейший! а я, оставя бал,

Заехал на часок за собственным к вам делом.

Я слышал, в городе вас все зовут Апеллом:

Не можете ли вы мне кистию своей

Картину написать? да только поскорей!

Вот содержание: Гимен, то есть бог брака,

Не тот, что пишется у нас сапун, зевака,

Иль плакса, иль брюзга, но легкий, милый бог,

Который бы привлечь и труженика мог, -

Гимен и с ним Амур, всегда в восторге новом,

Веселый, миленький, и живчик одним словом,

Взяв за руки меня, подводят по цветам,

Разбросанным по всем местам,

К прекрасной девушке, боготворимой мною -

Я завтра привезу портрет ее с собою, -

Владычица моя в пятнадцатой весне,

Вручает розу мне;

Вокруг нее толпой забавы, игры, смехи;

Вдали ж, под миртами, престол любви, утехи,

Усыпан розами и весь почти в тени

Дерев, где ветерок заснул среди листочков...

Да! не забыть притом и страстных голубочков -

Вот слабый вам эскиз! Чрез два, четыре дни

Картина, думаю, уж может быть готова;

О благодарности ж моей теперь ни слова:

Докажет опыт вам - прощайте!» И - исчез.

Проходит ночь; с зарей, разлившей свет с небес,

Художник наш за кисть - старается, трудится:

Что ко лбу перст, то мысль родится,

И что черта,

То нова красота.

Уже творец картины

Свершил свой труд до половины,

Как вдруг

Почувствовал недуг,

И животворна кисть из слабых рук упала.

Минута между тем желанная настала:

Князь Ветров женится, хотя картины нет.

Уже он райские плоды во браке жнет;

Что день, то новый дар в возлюбленной княгине;

Мила, божественна, при всех и наедине.

Уж месяц брака их протек

И Апеллесову болезнь с собой увлек.

Благодаря судьбину,

Искусник наш с постели встал,

С усердьем принялся дописывать картину

И в три дни дописал.

Божественный талант! изящное искусство!

Какой огонь! какое чувство!

Но полно, поспешим мы с нею к князю в дом.

Князь вышел в шлафроке, нахлучен колпаком,

И, сонными взглянув на живопись глазами:

«Я более, - сказал, - доволен был бы вами,

Когда бы выдумка была

Не столь игрива, весела.

Согласен я, она нежна, остра, прекрасна,

Но для женатого... уж слишком любострастна!

Не можно ли ее поправить как-нибудь?..

Какой мороз? моя ужасно терпит грудь:

Прощайте!» Апеллес, расставшись с сумасбродным,

Засел картину поправлять

С терпением, артисту сродным;

Иное в ней стирать, иное убавлять,

Соображаяся с последним князя вкусом.

Три месяца пробыв картина под искусом,

Представилась опять сиятельным глазам;

Но, ах! знать, было так угодно небесам:

Сиянье их совсем затмилось,

И уж почти ничто в картине не годилось.

«Возможно ль?.. Это я? -

Вскричал супруг почти со гневом. -

Вы сделали меня совсем уже Хоревом {*},

{* Действующее лицо в трагедии г. Сумарокова.}

Уж слишком пламенным... да и жена моя

Здесь сущая Венера!

Нет, не прогневайтесь, во всем должна быть мера!»

Так о картине князь судил,

И каждый день он в ней пороки находил.

Чем более она висела,

Тем более пред ним погрешностей имела,

Тем строже перебор от князя был всему:

Уже не взмилились и грации ему,

Потом и одр любви, и миртовы кусточки;

Потом и нежные слетели голубочки;

Потом и смехи все велел закрасить он,

А наконец, увы! вспорхнул и Купидон.

1790

Клевета

Честон был поражен кинжалом, но слегка.

Дан промах, так и быть! Злодей вскричал: «Отселе

По крайней мере знак останется на теле». -

Черта клеветника.

1826

Книга Разум

В начале мирозданья,

Когда собор богов,

Не требуя себе ни агнцев, ни цветов,

Всех тварей упреждал желанья,

В то время - слух дошел преданием до нас -

Юпитер в милостивый час

Дал книгу человеку,

Котора заменить могла библиотеку.

Титул ей: «Разум» - и она

Самой Минервою была сочинена

С той целью, чтобы в ней все возрасты узнали

Путь к добродетели и счастливее стали;

Однако ж в даре том небесном на земли

Немного прибыли нашли.

Читая сочиненье,

Младенчество одни в нем видело черты;

А юность - только заблужденье;

Век зрелый - поздно сожаленье;

А старость - выдрала листы.

1803

Когда и дружество струило слез потоки...

Когда и дружество струило слез потоки,

На мраморе сии начертывая строки,

Что ж должны чувствовать, увы, отец и мать?..

О небо!.. и детей ужасно нам желать!

1795

Кокетка и Пчела

Прелестная Лизета

Лишь только что успела встать

С постели роскоши, дойти до туалета

И дружеский совет начать

С поверенным всех чувств, желаний,

Отрад, веселья и страданий,

С уборным зеркалом, - вдруг страшная Пчела

Вокруг Лизеты зажужжала!

Лизета обмерла,

Вскочила, закричала:

«Ах, ах! мисс Женни, поскорей!

Параша, Дунюшка!» - Весь дом сбежался к ней;

Но поздно! ни любовь, ни дружество, ни злато -

Ничто не отвратит неумолимый рок!

Чудовище крылато

Успело уже сесть на розовый роток,

И Лиза в обморок упала.

«Не дам торжествовать тебе над госпожой!» -

Вскричала Дунюшка и смелою рукой

В минуту Пчелку поймала;

А пленница в слезах, в отчаяньи жужжала:

«Клянуся Флорою! хотела ли я зла?

Я аленький роток за розу приняла».

Столь жалостная речь Лизету воскресила.

«Дуняша! - говорит Лизета. - Жаль Пчелы;

Пусти, ее; она почти не уязвила».

Как сильно действует и крошечка хвалы!

1797

Коль надежду истребила...

Коль надежду истребила

В страстном сердце ты моем,

Хоть вздохни, тиранка мила,

Ты из жалости по нем!

Дай хоть эту мне отраду,

Чтоб я жизнь мою влачил,

Быв уверен, что в награду

Я тобой жалеем был!

Если б в нашей было воле

И любить и не любить,

Стал ли б я в злосчастной доле

Потаенно слезы лить?

Нет! на ту, котора к гробу,

Веселясь, мне кажёт путь,

За ее жестокость, злобу,

Не хотел бы и взглянуть.

Но, любовь непостижима,

Будь злодейкою моей -

Будешь все боготворима,

Будешь сердцу всех милей.

О жестокая! любезна!

Смейся, смейся, что терплю!

Я достоин... участь слезна!

Презрен, стражду и... люблю!

1794

Ком земли

«Не амбра ль ты? - подняв Ком, персти я сказал. -

Как от тебя благоухает!»

- «Нет, - он мне отвечает, -

Я Ком простой земли, но с розою лежал».

1826

Кот, Ласточка и Кролик

Случилось Кролику от дома отлучиться,

Иль лучше: он пошел Авроре поклониться

На тмине, вспрыснутом росой.

Здоров, спокоен и на воле,

Попрыгав, пощипав муравки свежей в поле,

Приходит Кроличек домой,

И что же? - чуть его не подкосились ноги!

Он видит: Ласточка расставливает там

Своих пенатов по углам!

«Во сне ли я иль нет? Странноприимны боги!»

Изгнанник возопил

Из отческого дома.

«Что надобно?» - вопрос хозяйки новой был.

«Чтоб ты, сударыня, без грома

Скорей отсюда вон! - ей Кролик отвечал. -

Пока я всех мышей на помощь не призвал».

- «Мне выйти вон? - она вскричала. -

Вот прекрасно!

Да что за право самовластно?

Кто дал тебе его? И стоит ли войны

Нора, в которую и сам ползком ты входишь?

Но пусть и царство будь: не все ль мы здесь равны?

И где, скажи мне, ты находишь,

Что бог, создавши свет, его размежевал?

Бог создал Ласточку, тебя и Дромадера;

А землемера

Отнюдь не создавал.

Кто ж боле права дал на эту десятину

Петрушке Кролику, племяннику иль сыну

Филата, Фефела, чем Карпу или мне?

Пустое, брат! земля всем служит наравне;

Ты первый захватил - тебе принадлежала;

Ты вышел - я пришла, моею норка стала».

Петр Кролик приводил в довод

Обычай, давность. «Их законом, -

Он утверждал, - введен в владение наш род

Бесспорно этим домом,

Который Кроликом Софроном

Отказан, справлен был за сына своего

Ивана Кролика; по смерти же его

Достался, в силу права,

Тож сыну, именно мне, Кролику Петру;

Но если думаешь, что вру,

То отдадим себя на суд мы Крысодава».

А этот Крысодав, сказать без многих слов,

Был постный, жирный Кот, муж свят из всех котов,

Пустынник набожный средь света

И в казусных делах оракул для совета.

«С охотой!» - Ласточка сказала. И потом

Пошли они к Коту. Приходят, бьют челом

И оба говорят: «Помилуй!» - «Рассудите!..»

- «Поближе, детушки, - их перервал судья, -

Не слышу я,

От старости стал глух; поближе подойдите!»

Они подвинулись, и вновь ему поклон;

А он

Вдруг обе лапы врознь, царап того, другова,

И вмиг их примирил,

Не вымолвя ни слова:

Задавил.

Не то же ль иногда бывает с корольками,

Когда они в своих делишках по землям

Не могут примириться сами,

А прибегают к королям?

1805

Кто б ни был ты, пади пред ним!...

Кто б ни был ты, пади пред ним!

Был, есть иль должен быть владыкой он твоим.

1803

Кто как ни говори, а Нина бесподобна!...

«Кто как ни говори, а Нина бесподобна!

Прелестна - в сторону, но как она умна!

С каким познаньем! как скромна!

Как горлинка, незлобна!

Какая добра мать, как любит всех друзей!»

- «И мужа?» -"Ну... он сносен ей»,

1805

Кто хочет, тот несчастья трусь! ...

«Кто хочет, тот несчастья трусь! -

Философ говорил. - Ко отвращенью бедства

Я знаю верны средства:

Я в добродетель облекусь».

- «Ну, подлинно! - сказал невежда. -

Вот сама легкая одежда!»

1791

Курица и Утята

«Ты все с утятами». - «Кому ж ходить за ними?

Я высидела их». - «Но что тебе они?

Чужие». - «Нужды нет! хочу считать моими». -

Кто любит помогать, тот всякому сродни.

1826

Ласточка и птички

Летунья Ласточка и там и сям бывала,

Про многое слыхала,

И многое видала,

А потому она

И боле многих знала.

Пришла весна,

И стали сеять лен. «Не по сердцу мне это! -

Пичужечкам она твердит. -

Сама я не боюсь, но вас жаль; придет лето,

И это семя вам напасти породит;

Произведет силки и сетки,

И будет вам виной

Иль смерти, иль неволи злой;

Страшитесь вертела и клетки!

Но ум поправит все, и вот его совет:

Слетитесь на загон и выклюйте все семя».

- «Пустое! - рассмеясь, вскричало мелко племя. -

Как будто нам в полях другого корма нет!»

Чрез сколько дней потом, не знаю,

Лен вышел, начал зеленеть,

А птичка ту же песню петь.

«Эй, худу быть! еще вам, птички, предвещаю:

Не дайте льну созреть;

Вон с корнем! или вам придет дождаться лиха!»

- «Молчи, зловещая вралиха! -

Вскричали птички ей. -

Ты думаешь, легко выщипывать все поле!»

Еще прошло десяток дней,

А может, и гораздо боле,

Лен вырос и созрел.

«Ну, птички, вот уж лен поспел;

Как хочете меня зовите, -

Сказала Ласточка, - а я в последний раз

Еще пришла наставить вас:

Теперь того и ждите,

Что пахари начнут хлеб с поля убирать,

А после с вами воевать:

Силками вас ловить, из ружей убивать

И сетью накрывать;

Избавиться такого бедства

Другого нет вам средства,

Как дале, дале прочь. Но вы не журавли,

Для вас ведь море край земли;

Так лучше ближе приютиться,

Забиться в гнездышко, да в нем не шевелиться»,

- «Пошла, пошла! других стращай

Своим ты вздором! -

Вскричали пташечки ей хором. -

А нам гулять ты не мешай».

И так они в полях летали да летали,

Да в клетку и попали.

Всяк только своему рассудку вслед идет;

А верует беде не прежде, как придет.

1797

Лебедь и Гагары

За то, что Лебедь так и бел и величав,

Гагары на него из зависти напали

И крылья, тиной замарав,

Вкруг Лебедя теснясь, нарочно отряхали

И брызгами его марали!

Но Лебедю вреда не сделали оне!

Он в воду погрузился

И в прежней белизне

С величеством явился.

Гагары в прозе и стихах!

Возитесь как хотите,

Но, право, истинный талант не помрачите!

Удел его: сиять в веках.

1805

Лев и Волк

Волк, полуночный тать,

Схватил козленочка. «Не смей его терзать, -

Воскликнул Лев, - пусти!» И Волк ему послушен.

Подлец всегда свиреп; герой великодушен.

1826

Лев и Комар

«Прочь ты, подлейший гад, навоза порожденье!»

Лев гордый Комару сказал.

«Потише! - отвечал Комар ему, - я мал,

Но сам не меньше горд, и не снесу презренье!

Ты царь зверей,

Согласен;

Но мне нимало не ужасен:

Я и Быком верчу, а он тебя сильней».

Сказал и, став трубач, жужжит повестку к бою;

Потом с размашкою, приличною герою,

Встряхнулся, полетел и в шею Льву впился:

У Льва глаз кровью налился;

Напасти пена бьет; зубами он скрежещет,

Ревет, и все вокруг уходит и трепещет!

От Комара всеобщий страх!

Он в тысяче местах,

И в шею, и в бока, и в брюхо Льва кусает,

И даже в глубь ноздри влетает!

Тогда несчастный Лев, в страданьи выше сил,

Как бешеный, вкруг чресл хвостом своим забил

И начал грызть себя; потом... лишившись мочи,

Упал, и грозные навек смыкает очи,

Крылатый богатырь тут пуще зажужжал

И всюду разглашать о подвигах помчался;

Но скоро сам попал

В засаду к Пауку и с жизнию расстался.

Увы! в юдоли слез неверен каждый шаг;

От злобы, от беды когда и где в покое?

Опасен крупный враг,

А мелкий часто вдвое.

1805

Лети, корабль, в свой путь с Виргилием моим...

Лети, корабль, в свой путь с Виргилием моим,

Да сохранят тебя светила благотворны:

И Поллукс, и Кастор, и тот, кому покорны

Все ветры на водах, и та, котору чтим

Богиней красоты, всех радостей душою.

Лети! и принеси безвредно по волнам

Ты друга моего к Аттическим брегам:

Дражайшу часть меня я отпустил с тобою!

Конечно, твердою, дубовою корой,

Тройным булатом грудь была вооруженна

Того, в ком перва мысль родилась дерзновенна

Неверной поручать стихии жребий свой!

Ни дожденосные, зловещие гиады,

Ни африканский ветр, ни бурный Аквилон,

Ни Нот, не знающий пощады,

Не сделали ему препон.

И что они? какой род смерти был ужасен

Тому, чей смелый взор был неподвижен, ясен,

Когда зияла хлябь, горой вздымался вал,

Из волн чудовища скакали

И стрелы молний обвивали

Верхи Эпирских грозных скал?

Так, втуне от небес народы разделенны,

Обширные моря в предел им положенны!

Афетов дерзкий сын все смеет одолеть:

Хотел, и мог сии пространства прелететь;

Хотел, и святость всех законов нарушает,

И даже огнь с небес коварно похищает.

О святотатство, сколь твой гибелен был след!

По свету океан разлился новых бед,

И неизбежна смерть, но медленна дотоле,

Удвоила свой шаг и всех разит по воле!

Но только ли? Дедал, родившийся без крыл,

Отважно к солнцу воспарил;

Алкид потряс пределом ада!

Где нашей дерзости преграда?

Мы, в буйстве даже в брань вступаем с божеством.

И Диев никогда не отдыхает гром.

1794

Летучая рыба

Есть рыбы, говорят, которые летают!

Не бойтесь: я хочу не Плиния читать,

А только вам сказать,

Что и у рыб бывают

Такие ж мудрецы и трусы, как у нас;

Вот и пример для вас.

Одна из рыб таких и день и ночь грустила

И бабушке своей твердила:

«Ах, бабушка! Куда от злобы мне уйти?

Гонение и смерть повсюду на пути!

Лишь только я летать, орлы клюют носами;

Нырну в глубь моря, там встречаема волками!»

Старуха ей в ответ:

«Что делать, дитятко! Таков стал ныне свет!

Кому не суждено орлом быть или волком,

Тому один совет, чтоб избежать беды:

Держись всегда своей тропинки тихомолком,

Плывя близ воздуха, летая близ воды».

1802

Лиса-проповедник

Разбитая параличом

И одержимая на старости подагрой

И хирагрой,

Всем телом дряхлая, но бодрая умом

И в логике своей из первых мастерица,

Лисица

Уединилася от света и от зла

И проповедовать в пустыню перешла.

Там кроткие свои беседы растворяла

Хвалой воздержности, смиренью, правоте;

То плакала, то воздыхала

О братии, в мирской утопшей суете;

А братии и всего на проповедь сбиралось

Пять-шесть наперечет;

А иногда случалось

И менее того, и то Сурок да Крот,

Да две-три набожные Лани,

Зверишки бедные, без связей, без подпор;

Какой же ожидать от них Лисице дани?

Но лисий дальновиден взор:

Она переменила струны;

Взяла суровый вид и бросила перуны

На кровожаждущих медведей и волков,

На тигров, даже и на львов!

Что ж? Слушателей тьма стеклася,

И слава о ее витийстве донеслася

До самого царя зверей,

Который, несмотря что он породы львиной,

Без шума управлял подвластною скотиной

И в благочестие вдался под старость дней.

«Послушаем Лису! - Лев молвил. - Что за диво?»

За словом вслед указ;

И в сутки, ежели не лживо

Историк уверяет нас,

Лиса привезена и проповедь сказала.

Какую ж проповедь! Из кожи лезла вон!

В тиранов гром она бросала,

А в страждущих от них дух бодрости вливала

И упование на время и закон.

Придворные оцепенели:

Как можно при дворе так дерзко говорить!

Друг на друга глядят, но говорить не смели,

Смекнув, что царь Лису изволил похвалить.

Как новость, иногда и правда нам по нраву!

Короче вам: Лиса вошла и в честь и славу;

Царь Лев, дав лапу ей, приветливо сказал:

«Тобой я истину познал

И боле прежнего гнушаться стал пороков;

Чего ж ты требуешь во мзду твоих уроков?

Скажи без всякого зазренья и стыда;

Я твой должник». Лиса глядь, глядь туда, сюда,

Как будто совести почувствуя улику.

«Всещедрый царь-отец! -

Ответствовала Льву с запинкой наконец. -

Индеек... малую толику».

1805

Львиное право

Медведя Лев спросил: «Через твою берлогу

Позволь мне проложить военную дорогу».

- «Нельзя!» - сказал Медведь; и в шубу нос уткнул

Что ж сделал Лев? - Перешагнул.

1826

Любезного и прах останется ль безвестным?...

Любезного и прах останется ль безвестным?

Дубянского был дар - гармонией прельщать;

Страсть - дружба и любовь; закон - быть добрым, честным;

А жребий - бурну жизнь в пучине окончать {*}.

{* Он утонул в Неве.}

1796

Люблю и любил

Люблю - есть жизнью наслаждаться,

Возможным счастьем упиваться,

Всех чувств в обвороженьи быть.

Любил же - значит: полно жить!

Яснее: испытать собою,

Что клятвы - слов каких-то звон;

Что нежность - хитрости игрою;

Невинность - маска; счастье - сон!

1805

Любовь и дружество

Священно дружество, о коль твой силен глас!

Под тяжким бременем недугов злых страдая,

В унынии души отрад не ожидая,

Уже я навсегда хотел забыть Парнас;

Уже не строил больше лиру,

Не воспевал на ней ни друга, ни Плениру;

Лишь только на нее взирая, воздыхал

И слезы из очей безмолвно проливал.

Но днесь твои, мой друг, приятнейшие строки,

Как будто животворны соки,

Влияли жар и силу вновь

В мою уже хладевшу кровь

И к Музе паки обратили,

С которою меня дни мрачны разлучили

Покорствуя тебе, долг дружества плачу,

Внемли: я петь стихи печальные хочу.

Божественным владевый даром,

Бессмертный Оссиан, высокий сей певец,

Дермида предал со Оскаром

Потомству дружбы в образец.

И в склонностях, и в летах равны,

Сии два друга были славны

Согласием их душ и мужеством равно;

Узнав их, всякий мнил, что сердце в них одно

В сражениях они друг друга защищали

И вместе лавры пожинали;

Примерной дружбы их узла

И самая любовь расторгнуть не могла.

Уллином в мир произведенна,

Комала, красотой небесной одаренна,

По смерти дней своих творца,

Который низложен Оскаровой рукою,

Была назначена судьбою

Пленить героев двух сердца.

Уже они клянут тот день, который славой

Их подвиг увенчал,

Когда толь сильный враг от их меча упал;

Уже, исполненны любовною отравой,

Во славе счастия не зрят

(Их счастие в любви, ее боготворят).

Довольно ль за отца, Комала, ты отмстила?

Но, ах, сим тень его лишь больше раздражила!

Героев ты пленя, познала горший плен.

Оскар, которым твой родитель умерщвлен, -

Кто б мог вообразить? - Оскар тебе любезен!

Вотще ты хочешь быть сама к себе строга,

Вотще желаешь зреть в Оскаре ты врага,

Увы! Среди любви рассудок бесполезен!

«Оскар! - Дермид в слезах ко другу так вещал. -

Оскар, кляни меня! Я твой соперник стал...

Комалу я люблю! Но ты пребудь спокоен!

Ты счастлив в ней, я нет...

Вкушай плоды любви, а я оставлю свет;

Умру, слез дружества достоин!

Мой друг, в последний раз ты мне послушен будь,

Возьми свой меч и им пронзи несчастну грудь!..»

«Что слышу? - рек Оскар, сугубо изумленный. -

Ужель Дермид меня способным чает быть

Кровь друга своего дражайшего пролить?

Бывал ли таковой злой изверг во вселенной?

Дермид! хотя ты мне совместник по любви,

Но я лишь помню то, что ты мой друг... живи!»

«Мне жить? Ах, нет, мне век уж не прелестен!

Рази меня, доколь невинен я и честен...

Рази!.. Иль хочешь ты меня столь низким зреть,

Чтоб выю я простер под недостойну руку,

Дабы со срамом умереть?

Оскар, не множь мою ты муку,

Дай смерть рукой своей и верь мне, что она

Пробудет для меня и для тебя славна!»

«Дермид, ты требуешь? О горестная доля!

Зри слезы... Что сказать?.. твоя вершится воля!

По что, ужели ты с бесславием умрешь?

Как агнец, выю сам под острие прострешь?

Ступай, вооружись, назначим место боя!

Сражен твоей рукой, безропотно паду

Или, сразя тебя, сам путь к тебе найду».

Уже они текут на брег шумящей Гранны,

Где были столько крат победой увенчанны.

Остановляются. В слезах друг друга зрят.

Безмолвствуют, но, ах, сердца их говорят!

Объемлются; потом мечами

Ударив во щиты, вступают в смертный бой,

Уже с обеих стран лиется кровь ручьями;

Уже забвен был друг - сражался лишь герой,

Но чувство дружества Оскара просвещает:

Оскар, воспомня то, что друга поражает,

Содрогнулся и свой умерил пылкий жар.

Дермид же, в смерти зря себе небесный дар,

Отчаен, яростен, опасность презирая,

Бросается на меч, колеблется, падет

И, руки хладные ко другу простирая,

С улыбкой на устах сей оставляет свет.

Оскар, отбросив меч, очам его ужасный,

Источник пролил слез и горько восстенал:

«Кого ты поразил рукой своей, несчастный?» -

На труп взирая, он вещал. -

Се друг твой и Дермид, тобою убиенный!

А ты, ты, кровию Дермида обагренный,

Еще остался жив! Оскару ль то снести?

Умри, злодей, умри!.. Комала, ах, прости!»

С сим словом путь к своей возлюбленной направил,

Котору посреди смущения оставил.

С пришествием его она узрела свет.

«Но отчего Оскар толь медленно идет? -

Комала говорит. - Плачевно он взирает

И рук своих ко мне уже не простирает...

Вздыхает... Небеса! Какой еще удар!

Дражайший мой, скажи, что сделалось с тобою?»

«Комала! - рек Оскар. -

Внимай, тебе я стыд и грусть мою открою!

Известна ты, что я доднесь в метанье стрел

Подобного себе из воинов не зрел:

Стрела, которую рука моя пускала,

Всегда желаема предмета достигала;

Но днесь, о стыд, о срам, о горька часть моя!

Искусства я сего, сверх чаянья, лишился,

И славы блеск моей навек уже затмился!

Комала, видишь ли близ оного ручья

Надменный дуб, главу меж прочих возносящей,

И светлый оный щит, внизу его висящий?

Сей щит Гармуров был,

Которого мой меч дни славны прекратил.

Кто б думал, чтоб рука, пославши смерть герою

(О стыд, о вечный стыд! куда тебя сокрою!),

Пронзить в средине щит бессильною была?»

«Оскар, - с улыбкой дщерь Уллинова рекла, -

Утешься! Мой отец... прости, что я вздохнуло,

Хоть властвует любовь, природа не уснула...

Дражайший мой отец в младенчестве своем

Учил меня владеть стрелой и копией.

Пойдем, любезный мой! Мне счастье вместо дара

Пособит, может быть, загладить стыд Оскара».

Посем они спешат в уединенный лес,

Где им назначен был рок лютый от небес.

Достигши до него, Комала отступает,

Остановляется и лук свой напрягает;

А между тем Оскар скрывается за щит...

Увы! Летит стрела и в грудь его разит!

«Благодарю тебя, - он рек, упав на землю, -

Что от руки твоей, Комала, смерть приемлю!

Достоин я сего: я друга пролил кровь!

Закрой, дражайшая, закрой мои зеницы;

Простись со мной и две гробницы

Своим любовникам готовь!»

Вздохнул и кончил жизнь... Отчаянна Комала

Недолго труп его слезами орошала:

В Оскаре счастие, вселенну погуби,

Вонзила острый меч немедленно в себя.

Три жертвы, бедственно любовию сраженны,

По смерти стали бы навеки сопряженны,

Чувствительны сердца их вместе погребли

И кроткий памятник над ними вознесли,

Который и поднесь в дубраве существует

И их печальную кончину повествует.

Когда пресветлый Феб с лазуревых небес

В полудни жаркие лучи распространяет,

И сладостный зефир во густоте древес

От зноя утомлен, едва не умирает,

Невинны пастыри незлобивых овец

Стекаются вкушать при гробе сем отраду,

Где, вспомня жалостный почиющих конец,

Лиют потоки слез, забыв идти ко стаду.

1788

Людмила

Старик

Кого мне бог послал среди уединенья?.

Пастушка

Я, дедушка, со стороны;

Иду до ближнего селенья

На праздник красныя весны.

Старик

Чего же ищешь ты под тению кусточков?

Пастушка

Богатой ленты нет, так я ищу цветочков,

Чтоб свить себе венок и скрасить мой наряд:

Там есть красавица Людмила, говорят.

Старик

Но знаешь ли, где ты, соперница Людмилы?

Пастушка

Не ведаю...

Старик

Ты рвешь цветы с ее могилы.

1805

Магнит и Железо

Природу одолеть превыше наших сил:

Смиримся же пред ней, не умствуя нимало.

«Зачем ты льнешь?» - Магнит Железу говорил.

«Зачем влечешь меня?» - Железо отвечало.

Прелестный, милый пол! чем кончу я рассказ,

Легко ты отгадаешь;

Подобно так и ты без умысла прельщаешь;

Подобно так и мы невольно любим вас.

1800

Мадекасская пленница

Ампанани

Младая пленница! не проклинай войну;

Забудь отечество: не ты, но я в плену!

Твой взор мне столько ж мил, как первый луч денницы.

Но что! ты слезы льешь сквозь длинные ресницы?.

Вайна

Жаль друга, государь!

Ампанани

А где же он?

Вайна

Убит,

Иль может быть, в сию минуту он бежит.

Ампанани

Я заменю его.

Вайна

Ах, другу нет замены!

Зри слезы, царь, мои.

Ампанани

Они мне драгоценны!

Что хочешь ты сказать, небесна красота?

Вайна

Он целовал меня и в очи и в уста;

Спал на груди моей... он в сердце и поныне.

Ампанани

Довольно; я хочу покорствовать судьбине;

Но, Вайна, вот покров: сокрой им от меня

Ты прелести свои!

Вайна

Пускай пойду, стеня,

Дражайшего искать средь трупов убиенных

Или скитаться с ним в пустынях отдаленных.

Ампанани

Ступай, куда тебя звезда твоя ведет;

Да будет милая хранима небесами!

Да проклят тот, кому желание придет

Похитить поцелуй, уступленный с слезами!

1810

Мадригал

Нет, Хлоя! не могу я страсти победить!

Но можно ли тебя узнать и не любить?

Ах! ты даешь мне ум, воспламеняешь к славе,

Рассеиваешь грусть и исправляешь в нраве;

Год жизни я отдам за этот райский час,

Чтоб видеть мне тебя, чтоб слышать мне твой глас,

И часто мысль одна: увижу завтра Хлою -

Уже на целый день веселья мне виною.

1803

Мадригал девице, которая спорила со мною, что мужчины счастливее женщин

«Мужчины счастливы, а женщины несчастны, -

Селеста милая твердит. -

Их рок прелестною свободою дарит,

А мы всегда подвластны».

Так что ж? Поспорю в том, прекрасная, с тобой,

Я вольность не всегда блаженством почитаю:

Скажи: ты сердцу мил! - свободу и покой

Тотчас на цепи променяю.

1797

Мартышка и Лиса

«Скажи мне, есть ли зверь,

Которого бы я замашки не схватила?»

- «Конечно, нет; но всякий, мне поверь,

Стыдится захотеть, чтоб ты его учила».

1826

Мелодии

1

Погоди: угаснет день,

Встанет месяц над полями,

На пруду и свет и тень

Лягут резкими штрихами.

В сладкой неге сад заснет,

И к груди его, пылая,

Полночь душная прильнет,

Как вакханка молодая, -

И умчится смутный рой

Дум, страданья и сомненья,

И склонится над тобой

Этой ночи дух немой -

Тихий гений примиренья...

2

На западе хмурые тучи

За хмурые горы ползут,

И молнии черные кручи

Мгновенным лобзанием жгут,

А справа уж, чуждая бури,

Над гранями снежных высот,

В сияющей звездной лазури

Душистая полночь плывет...

3

Еще не затихли страданья

В душе потрясенной моей,

А счастье и мир упованья

Уж робко ласкаются к ней;

И после порывов мученья,

Минувших с минувшей грозой,

Ей вдвое дороже забвенье

И вдвое отрадней покой...

1780

Мелодия

Я б умереть хотел на крыльях упоенья,

В ленивом полусне, навеянном мечтой,

Без мук раскаянья, без пытки размышленья,

Без малодушных слез прощания с землей.

Я б умереть хотел душистою весною,

В запущенном саду, в благоуханный день,

Чтоб купы темных лип дремали б надо мною

И колыхалась бы цветущая сирень.

Чтоб рядом бы ручей таинственным журчаньем

Немую тишину тревожил и будил

И синий небосклон торжественным молчаньем

Об райской вечности мне внятно говорил.

Чтоб не молился б я, не плакал, умирая,

А сладко задремал и снилось мне б во сне,

Что я плыву... плыву и что волна немая

Беззвучно отдает меня другой волне...

1780

Месяц

Настала ночь, и скрылся образ Феба.

«Утешьтесь! - месяц говорит. -

Мой луч не менее горит;

Смотрите: я взошел и свет лию к вам с неба!»

Пусть переводчики дадут ему ответ:

«Как месяц ни свети, но все не солнца свет».

1805

Мне лекарь говорил...

Мне лекарь говорил: «Нет, ни один больной

Не скажет обо мне, что не доволен мной!»

«Конечно, - думал я, - никто того не скажет:

Смерть всякому язык привяжет».

1791

Модная жена

Ах, сколько я в мой век бумаги исписал!

Той песню, той сонет, той лестный мадригал;

А вы, о нежные мужья под сединою!

Ни строчкой не были порадованы мною.

Простите в том меня: я молод, ветрен был,

Так диво ли, что вас забыл?

А ныне вяну сам: на лбу моем морщины

Велят уже и мне

Подобной вашей ждать судьбины

И о цитерской стороне

Лишь в сказках вспоминать; а были, небылицы,

Я знаю, старикам разглаживают лицы:

Так слушайте меня, я сказку вам начну

Про модную жену.

Пролаз в течение полвека

Все полз, да полз, да бил челом,

И наконец таким невинным ремеслом

Дополз до степени известна человека,

То есть стал с именем, - я говорю ведь так,

Как говорится в свете:

То есть стал ездить он шестеркою в карете;

Потом вступил он в брак

С пригожей девушкой, котора жить умела,

Была умна, ловка

И старика

Вертела как хотела;

А старикам такой закон,

Что если кто из них вскружит себя вертушкой,

То не она уже, а он

Быть должен наконец игрушкой;

Хоть рад, хотя не рад,

Но поступать с женою в лад

И рубль подчас считать полушкой.

Пролаз хотя пролаз, но муж, как и другой,

И так же, как и все, ценою дорогой

Платил жене за нежны ласки;

Узнал и он, что блонды, каски,

Что креп, лино-батист, тамбурна кисея.

Однажды быв жена- вот тут беда моя!

Как лучше изъяснить, не приберу я слова -

Не так чтобы больна, не так чтобы здорова,

А так... ни то ни се... как будто не своя,

Супругу говорит: «Послушай, жизнь моя,

Мне к празднику нужна обнова:

Пожалуй, у мадам Бобри купи тюрбан;

Да слушай, душенька: мне хочется экран

Для моего камина;

А от нее ведь три шага

До английского магазина;

Да если б там еще... нет, слишком дорога!

А ужасть как мила!» - «Да что, мой свет, такое?»

- «Нет, папенька, так, так, пустое...

По чести, мне твоих расходов жаль».

- «Да что, скажи, откройся смело;

Расходы знать мое, а не твое уж дело».

- «Меня... стыжусь... пленила шаль;

Послушай, ангел мой! она такая точно,

Какую, помнишь ты, выписывал нарочно

Князь, для княгини, как у князя праздник был».

С последним словом прыг на шею

И чок два раза в лоб, примолвя: «Как ты мил!»

- «Изволь, изволь, я рад со всей моей душою

Услуживать тебе, мой свет! -

Был мужнин ей ответ. -

Карету!.. Только вряд поспеть уж мне к обеду!

Да я... в Дворянский клуб оттоле заверну».

- «Ах, мой жизненочек! как тешишь ты жену!

Ступай же, Ванечка, скорее». - «Еду, еду!»

И Ванечка седой,

Простясь с женою молодой,

В карету с помощью двух долгих слуг втащился,

Сел, крякнул, покатился.

Но он лишь со двора, а гость к нему на двор -

Угодник дамский, Миловзор,

Взлетел на лестницу и прямо порх к уборной.

«Ах! я лишь думала! как мил!» - «Слуга покорный».

- «А я одна». - «Одне? тем лучше! где же он?»

- «Кто? муж?» - «Ваш нежный Купидон».

- «Какой, по чести, ты ругатель!»

- «По крайней мере я всех милых обожатель.

Однако ж это ведь не ложь,

Что друг мой на него хоть несколько похож».

- «То есть он так же стар, хотя не так прекрасен».

- «Нет! Я вам докажу». - «О! этот труд напрасен».

- «Без шуток, слушайте; тот слеп, а этот крив;

Не сходны ли ж они?» - «Ах, как ты злоречив!»

- «Простите, перестану...

Да! покажите мне диванну:

Ведь я еще ее в отделке не видал;

Уж, верно, это храм! Храм вкуса!» - «Отгадал».

- «Конечно, и... любви?» - «Увы! еще не знаю.

Угодно поглядеть?» - «От всей души желаю».

О бедный муж! спеши иль после не тужи,

И от дивана ключ в кармане ты держи:

Диван для городской вострушки,

Когда на нем она сам-друг,

Опаснее, чем для пастушки

Средь рощицы зеленый луг.

И эта выдумка диванов,

По чести, месть нам от султанов!

Но как ни рассуждай, а Миловзор уж там,

Рассматривает всё, любуется, дивится;

Амур же, прикорнув на столике к часам

Приставил к стрелке перст, и стрелка не вертится,

Чтоб двум любовникам часов досадный бой

Не вспоминал того, что скоро возвратится

Вулкан домой.

А он, как в руку сон!.. Судьбы того хотели!

На тяжких вереях вороты заскрипели,

Бич хлопнул, и супруг с торжественным лицом

Явился на конях усталых пред крыльцом.

Уж он на лестнице, таща в руках покупку,

Торопится свою обрадовать голубку;

Уж он и в комнате, а верная жена

Сидит, не думая об нем, и не одна.

Но вы, красавицы, одной с Премилой масти,

Не ахайте об ней и успокойте дух!

Ее пенаты с ней, так ей ли ждать напасти?

Фиделька резвая, ее надежный друг,

Которая лежала,

Свернувшися клубком,

На солнышке перед окном,

Вдруг встрепенулася, вскочила, побежала

К дверям и, как разумный зверь,

Приставила ушко, потом толк лапкой в дверь,

Ушла и возвратилась с лаем.

Тогда ж другой пенат, зовомый попугаем,

Три раза вестовой из клетки подал знак,

Вскричавши: «Кто пришел? дурак!»

Премила вздрогнула, и Миловзор подобно;

И тот, и та - о, время злобно!

О, непредвиденна беда! -

Бросался туда, сюда,

Решились так, чтоб ей остаться,

А гостю спрятаться хотя позадь дверей, -

О женщины! могу признаться,

Что вы гораздо нас хитрей!

Кто мог бы отгадать, чем кончилась тревога?

Муж, в двери выставя расцветшие два рога,

Вошел в диванную и видит, что жена

Вполглаза на него глядит сквозь тонка сна;

Он ближе к ней - она проснулась,

Зевнула, потянулась;

Потом,

Простерши к мужу руки:

«Каким же, - говорит ему, - я крепким сном

Заснула без тебя от скуки!

И знаешь ли, что мне

Привиделось во сне?

Ах! и теперь еще в восторге утопаю!

Послушай, миленький! лишь только засыпаю,

Вдруг вижу, будто ты уж более не крив;

Ну, если этот сон не лжив?

Позволь мне испытать». - И вмиг, не дав супругу

Прийти в себя, одной рукой

Закрыла глаз ему - здоровый, не кривой, -

Другою же на дверь указывая другу,

Пролазу говорит: «Что, видишь ли, мой свет?»

Муж отвечает: «Нет!»

- «Ни крошечки?» - «Нимало;

Так темно, как теперь, еще и не бывало».

- «Ты шутишь?» - «Право, нет; да дай ты мне взглянуть».

- «Прелестная мечта! - Лукреция вскричала. -

Зачем польстила мне, чтоб после обмануть!

Ах! друг мой, как бы я желала,

Чтобы один твой глаз

Похож был на другой!» Пролаз,

При нежности такой, не мог стоять болваном;

Он сам разнежился и в радости души

Супругу наградил и шалью и тюрбаном.

Пролаз! ты этот день во святцах запиши:

Пример согласия! Жена и муж с обновой!

Но что записывать? Пример такой не новый.

1791

Мой друг, судьба определила...

Мой друг, судьба определила,

Чтоб я терзался всякий час;

Душа моя во мне уныла,

И жар к поэзии погас.

Узрю ль весну я? неизвестно,

По только то скажу нелестно,

Что если счастлив я в тебе:

Любезна для меня природа

Во все четыре время года,

И не пеняю я судьбе.

1788

Молитвы

В преддверьи храма

Благочестивый муж прихода ждал жреца,

Чтоб горстью фимиама

Почтить вселенныя творца

И вознести к нему смиренные обеты:

Он в море отпустил пять с грузом кораблей,

Отправил на войну любимых двух детей

В цветущие их леты

И ждал с часа на час от милыя жены

Любови нового залога.

Довольно и одной последния вины

К тому, чтоб вспомнить бога.

Увидя с улицы его, один мудрец

Зашел в преддверие и стал над ним смеяться.

«Возможно ль, - говорит, - какой ты образец?

Тебе ли с чернию равняться?

Ты умный человек, а веришь в том жрецам,

Что наше пение доходит к небесам!

Неведомый, кто сей громадой мира правит,

Кто взглядом может все творенье истребить,

Восхочет ли на то вниманье обратить,

Что неприметный червь его жужжаньем славит?.

Подите прочь, ханжи, вы с ладаном своим!

Вы истинныя веры чужды.

Молитвы!.. нет тому в них нужды,

Кто мудрыми боготворим».

- «Постой! - здесь набожный его перерывает. -

Не истощай ты сил своих!

Что богу нужды нет в молитвах, всякий знает,

Но можно ль нам прожить без них?»

1803

Море - как зеркало!.. Даль необъятная...

Море - как зеркало!.. Даль необъятная

Вся серебристым сияньем горит;

Ночь непроглядная, ночь ароматная

Жжет и ласкает, зовет и томит...

Сердце куда-то далеко уносится,

В чудные страны какие-то просится,

К свету, к любви, к красоте!..

О, неужели же это стремление

Только мечты опьяненной брожение?

О, неужели же это стремление

Так и замрет на мгновенной мечте?

Море, ответь!..

И оно откликается:

«Слышишь, как тихо струя ударяется

В серые камни прибрежных громад?

Видишь, как очерки тучек туманные

Море и небо, звездами затканные,

Беглою тенью мрачат!..»

1780

Мудрец и Поселянин

Как я люблю моих героев воспевать!

Не знаю, могут ли они меня прославить;

Но мне их тяжело оставить,

С животными я рад всечасно лепетать

И век мой коротать;

Люблю их общество! - Согласен я, конечно,

Есть и у них свой плут, сутяга и пролаз,

И хуже этого; но я чистосердечно

Скажу вам между нас:

Опасней тварей всех словесную считаю,

И плут за плута - я Лису предпочитаю!

Таких же мыслей был покойник мой земляк,

Не автор, ниже чтец, однако не Дурак,

Честнейший человек, оракул всей округи.

Отец ли огорчен, размолвятся ль супруги,

Торгаш ли заведет с товарищем расчет,

Сиротка ль своего лишается наследства -

Всем нужда до его советов иль посредства.

Как важно иногда судил он у ворот

На лавке, окружен согласною семьею,

Детьми и внуками, друзьями и роднёю!

«Ты прав! ты виноват!» - бывало, скажет он,

И этот приговор был силен, как закон;

И ни один не смел ни впрямь, ни стороною

Скрыть правды пред его почтенной сединою.

Однажды, помню я, имел с ним разговор

Проезжий моралист, натуры испытатель:

«Скажи мне, - он спросил, - какой тебя писатель

Наставил мудрости? Каких монархов двор

Открыл перед тобой все таинства правленья?

Зенона ль строгого держался ты ученья

Иль Пифагоровым последовал стопам?

У Эпикура ли быть счастливым учился

Или божественным Платоном озарился?»

- «А я их и не знал ниже по именам! -

Ответствует ему смиренно сельский житель. -

Природа мне букварь, а сердце мой учитель.

Вселенну населил животными творец;

В науке нравственной я их брал в образец;

У кротких голубков я перенял быть нежным;

У муравья - к труду прилежным

И на зиму запас копить;

Волом я научен терпенью;

Овечкою - смиренью;

Собакой - неусыпным быть;

А если б мы детей невольно не любили,

То куры бы меня любить их научили;

По мне же, так легко и всякого любить!

Я зависти не знаю;

Доволен тем, что есть, - богатый пусть богат,

Я бедного всегда как брата обнимаю

И с ним делиться рад;

Стараюсь наконец рассудка быть под властью,

И только, - вот и вся моя наука счастью!»

1805

Муха

Бык с плугом на покой тащился по трудах;

А Муха у него сидела на рогах,

И Муху же они дорогой повстречали.

«Откуда ты, сестра?» - от этой был вопрос.

А та, поднявши нос,

В ответ ей говорит: «Откуда? -  мы пахали!»

От басни завсегда

Нечаянно дойдешь до были.

Случалось ли подчас вам слышать, господа:

«Мы сбили! Мы решили!»

1805

Мщение Пчелы

Обиду мстя, Пчела

В обидчика вонзила жало.

«И возгордилася?» - «Нимало:

На язве умерла».

1826

Мыльный Пузырек

Блестящий тысячью Ирисиных цветов,

Из мыла Пузырек на воздухе гордился;

Но дунул ветр, и вмиг он в каплю превратился. -

Судьба временщиков.

1826

Мышь, удалившаяся от света

Восточны жители, в преданиях своих,

Рассказывают нам, что некогда у них

Благочестива Мышь, наскуча суетою,

Слепого счастия игрою,

Оставила сей шумный мир

И скрылась от него в глубокую пещеру:

В голландский сыр.

Там, святостью одной свою питая веру,

К спасению души, трудиться начала:

Ногами

И зубами

Голландский сыр скребла, скребла

И выскребла досужным часом

Изрядну келейку с достаточным запасом.

Чего же более? В таких-то Мышь трудах

Разъелась так, что страх!

Короче - на пороге рая!

Сам бог блюдет того,

Работать миру кто отрекся для него.

Однажды пред нее явилось, воздыхая,

Посольство от ее любезных земляков;

Оно идет просить защиты от дворов

Противу кошечья народа,

Который вдруг на их республику напал

И Крысополис их в осаде уж держал.

«Всеобща бедность и невзгода, -

Посольство говорит, - причиною, что мы

Несем пустые лишь сумы;

Что было с нами, все проели,

А путь еще далек! И для того посмели

Зайти к тебе и бить челом

Снабдить нас в крайности посильным подаянье

Затворница на то, с душевным состраданьем

И лапки положа на грудь свою крестом,

«Возлюбленны мои! - смиренно отвечала. -

Я от житейского давно уже отстала;

Чем, грешная, могу помочь?

Да ниспошлет вам бог! А я и день и ночь

Молить его за вас готова».

Поклон им, заперлась, и более ни слова.

Кто, спрашиваю вас, похож на эту Мышь?

Монах? - Избави бог и думать!.. Нет, дервиш.

1803

Мячик

«Несносный жребий мой! то вверх, то вниз лечу;

Вперед, назад меня толкают.

Ракете смех, а я страдаю и молчу». -

Проситель! и с тобой не лучше поступают.

1826

На журнал Новости литературы

«Что за журнал?»

- «Не хватский».

- «Кто же читал?»

- «Посадский».

- «А издавал?»

- «Сохацкий!»

1804

На журналы

Как этот год у нас журналами богат!

И «Вестник от карел» и «Просвещенья сват»,

«Аврора» и «Курьер московский», - не Европы,

И грузный «Корифей» - дорожник на Парнас...

Какой для чтения запас,

А более для .

1805

На кончину Веневитинова

Природа вновь цветет, и роза негой дышит!

Где юный наш певец? Увы, под сей доской!

А старость дряхлая дрожащею рукой

Ему надгробье пишет!

1827

На мгновенье

Пусть нас давят угрюмые стены тюрьмы, -

Мы сумеем их скрыть за цветами,

Пусть в них царство мышей, паутины и тьмы, -

Мы спугнем это царство огнями...

Пусть нас тяжкая цепь беспощадно гнетет,

Да зато нет для грезы границы:

Что ей цепь?.. Цепь она, как бечевку, порвет

И умчится свободнее птицы.

Перед нею и рай лучезарный открыт,

Ей доступны и бездны морские,

И безбрежье степей, и пески пирамид,

И вершины хребтов снеговые...

В наши стены волшебно она принесет

Всю природу, весь мир необъятный, -

И в темнице нам звездное, небо блеснет,

И повеет весной ароматной!

Нам прожить остается одну эту ночь,

Но зато - это ночь наслажденья,

Прочь же мрачные думы и слезы, - всё прочь,

Что рождает тоску и сомненья!..

Мы на пир наш друзей и подруг созовем,

Заглушив в себе стоны проклятий,

И в объятьях любви беззаботно уснем,

Чтоб проснуться для смертных объятий!

И да будут позор и несчастье тому,

Кто, осмелившись сесть между нами,

Станет видеть упрямо всё ту же тюрьму

За сплетенными сетью цветами;

Кто за полным бокалом нам крикнуть дерзнет,

К нам в слезах простирая объятья:

«Братья, жадное время не терпит, не ждет!

Утро близко!.. Опомнитесь, братья!»

1780

На случай од, сочиненных в Москве в коронацию

Гордись пред галлами, московский ты Парнас!

Наместо одного Лебреня есть у нас:

Херасков, Карамзин, князь Шаликов, Измайлов,

Тодорский, Дмитриев, Поспелова, Михайлов,

Кутузов, Свиньина, Невзоров, Мерзляков,

Сохацкий, Таушев, Шатров и Салтыков,

Тупицын, Похвиснев и наконец - Хвостов.

1801

На случай подарка от неизвестной

Нечаянный мне дар целую с нежным чувством!

Лестнее сердцу он лаврового венца.

Кто ж та, которая руки своей искусством

Почтила... в старости счастливого певца?

Не знаю, остаюсь среди недоумений!

Так будь же от меня ей имя: добрый гений.

1805

На смерть Ипполита Федоровича Богдановича

«О чем ты сетуешь, прелестная Харита?»

- «Увы! С любимым я певцом разлучена!

Послали смерть Петру, {*} ошибкою она

Сразила Ипполита».

{* П. И. Богданович, бывший книгопродавец и плохой издатель журналов.}

1803

На смерть попугая

Любезный попугай! давно ли ты болтал

И тем Климену утешал!

Но вот уж ты навек, увы, безгласен стал!

Султан и попугай - все в мире умирает.

Ах, пусть хоть чучела твоя напоминает

Вралям, которые все врут,

Что также и они со испущеньем духа

К отраде ближних слуха

Досадные уста когда-нибудь сомкнут!

1791

Надгробие И. Ф. Богдановичу, автору Душеньки

В спокойствии, в мечтах текли его все лета,

Но он внимаем был владычицей полсвета,

И в памяти его Россия сохранит.

Сын Феба! возгордись: здесь муз любимец спит.

1803

Надежда и страх

Хотя Надежда ввек

Со Страхом не дружилась,

Но час такой притек,

Что мысль одна родилась,

Как в той, так и в другом,

Какая ж мысль смешная:

Оставить свой небесный дом

И на землю идти пешком,

Узнать - кого?.. людей желая.

Но боги ведь не мы, кому их осуждать!

Мы должны рассуждать,

Умно ли делаем, согласно ли с законом,

Не нужно ль наперед зайти к кому с поклоном?

А им кого просить? Все перед ними прах.

Итак, Надежда захотела

И тотчас полетела;

Пополз за ней и Страх.

Чего не делает охота!

Они уж на земле. Для первыя ворота

Везде отворены;

Все с радостью ее встречают

И величают,

Как будто им даны

Майорские чины.

Напротив же того, ее сопутник бродит

И, бедненький, нигде квартиры не находит.

«Постой же! - Страх сказал. - Так, людям я назло,

Нарочно к тем ворвуся силой,

Которым больше мой не нравен вид унылой».

Сказал и сделал так.

Читатель, если не дурак,

То, верно, следствий ждет чудесных

Прихода сих гостей небесных,

И не ошибся он.

Лишь только на землю они спустились,

Вдруг состояния людские пременились:

Умолк несчастных стон;

Смиренна нищета впервые улыбнулась,

Как будто уже к ней фортуна оглянулась,

А изобилие, утех житейских мать.

Всечасно стало трепетать.

Какая же тому причина?

Мне сказывали, та, что случай иль судьбина,

Пускай последняя, Надежду привела

К искусну химику в убогую лачугу,

А спутника ее ко Плутусову другу

И дом заводчика в постой ему дала.

1791

Надпись к портрету древнего русского историка Нестора

Постигнув с юных лет тщету и скоротечность,

Сей инок житие пустынное избрал,

И, кроясь от живых, он взором обнимал

Минувшее и вечность.

1801

Надпись к портрету Ивана Ивановича Шувалова

С цветущей младости до сребряных власов

Шувалов бедным был полезен;

Таланту каждому покров,

Почтен, доступен и любезен.

1797

Надпись к портрету князю Антиоху Димитриевичу Кантемиру

Се князь изображен Молдавский Кантемир,

Что первый был отцом российскиих сатир,

Которы в едкости Боаловым равнялись

И коих остротой читатели пленялись.

Но только ль что в стихах он разумом блистал?

Не меньше он и тем хвалы достоин стал,

Что дух в нем мудрого министра находился:

И весь британский двор политике его дивился.

1777

Надпись к портрету князя Италийского

Суворова здесь лик искусство начертало,

Да ведают его грядущи времена:

Едина царства им не стало,

А трем корона отдана.

1803

Надпись к портрету лирика

Потомство! вот Петров,

Счастливейший поэт времен Екатерины:

Его герои - исполины;

И сам он по уму и духу был таков.

1826

Надпись к портрету Н. А. Бекетова

Воспитанник любви и счастия богини,

Он сердца своего от них не развратил,

Других обогащал, а сам как стоик жил

И умер посреди безмолвныя пустыни.

1794

Нахальство, Аристарх, таланту не замена...

Нахальство, Аристарх, таланту не замена;

Я буду все поэт, тебе наперекор!

А ты - останешься все тот же крохобор,

Плюгавый выползок из  Дефонтена.

1806

Не понимаю я, откуда мысль пришла...

Не понимаю я, откуда мысль пришла

Клеону приписать Фуфоновой «Цирцею»?,

Цирцея хитростью своею

Героев полк в зверей оборотить могла,

А эта - мужа лишь, да и того в козла!

1806

Невинность и Живописец

В Амуре на холсте все жизнию дышало;

Невинность перед ним горит, потупя взор.

Артист встревожился: «Что значит сей укор?.

Что надобно еще Амуру?» - Покрывало.

1826

Ниспроверженный Истукан

«Что вижу? Истукан мой в прахе! Мщенье, мщенье, -

Вскричал Деспот, себя равнявший с божеством, -

Накажем смертью дерзновенье!

Кто низложил его? кто этот враг мой?» - Гром.

1826

Нищий и Собака

Большой боярский двор Собака стерегла.

Увидя старика, входящего с сумою,

Собака лаять начала.

«Умилосердись надо мною! -

С боязнью, пошептом бедняк ее молил, -

Я сутки уж не ел... от глада умираю!»

- «Затем-то я и лаю, -

Собака говорит, - чтоб ты накормлен был».

Наружность иногда обманчива бывает:

Иной как зверь, а добр; тот ласков, а кусает.

1803

Ночь

В черной мантии волнистой,

С цветом маковым в руках

И в короне серебристой -

В тонких, белых облаках -

Потихоньку к нам спустилась

Тишины подруга, ночь,

Вечера и теней дочь.

Лишь на землю появилась,

Все покрыла темнотой.

Шум, тревоги улетели,

Не поладив с тишиной.

Замолчали тут свирели,

Птички песен не поют.

Спят зефиры, дремлют рощи,

Ручейки чуть-чуть текут.

Милый спутник тихой нощи,

Сон слетел за нею вслед.

Нежною своей рукою

Манит от трудов к покою

И рекой обильной льет

Усыпленья нектар сладкой.

Из-за облачка украдкой

Смотрит скромная луна.

Серебро свое она

То в заснувший луг бросает

Сквозь березовых листов,

То лучом своим играет

Со струями ручейков.

Я не сплю - и наслаждаюсь

Ночи сладкой тишиной,

И природою прельщаюсь.

Клоя, друг любезный мой!

Ах! зачем я не с тобой

Ночи сладостью питаюсь?

Ах! Зачем тебя здесь нет?

Мочь была б еще милее,

И луна тогда б щедрее

Рассыпала тихий свет.

Сокрываяся в лесочке

Иль качаясь на кусточке,

Песнею тебя своей

Забавлял бы соловей.

Приходи, мой друг сердечный,

Приходи в луга сии!

В здешней жизни скоротечной

Услаждай ты дни мои,

Дружбой услаждай своею!

Кто в сем мире одарен

Дружелюбною душею,

Тот и в горестях блажен.

1796

Ну, видел спуск я трех шаров!...

«Ну, видел спуск я трех шаров!»

- «Что ж было?» - «Вздулись и упали

Все в сторону - и проскакали

Куракин, Зубов и Орлов».

1798

Ну, всех ли, милые мои, пересчитали?...

Ну, всех ли, милые мои, пересчитали?

Довольно, право, ведь устали!

Послушайте меня, я сказку вам скажу;

Садитесь все вокруг, да чур... уж не жу-жу!

Однажды адский воевода,

Вы знаете, кто он? -

Угрюмый бородач, по имени Плутон,

Зовет к себе богов проворна скорохода,

Эрмия, и дает приказ:

«Ступай на землю ты в сей час

И выбери мне там трех девушек пригожих,

Или хоть вдовушек, лишь с фуриями схожих,

А эти уж стары, пора им отдохнуть!»

Меркурий порх - и кончил путь

Скорей, чем два раза мигнуть.

С минуту погодя и важная Юнона

Ирисе говорит с блистательного трона:

«Послушай, душенька, не можешь ли ты мне

Найти в подлунной стороне

Трех девушек прекрасных,

Невлюбчивых, бесстрастных

И целомудренных, как чистых голубиц?

Мне очень хочется привесть Венеру в краску...

Поверю ль я, что все смиренья носят маску

И нет упорных ей ни жен, ниже девиц!»

Ириса также порх, и по земному шару

Кидается и тут и там,

По кротким хижинам, по гордым теремам,

По кельям, - нет нигде толь редкого товару!

Взвилася бедная опять под небеса.

«Возможно ль! Что за чудеса? -

Увидевши одну, Юнона закричала. -

О непорочность! что ты стала?»

- «Богиня, - воздохнув, посланница рекла. -

Из рук находка утекла!

Сыскались было три, которы век не знали

И имени любви, но, ах, к моей печали,

Я поздно уж пришла: Эрмий перехватил!»

- «Ах он негодница! да кем он послан был?»

- «Плутоном». - «Как! и хрыч затеял уж измену?»

- «Нет, фуриям на смену».

1793

О выгодах быть любовницею стихотворца

Прелеста, веселись! Мой рок уже решился.

Внимай и торжествуй: я с вольностью простился!

Стыжуся слабости, но признаюся в том,

Что стала ты моим отныне божеством:

Тебе и лиру я, и сердце посвящаю.

Но что я о твоей победе возвещаю?

Я падаю к твоим с признанием ногам,

А ты моим словам

С холодностью внимаешь!

Ужели ты не постигаешь,

Какое счастие, какая слава той,

Которая прельстит своею красотой

Питомца муз и Аполлона?

Или не знаешь ты, что властен дать он то,

Пред чем богатство, власть, корона,

Все блага мира - вздор, ничто.

Поэт, примером я, едва воспламенится,

И вмиг в уме его тьма, тьма чудес родится.

В минуту он тебя в богиню претворит

И всех тебе сердца навеки покорит;

Он тотчас даст тебе усмешку, взгляд Авроры,

Гебеи молодость, прекрасную тень Флоры

И всех умильностей и прелестей собор,

Какими грации блистают и Венера;

На что ни взглянешь ты, все твой украсит взор,

Везде представится иль Книд или Цитера:

Куда ты ни пойдешь, повсюду за тобой

Различные утехи,

Забавы, игры, смехи

Погонятся толпой.

О красоте твоей узнают все пределы;

Из глаз твоих посыплют стрелы,

Которые пронзят и у факира грудь;

Лишь взглянешь, пленник кто-нибудь;

Распустишь волосы свои пред туалетом

Когда бы ни было, зимой ли то иль летом,

Тотчас Зефир готов их кудри развевать

И, прохлаждая, целовать;

К источнику ль свой путь направишь,

Он тише потечет - ты и его заставишь

Удерживать свои блестящие струи,

Чтоб долее глядеть на прелести твои;

На луг ли ступишь ты - цветы на нем родятся;

Лилеи нежные и розы возгордятся,

Надеяся, что ты, Прелеста, их сорвешь

И милому дружку венок из них сплетешь.

Но, верно, на тебя они лишь только взглянут,

С досады и стыда увянут, -

Ты всех, Прелеста, их затмишь!

Под липою ль сидишь,

Где тень тебе готова,

В минуту птички все, не говоря ни слова,

Слетятся, запоют, чтоб слух твой утешать;

Но вздумай только ты к их пению пристать -

Они умолкнут вдруг. Да кто, и в самом деле,

Столь будет дерзновен, чтоб петь при Филомеле?

А что до разума, - о, в том поверь, мой свет,

Что я, который сам изрядный ум имею,

Легко найду и в той, к которой в страсти тлею.

Мне стоит захотеть, и вмиг создашь сонет

Иль песню... что тебе угодно?

Все напишу, хотя поэту и несродно

Ссужать добром сбоим других;

Чего не сделаешь для прелестей твоих?

Когда же наконец Киприда раздраженна

За то, что для тебя краса ее забвенна,

Упросит парк пресечь нить жизни твоея...

Прелеста! не страшись нимало, будь спокойна:

Не плача смерть твоя, но зависти достойна!

Прелеста! ты умрешь, но жив останусь я!

Любовник страстный твой в элегии восстонет,

Растреплет волосы и в море слез потонет;

Все скажет, что сказать Овидии могли,

И ты бессмертною пребудешь на земли.

Любовник твой тебя во храме Мнемозины

Между Глицерии посадит и Корины, -

Не лестная ль тебя, Прелеста, ждет судьба?

Ах, осчастливь же ты любовника, раба,

Который пред тобой клянется Аполлоном,

Что он малейшее желание твое

Священным будет чтить законом!

Возьми, возьми навек ты сердце в дар мое,

Люби меня, хотя для собственныя славы,

Или страшись и жди, что, пересиля страсть,

Забывши верности уставы

И скучась наконец сносить сурову часть,

Со равнодушием навек тебя оставлю,

Другую полюблю, другую и прославлю.

1791

О дом, воздвигнутый Голицыным для псов!...

О дом, воздвигнутый Голицыным для псов!

Вещай, доколь тебя не испровергло время,

Что он всего собачья племя

Был истинный отец, блюститель и покров.

1797

О любезный, о мой милый!...

О любезный, о мой милый!

Где ты власть небесну взял?

Ты своей волшебной силой

Нову жизнь и душу дал.

Прочь, печали и напасти!

Прочь, заботы!.. вас уж нет!

Покоряся нежной страсти,

Я гляжу на новый свет.

Все в нем лучше, веселее,

Все об милом говорит;

Даже солнышко светлее

Для меня теперь горит;

Даже я сама кажуся,

Милый, лучше от тебя;

Величаюся, горжуся,

Больше чувствую себя;

Лучше, кажется, играю

И приятнее пою;

Все мне рай и всем питаю

Страсть, любовь к тебе мою,

Страсть, навеки воспаленну!

Что скажу я наконец?..

Ты украсил всю вселенну,

Ты мой ангел, мой творец!

1795

О радость! дайте, дайте лиру...

О радость! дайте, дайте лиру:

Я вижу Пинда божество!

Да возвещу в восторге миру

Славянской музы торжество

И новый блеск монаршей славы!

Талантам возвратились правы:

Герой, вельможа, судия!

Не презирайте днесь певцами:

Сам Павел их равняет с вами,

Щедроты луч и к ним лия.

Се глас его, глас благотворный,

Несется до морских валов,

При коих, жребию покорный,

Кидает мрежи рыболов.

«Возвысь чело! - ему вещает. -

Царь иго с плеч твоих снимает:

Твой предок Ломоносов был!»

О Павел! Ты единым словом,

Не потрясая мира громом,

Себя к бессмертным приобщил.

Падут надменны пирамиды

С размаху Кроновой руки;

Сотрутся обелисков виды;

Исчезнут Ксерксовы полки

И царства, ими покоренны;

Но дарования нетленны!

В потомстве, северный Орфей,

Вторый возникнет Ломоносов,

И поздный род узнает россов

О благости души твоей.

28 августа 1798

О, спасибо вам, детские годы мои...

О, спасибо вам, детские годы мои,

С вашей ранней недетской тоскою!

Вы меня научили на слово любви

Отзываться всей братской душою.

Истомивши меня, истерзавши мне грудь,

С глаз моих вы завесу сорвали,

И блеснул предо мною неведомый путь -

Путь горячей любви и печали...

1780

О, тяжкой жизни договор!...

О, тяжкой жизни договор!

О дщерь полубогов! нет и тебе свободы!

Едва родилась ты, что твой встречает взор?

Свивальники, сироп и оды!

1807

Облака

1

По лазури неба тучки золотые

На заре держали к морю дальний путь,

Плыли, - зацепились за хребты седые

И остановились на ночь отдохнуть.

Целый чудный город, с башнями, с дворцами,

С неподвижной массой дремлющих садов,

Вырос из залитой мягкими лучами

Перелетной стаи вешних облаков.

Тут немые рощи замок окружили,

Там через ущелье легкий мост повис.

Вырос храм, и стройный портик обступили

Мраморные группы, тяготя карниз;

Высоко вознесся купол округленный

И поник на кроны розовых колонн,

И над всем сияет ярко освещенный

Новый, чудный купол - южный небосклон!..

2

Милый друг, не верь сияющим обманам!

Этот город - призрак: он тебе солжет, -

Он тебя пронижет ветром и туманом,

Он тебя холодным мраком обоймет.

Милый друг, не рвись усталою душою

От земли - порочной родины твоей, -

Нет, трудись с землею и страдай с землею

Общим тяжким горем братьев и людей.

Долог труд, зато глубоко будет счастье:

Кровью и слезами купленный покой

Не спугнет бесследно первое ненастье,

Не рассеет первой легкою грозой!

О, не отдавай же сердца на служенье

Призрачным обманам и минутным снам:

Облака красивы, но в одно мгновенье

Ветер разметать их может по горам!..

Май 1780

Обманывать и льстить ...

Обманывать и льстить -

Вот все на разум правы!

Ах! как не возопить:

«О времена! о нравы!»

Друг только что в глазах,

Любовницы лукавы

И верны на словах -

О времена! о нравы!

Сын идет в дом сирен

Вкушать любви отравы;

Там тятя, старый хрен! -

О времена! о нравы!

Вдовы от глада мрут,

А театральны павы

С вельможей дань берут -

О времена! о нравы!

За слово и за взгляд

Текут ручьи кровавы;

Друг друга все едят -

О времена! о нравы!

Не полно ли, друзья?

Вам шутки и забавы,

А ведь ответчик я -

О времена! о нравы!

1796

Объявление от издателей о журнале на будущий год

Во славу троицы певцов

Журнал для толка, а не вкуса

Имеет быть и впредь в печатне Гиппиуса.

Хвостов. Кутузов. Салтыков.

1805

Ода П. П. Бекетову

Пускай тщеславный предается

Морским изменчивым волнам,

На полных парусах несется

К некому счастью иль бедам.

Бекетов! малым кто доволен,

Тому век бедным не бывать!

Он больше счастлив, больше волен,

Чем толь завидуема знать,

Котора от косого взгляда,

В алмазах, в золоте кругом

И на диване парчевом,

Внутрь сердца терпит Муки ада.

Перуны чаще шлют удары

К вершинам неприступных гор

И с большей силой вихри яры

Колеблют дуб, страшащий взор.

Под низкой кровлей безопасной,

Спокойнее, мой милый, жить:

Чем выше башня, тем ужасней

Ее паденье должно быть.

Мудрец в бедах ждет лучшей части

И тем свой подкрепляет дух,

А в счастьи сторожит свой слух,

Не крадутся ль к нему напасти?

Угрюмый север наш морозы,

Снег, иней, мглу низводит к нам,

Но и у нас прелестны розы

Цветут, алеют по лугам.

Теперь мы томными очами

С унынием на всё глядим,

А завтра, может быть, и сами

С весельем дружбу заключим.

Всегда ль бог Пинда {*} с грозным луком?

{* Гомер говорит, что Аполлоновы

стрелы производили смертоносную язву

в греческом стане.}

Нередко светлый Аполлон,

Прервав златыя лиры сон,

Пленяет оной сладким звуком.

1795

Он дома - иль Шолье, иль Юм, или Платон...

Он дома - иль Шолье, иль Юм, или Платон;

Со мною - милый друг; у Вейлер - Селадон;

Бывает и игрок - когда у Киселева,

А у любовницы - иль ангел, или рева.

1794

Орел и Змея

Орел из области громов

Спустился отдохнуть на луг среди цветов

И встретил там Змею, ползущую по праху.

Завистливая тварь

Шипит и на Орла кидается с размаху.

Что ж делает пернатых царь?

Бросает гордый взгляд и к солнцу возлетает,

Так Гений своему хулителю отмщает.

1805

Орел и Каплун

Юпитеров Орел за облака взвивался:

Уже он к трону приближался

Властителя громовых стрел -

И весь пернатых род на след его смотрел.

«Недаром он любим Юнониным супругом! -

В восторге восклицал Петух. -

Какая быстрота! какой великий дух!

Каким он очертил свой путь обширным кругом!

Недаром, повторю, вручен ему перун;

Кто равен с ним?» - «Кто? Ты и я, - сказал Каплун

Конечно; будем только смелы,

То также обтечем небесные пределы

И к солнцу возлетим;

А это покажу примером я моим».

С сим словом, размахнув крылами,

Уже задорный удалец

Между землей и небесами -

И вмиг... на кровлю, как свинец.

Спасибо Каплуну! и он урок оставил:

Отважный без ума всегда себя бесславил.

1810

Орел и Коршун

Юпитер Коршуну сказал: «Твоя чреда,

Орел в опале: будь его преемник власти».

И вдруг раздор, грабеж, все взволновались страсти!

Ошибка в выборе - беда.

1826

Орел и Филин

Орел стремил полет свой к Фебову престолу,

А Филин говорил: «От солнца мука нам».

Так доблесть ясный взор возводит к небесам,

Злодейство опущает долу.

1824

Орел, Кит, Уж и Устрица

Орел парил под облаками,

Кит волны рассекал, а Уж полз по земли;

И все, что редкость между нами,

О том и думать не могли,

Чтоб позавидовать чужой на свете доле.

Однако говорить и мыслить в нашей воле,

И Устрица моя нимало не винна,

Что, глядя на того, другого,

Восстала на судьбу она.

«Возможно ль! - думает, - неужель никакого

Таланта не дано лишь только мне одной?

Дай полечу и я!.. Нет, это дар не мой;

Дай поплыву!» - Все идет хило.

«Хоть поползем». - Не тут-то было!

А что и этого досаднее сто раз:

Подкрался водолаз,

Который, видно, что подслушал,

Схватил ее, да в рот, и на здоровье скушал.

Вот так-то весь наш век

В пустых желаньях погибает,

И редкий человек

Доволен участью бывает.

«Изрядно, но... авось и лучшее найду!»

А смотришь: и нашел беду!

1795

Освобождение Москвы

Примите, древние дубравы,

Под тень свою питомца муз!

Не шумны петь хочу забавы,

Не сладости цитерских уз;

Но да воззрю с полей широких

На красну, гордую Москву,

Седящу на холмах высоких,

И спящи веки воззову!

В каком ты блеске ныне зрима,

Княжений знаменитых мать!

Москва, России дочь любима,

Где равную тебе сыскать?

Венец твой перлами украшен;

Алмазный скиптр в твоих руках;

Верхи твоих огромных башен

Сияют в злате, как в лучах;

От Норда, Юга и Востока -

Отвсюду быстротой потока

К тебе сокровища текут;

Сыны твои, любимцы славы,

Красивы, храбры, величавы,

А девы - розами цветут!

Но некогда и ты стенала

Под бременем различных зол;

Едва корону удержала

И свой клонившийся престол;

Едва с лица земного круга

И ты не скрылась от очес!

Сармат простер к тебе длань друга

И остро копие вознес!

Вознес - и храмы воспылали,

На девах цепи зазвучали,

И кровь их братьев потекла!

«Я гибну, гибну! - ты рекла,

Вращая устрашенно око. -

Спасай меня, о гений мой!»

Увы! молчанье вкруг глубоко,

И меч, висящий над главой!

Где ты, славянов храбрых сила!

Проснись, восстань, российска мочь!

Москва в плену, Москва уныла,

Как мрачная осення ночь, -

Восстала! все восколебалось!

И князь, и ратай, стар и млад -

Все вкрепку броню ополчалось!

Перуном возблистал булат!

Но кто из тысяч видим мною,

В сединах бодр и сановит?

Он должен быть вождем, главою:

Пожарский то, России щит!

Восторг, восторг я ощущаю!

Пылаю духом и лечу!

Где лира? смело начинаю!

Я подвиг предка петь хочу!

Уже гремят в полях кольчуги;

Далече пыль встает столбом;

Идут России верны слуги;

Несет их вождь, Пожарский, гром!

От кликов рати воют рощи,

Дремавши в мертвой тишине;

Светило дня и звезды нощи

Героя видят на коне;

Летит - и взором луч отрады

В сердца унывшие лиет;

Летит, как вихрь, и движет грады

И веси за собою вслед!

«Откуда шум?» - приникши ухом,

Рек воин, в думу погружен.

Взглянул - и, бледен, с робким духом

Бросается с кремлевских стен.

«К щитам! к щитам! - зовет сармата, -

Погибель нам минуты трата!

Я видел войско сопостат:

Как змий, хребет свой изгибает,

Главой уже коснулось врат;

Хвостом все поле покрывает».

Вдруг стогны ратными сперлись -

Мятутся, строятся, делятся,

У врат, бойниц, вкруг стен толпятся;

Другие вихрем понеслись

Славянам и громам навстречу.

И се - зрю зарево кругом,

В дыму и в пламе страшну сечу!

Со звоном сшибся щит с щитом -

И разом сильного не стало!

Ядро во мраке зажужжало,

И целый ряд бесстрашных пал!

Там вождь добычею Эреве;

Здесь бурный конь, с копьем во чреве,

Вскочивши на дыбы, заржал

И навзничь грянулся на землю,

Покрывши всадника собой;

Отвсюду треск и громы внемлю,

Глушащи скрежет, стон и вой.

Пирует смерть и ужас мещет

Во град, и в долы, и в леса!

Там дева юная трепещет;

Там старец смотрит в небеса

И к хладну сердцу выю клонит;

Там путника страх в дебри гонит,

И ты, о труженик святой,

Живым погребшийся в могиле,

Еще воспомнил мир земной

При бледном дней твоих светиле;

Воспомнил горесть и слезой

Ланиту бледну орошаешь,

И к богу, сущему с тобой,

Дрожащи руки простираешь!

Трикраты день воссиявал,

Трикраты ночь его сменяла;

Но бой еще не преставал

И смерть руки не утомляла;

Еще Пожарский мещет гром;

Везде летает он орлом -

Там гонит, здесь разит, карает,

Удар ударом умножает,

Колебля мощь литовских сил.

Сторукий исполин трясется -

Падет - издох! и вопль несется:

«Ура! Пожарский победил!»

И в граде отдалось стократно:

«Ура! Москву Пожарский спас!»

О, утро памятно, приятно!

О, вечно незабвенный час!

Кто даст мне кисть животворящу,

Да радость напишу, горящу

У всех на лицах и в сердцах?

Да яркой изражу чертою

Народ, воскресший на стенах,

На кровах, и с высот к герою

Венки летящи на главу;

И клир, победну песнь поющий,

С хоругви в сретенье идущий;

И в пальмах светлую Москву!..

Но где герой? куда сокрылся?

Где сонм и князей и бояр?

Откуда звучный клик пустился?

Не царство ль он приемлет в дар? -

О! что я вижу? Победитель,

Москвы, отечества спаситель,

Забывши древность, подвиг дня

И вкруг него гремящу славу,

Вручает юноше державу,

Пред ним колена преклоня!

«Ты кровь царей! - вещал Пожарский. -

Отец твой в узах у врагов;

Прими венец и скипетр царский,

Будь русских радость и покров!»

А ты, герой, пребудешь ввеки

Их честью, славой, образцом!

Где горы небо прут челом,

Там шумные помчатся реки;

Из блат дремучий выйдет лес;

В степях возникнут вертограды;

Родятся и исчезнут грады;

Натура новых тьму чудес

Откроет взору изумленну;

Осветит новый луч вселенну -

И воин, от твоей крови,

Тебя воспомнит, возгордится

И паче, паче утвердится

В прямой к отечеству любви!

Лето 1795

Осел и Выжлица

«Скот глупый взял перед! и по какому праву? -

Шумела Выжлица. - Иль я не удала,

Иль обгоню его на славу». -

Не много ль славы в том, чтоб обогнать Осла.

1826

Осел и Кабан

Не знаю, отчего зазнавшийся Осел

Храбрился, что вражду с Кабаном он завел,

С которым и нельзя иметь ему приязни

«Что мне Кабан! - Осел рычал. -

Сейчас готов с ним в бой без всякия боязни!»

- «Мне в бой с тобой? -  Кабан с презрением

сказал.

Несчастный! Будь спокоен:

Ты славной смерти недостоин».

1805

Осел, Обезьяна и Крот

Не диво ли? Осел вдруг ипохондрик стал!

Зарюмил, зарычал,

Зачем неправосудны боги

Быкам крутые дали роги?

А он рожден без них, а он без них умрет!

Дурак дурацкое и врет;

Он, видно, думал, что в народе

Рога в великой моде.

Как Обезьяну нам унять,

Чтоб ей чего не перенять?

Ну, и она богам пенять:

Зачем, к ее стыду, печали,

Они ей хвост короткий дали?

«А я и слеп! Зажмите ж рот!» -

Сказал им, высунясь из норки, бедный Крот.

1803

Отец с сыном

«Скажите, батюшка, как счастия добиться?» -

Сын спрашивал отца. А тот ему в ответ:

«Дороги лучшей нет,

Как телом и умом трудиться,

Служа отечеству, согражданам своим,

И чаще быть с пером и книгой,

Когда быть дельными хотим».

- «Ах, это тяжело! как легче бы?» - «Интригой,

Втираться жабой и ужом

К тому, кто при дворе фортуной вознесется...»

- «А это низко!» - «Ну, так просто... быть глупцом!

И этак многим удается».

1805

Отъезд

Простите, Лары и Пенаты!

Прости и ты, волшебный край,

В котором гении крылаты

Казали мне и в дебрях рай;

Где я мечтами забавлялся,

Где лютый всех знобил мороз;

А я лежал средь нежных роз

И ароматом их питался;

И где в замерзлом ручейке

Видался каждый день с Наядой;

Где куст, береза вдалеке

Казались мне гамадриадой;

А дьяк или и сам судья

Какой-нибудь Цирцеи жертвой.

Ах, как в тебе был счастлив я!

Бывало, и живой и мертвый

Равно повиновались мне,

И я, не выходя из дому,

Чудесил так, что вряд другому

Увидеть даже и во сне.

Лишь месяц лик уставит в воду

И светлу твердь застелет мрак -

То есть как ночь на всю природу

Накинет флеровый колпак -

С восторгом я в тебя вступаю

И, как могучий чародей,

Натурою повелеваю:

Хочу - и зрю толпу людей,

За тридевять земель лежавших

Два века в мать сырой земле,

В их прежнем образе представших

Глазам моим в прозрачной мгле.

Вздохну - и вижу я Темиру,

В ее объятия лечу,

И в тот же миг, наладя лиру,

Что придет на сердце, бренчу.

Еще вздохну - и вмиг предстанет

Покрытый муравою луг;

С улыбкой нежной солнце взглянет,

Вспорхнет зефир, явится друг

С своею арфой сладкогласной

И маю возгласит на ней:

«Спеши, спеши, о май прекрасный,

Любезный вождь весенних дней!

Дохни к нам нежными устами -

И ландыш с розой расцветут;

Тебя с простертыми руками

Прелестны нимфы с неба ждут».

Но время, хоть никто не просит,

На быстрых крылиях своих

Мечты, утехи все уносит, -

И я почти лишен моих

Необходимою судьбою!

Ах! скоро, скоро я с тобою

Расстануся, волшебный мир!

Пройдет недели две, не боле,

И я уже на чистом поле

Лечу на тройке, как зефир.

Удалы мчат, закинув гривы

Земля бежит, и пыль столбом!

Прощайте, дни мои счастливы!

Прощай, отеческий мой дом!

Прощайте, грации и музы!

Увы! невольно сладки узы

Я должен с вами перервать...

Прощай, прощай и ты, о Волга! -

О Марс! о честь! о святость долга!

Скачу, скачу... маршировать.

1788

Ошибка Чижа

Чиж, в птичник залетя, прельстился им как раем.

Раздолье! пьет и ест одно он с Попугаем.

Но долго ль? Нет! Скворец там заклевал его. -

Опасно выходить из круга своего.

1826

Павлин

Индеек не на вкус пришел павлиний рост.

«Какой, - кричат, - урод!» А он в ответ злодейкам

Лишь только раздувал свой изумрудный хвост. -

Творенье гения - ответ его индейкам.

1826

Пародия на слова

Сотворивший небо и землю, тот, который и проч. рек, сотворил

нам бессмертного и - Петра Великого, явился, и творец восплескал

творению своему. Храм славы сгромождения П. Ю. Львова

Седящий на мешках славяно-русских слов,

От коего мы спим, а цензоры зевают,

Кто страшен грациям, кого в листочках Львов,

А Павлом Юрьичем домашни называют,

Рек сам себе: «Я врать досель не уставал,

Так подурачимся ж еще мы для забавы».

Он рек - и вмиг свахлял из щепочек

«Храм славы!»

Сотиньус, рот разинув, пал,

А Львов вприсядку заплясал.

1803

Пародия на Шаликову эпитафию И. Богдановичу

Любовь любовию пленилась

И с Душенькой совокупилась,

А эта Душенька от душечки родилась,

И сердце наконец

Без сердца для сердец

Их связно связь изобразило.

Читатель! Что ж бы это было?

Кто отгадал? спрошу вас я:

Галиматья!

1803

Песнь Лебедя

Пел Лебедь, и моих всех чувств он был владетель.

«Ты весел?» - я его, растроганный, спросил.

«Да, - он ответствовал, - час смерти наступил».

Спокойно жизни путь свершает добродетель.

1826

Песнь на день коронования его императорского величества государя императора Александра Первого

Поэт

И я питомец Аполлонов:

Так умолчу ль в сей важный час!

Судьба решится миллионов;

Взор мира обращен на нас,

И свыше громовержец внемлет:

Младый сподвижник восприемлет

Обет, который всех святей:

Быть стражем и отцом полсвета!

Утешь нас радугой завета,

О бог судеб! о царь царей!

Хор

Даруй твой суд царю младому,

Да будет другом правды он;

Любезен добрым, грозен злому,

Дальнейшего услышит стон;

Народов разных повелитель,

Да будет гений-просветитель,

Краса и честь своим странам!

Да будут дни его правленья

Для россов днями прославленья

И преданы от них векам.

Поэт

Монарх! под сими небесами,

На сем же месте, Иоанн

Приял геройскими руками

Венец, которым ты венчан.

Благоговей к своей порфире:

Ее носил великий в мире,

Сам Петр на мочных раменах!

Благоговей пред сей державой:

Она горит, блистает славой

Премудрый, одной в женах!

Хор

Да ниспошлет бессмертна внуку

Свой дар сердцами обладать;

Да укрепит монаршу руку

Кормилом царства управлять!

О ветвь, о кровь Екатерины!

При ней корабль наш {*} чрез пучины

{* Корабль правления.}

Отважно к счастию летел;

При ней россиянин, сын славы,

Вселенной подавал уставы

И жребием ее владел.

Поэт

Не изменимся и с тобою;

Тебе душа ее дана!

Я вижу, вижу пред собою,

Монарх! грядущи времена:

Россия в силе возрастает

И обелиски воздвигает

Во мзду заслуг своих сынов;

Гремят в ней Пиндары, Платоны,

О дни златые!.. Миллионы,

Несите сердце вместо слов!

Хор

Гряди на трон России с богом,

Гряди, отечества отец!

Будь счастья нашего залогом

И утешением сердец!

Цари всемощны и священны:

Хотят - и смертные блаженны

И на земле вкушают рай!

Им небо власть свою вручило;

Всходи, о новое светило!

И благостью в веках сияй.

1801

Петух, Кот и Мышонок

О, дети, дети! как опасны ваши лета!

Мышонок, не видавший света,

Попал было в беду, и вот как он об ней

Рассказывал в семье своей:

«Оставя нашу нору

И перебравшись через гору,

Границу наших стран, пустился я бежать,

Как молодой мышонок,

Который хочет показать,

Что он уж не ребенок.

Вдруг с розмаху на двух животных набежал:

Какие звери, сам не знал;

Один так смирен, добр, так плавно выступал,

Так миловиден был собою!

Другой нахал, крикун, теперь лишь будто с бою;

Весь в перьях; у него косматый крюком хвост;

Над самым лбом дрожит нарост

Какой-то огненного цвета,

И будто две руки, служащи для полета;

Он ими так махал

И так ужасно горло драл,

Что я таки не трус, а подавай бог ноги -

Скорее от него с дороги.

Как больно! Без него я, верно, бы в другом

Нашел наставника и друга!

В глазах его была написана услуга;

Как тихо шевелил пушистым он хвостом!

С каким усердием бросал ко мне он взоры,

Смиренны, кроткие, но полные огня!

Шерсть гладкая на нем, почти как у меня;

Головка пестрая, и вдоль спины узоры;

А уши как у нас, и я по ним сужу,

Что у него должна быть симпатия с нами,

Высокородными мышами».

- «А я тебе на то скажу, -

Мышонка мать остановила, -

Что этот доброхот,

Которого тебя наружность так прельстила,

Смиренник этот... Кот!

Под видом кротости он враг наш, злой губитель;

Другой же был Петух, миролюбивый житель.

Не только от него не видим мы вреда

Иль огорченья,

Но сам он пищей нам бывает иногда.

Вперед по виду ты не делай заключенья».

1802

Плавание

Морские чудища взвозилися толпами;

Волненье, шум! Матрос по вервиям бежит;

Готовьтесь, молодцы! товарищам кричит.

Взбежал и размахнул проворными руками,

В невидимой сети повиснул, как паук,

Стрегущий ткань свою в движениях ея.

О радость! Ветр! Корабль как с удила сорвался;

Зашевелился, раскачался,

Ныряет в пенистых зыбях...

Подъемлет выю, топчет волны;

Челом бьет облак, мчится к небу,

И ветр он забрал под крыло,

С ним умеете и поэт средь бездны

Уносится порывом мачты;

Надулся дух его, как парус, и с толпой,

Невольно, шумным он восторгам предался;

Соплещет спутникам, припал на край громады

И грудью мнит ее движенью помогать.

О, как ему легко и любо!

Отныне только он узнал

Завидную пернатых долю!

1827

План трагедии с хорами

Содержание

Лапландский князь, жених гренландския княжны,

В день свадьбы, простудясь, горячкой умирает.

Тревога, брачные свечи погашены,

Стон, слезы; наконец любовник оживает.

ПРОЛОГ

Музыкант

(приближаясь к кулисам, дает актерам знак к выходу)

Внемли и выступи, народ,

Попарно свой устроя ход!

(К актерам)

Вы помнить роль свою старайтесь!

(К фигурантам)

А вы! - вы с такты не сбивайтесь!

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КНЯЗЬ И КНЯЖНА.

Княжна

О, князь! итак, ты мой!

Князь

А ты моя, княжна!

Акт кончится, и ты со мной сопряжена!

О боги! о судьба! о счастие! о сладость!

Народ! пляши и пой! дели со мною радость!

Хор

Воспляшем, воспоем, докажем нашу радость!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Княжна

Ты болен, милый князь?

Князь

Озноб во мне и жар!

Княжна

Увы!

Князь

Прости!.. прости!

(Умирает)

Княжна

Несноснейший удар!

Завистливая смерть! о рок бесчеловечной!

Народ! пляши и пой в знак горести сердечной!

Хор

Воспляшем, воспоем в знак горести сердечной!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Гений спускается с облаков посреди грома и молнии.

Гений

Супруг твой оживет: прерви, царевна, стон!

Невинною трех парк ошибкой умер он.

О царь! будь паки жив!

Князь

(Встает)

Мои ли это ноги?

Княжну ль еще я зрю?.. О милосердны боги!

Княжна

Дражайший князь! пойдем, пойдем скорее в храм!

Народ! пляши и пой похвальну песнь богам!

Хор

Воспляшем, воспоем похвальну песнь богам!

1810

Пловец под тучею нависшей...

Пловец под тучею нависшей,

Игралище морских валов,

Не зря звезды, ему светившей,

Покоя просит у богов.

К покою простирают длани

И Мидии роскошный сын,

И мужественный витязь в брани

Пространных Фракии долин.

При старости и жизни в цвете

Всегда в отраду нам покой,

Непокупаемый на свете

Ниже и пурпура ценой!

Нередко грусть и сильных гложет

В их позлащенных теремах,

И ревность ликторов не может

Отгнать от них заботы, страх.

Но кто же более проводит

В покое круг летящих дней?

Лишь тот, кто счастие находит

Среди семейства и друзей;

Приютной хижиной доволен,

Наследьем скромным от отца,

В желаньях строг, в деяньях волен

И без боязни ждет конца;

Чужд зависти, любостяжанья,

Днем весел, в ночь покойно спит!

Почто нам лишние желанья,

Коль смерть внезапу нас разит?,

Почто от пристани пускаться

Во треволненный океан,

Бездомным сиротой скитаться

Под небосклоном чуждых стран?

Мать-родину свою оставишь,

Но от себя не убежишь:

Умолкнуть сердце не заставишь

И мук его не усмиришь!

Ни день, ни час не в нашей воле;

Счастливцев совершенных нет!

Так будем же в смиренной доле

Сносить равно и мрак и свет!

Ахилл толь рано жизнь оставит,

Титан два века будет жить;

Кто знает, чью из нас прибавит

Иль укоротит парка нить?

На пажитях твоих красивых

Пестреет стадом каждый луг,

И ржание коней строптивых

Разносит гул далече вкруг.

Тебя богатство, знатность рода

В червлену ризу облекли,

А мне фортуна и природа

Послали в дар клочок земли;

Таланта искру к песнопенью

На лад любимых мной творцов

И равнодушие к сужденью

Толпы зоилов и глупцов.

1810

Плод

Садовник сетовал, что долго плод не зреет;

А плод судил: вина не от моих семян:

Дай больше света мне, и буду я румян. -

Без солнца и талант в созрении коснеет.

1826

Плоды мудрого правления

При пятом Льве Медведь за правду лез из кожи,

Вол сдабривал поля и был неутомим;

Конь смелостью блистал. Короче заключим:

Велик монарх - отличны и вельможи.

1826

По следам Диогена

Посвящается В. Слабошевичу

Я зажег свой фонарь. Огоньком золотым

Он во мгле загорелся глубокой.

И по свету бродить я отправился с ним

То тропой, то дорогой широкой.

Я везде побывал - у подножья божков

И любимцев прогресса и века,

И под кровлей забытых, презренных рабов, -

Я повсюду искал человека.

Беспредельная, грозная мгла над землей

Простирала могильные сени,

И во мгле окровавленной, страшной толпой

Шевелились и двигались тени.

Исхудалые, бледные, в тяжких цепях

Шли они трудовою дорогой

И тельцов золотых на усталых руках

Проносили с тоской и тревогой.

Если двое столкнутся - безжалостный бой

Начинают безумные братья...

Льется кровь, разливаясь широкой волной,

И гремят над толпою проклятья;

И напрасно безумцев разнять я хотел,

Говоря им о правде и боге:

Этот бой беспощадный повсюду кипел

На тернистой житейской дороге!

И с улыбкой, исполненной злобы глухой,

С высоты своего пьедестала

Беспредельно царил над развратной толпой

Гордый призрак слепого Ваала.

Где же люди? Тоскующий взор не встречал

Ни любви бескорыстной, ни ласки;

Только стон над землей утомленной стоял,

Да с безумным весельем повсюду звучал

Дикий грохот вакхической пляски.

Где же жизнь? Неужели мы жизнью зовем

Этот мрак без лучей идеала?..

И ушел я поспешно с моим фонарем

Из мятежного царства Ваала.

Я хотел отдохнуть на просторе полей

От бесплодных и долгих исканий,

От разврата и злобы погибших людей,

От жестокой борьбы и рыданий.

Предо мной расстилалась туманная даль...

Ночь повсюду безмолвно дремала,

И подруга раздумья - немая печаль

На душе словно камень лежала.

Грустно, грустно кругом. Никого - кто бы мог

Облегчить накипевшую муку,

Кто б в неравной борьбе мне участьем помог,

Протянул бы по-дружески руку...

Люди-братья! Когда же окончится бой

У подножья престола Ваала

И блеснет в небесах над усталой землей

Золотая заря идеала!

1779

По чести, от тебя не можно глаз отвесть...

По чести, от тебя не можно глаз отвесть;

Но что к тебе влечет?.. загадка непонятна!

Ты не красавица, я вижу... а приятна!

Ты б лучше быть могла; но лучше так, как есть.

1795

Поверю ль я тебе, Кощей...

Поверю ль я тебе, Кощей,

Что польза от всего на свете происходит?

Какую, например, кто пользу в том находит,

Что разоряешь ты людей?

1791

Подзобок на груди и, подогнув колена...

Подзобок на груди и, подогнув колена,

Наш Бавий говорит, любуясь сам собой:

«Отныне будет всем поэтам модным смена!

Все классики уже переводимая мной,

Так я и сам ученым светом

Достоин признан быть классическим поэтом!»

Так, Бавий, так! стихи, конечно, и твои

На лекциях пойдут в пример галиматьи!

Не позднее 1807

Подражание 136-му Псалму

На чуждых берегах, где властвует тиран,

В плену мы слезы проливали

И, глядя на Евфрат, тебя воспоминали,

Родимый Иордан!

На лозах бледных ив, склонившихся к реке,

Качались томно наши лиры;

Увы, а мы от них, безмолвные и сиры,

Сидели вдалеке!

«Рабы, - вкруг нас ревел свирепый стражи глас, -

В неволе пользы нет от стона;

Воспряньте духом вы и песнию Сиона

Пролейте радость в нас!»

Ах! нам ли песни петь среди своих врагов?

Они с отчизной разлучили,

Где наша колыбель, где сладость жизни пили,

Где наших перст отцов!

Прилипни навсегда, язык, к устам моим,

Замри, рука моя, на лире,

Когда забуду я тебя, древнейший в мире

Святый Иерусалим!

Напомни, Господи, Эдомовым сынам {*}

Ужасный день, когда их злоба

Вопила: смерть им, смерть и пламень вместо гроба;

Рушь все - престол и храм!

Но горе, горе злым: наш мститель в небесах.

Содрогнись, чадо Вавилона!

Он близок, он гремит, низвергайся со трона,

Пади пред ним во прах.

{* Идумеяне, хотя и вели род свой от Авраама, но  вступили  в  союз  с

вавилонянами против иудеев и были злейшими их врагами.}

1822

Подражание Петрарку

Поверит ли кто мне? - Всегда, во всех местах

Я слышу милую и вижу пред собою;

Она глядит из вод, она лежит в цветах,

Она мне говорит и дуба под корою,

Она и облачко поутру золотит,

Она в природе все и красит и живит.

О страсть чудесная! чем боле открываю

Угрюмой дикости в местах, где я бываю,

Тем кажется милей, прелестнее она;

Но ах, надолго ль, сей мечтой обольщена,

Блаженствует душа пылающая, страстна?

Минуту - и опять душа моя несчастна

Томится, и опять все меркнет для меня!

«Где Лора?» - ни она, никто не отвечает!..

И страждущий Петрарк на камень упадает

Без памяти, без чувств, так холоден, как он,

Лишь эхо отдает глухой и томный стон.

1797

Подражание Проперцию

Вотще мы, гордостью безумною надменны,

Мечтаем таинства провидеть сокровенны

И в ясных небесах планету зреть свою!

С парфянами ли мы, с британцами ль в бою,

На суше ль, на валах перуны в них бросаем,

Когда и как умрем?.. увы, того не знаем:

Пределы смертного известны лишь богам!

Нет, не возможно знать в жару сраженья нам,

Тогда как смерть равно с обеих стран карает,

Кому бессмертных суд победы лавр вручает!

Мы ведаем лишь то, что рок неизбежим,

Что всюду с нами смерть, хотя ее не зрим,

И что погибельны везде ее удары:

Землетрясение, болезни, яд, пожары

Лишают жизни нас и в недрах тишины,

В той самой хижине, в которой рождены.

Но рок свой предузнать старание напрасно!

Единый только тот, который любит страстно,

Имеет оный дар, чтоб ведать свой предел,

Не вострепещет он быть целью вражьих стрел;

Без страха под собой разверстое зрит море,

Когда Борей с волнами в споре,

И с треском молнии сверкают в небесах.

Вотще пред ним Харон на черных парусах

Стигийский мутный ток поспешно рассекает

И новой добычи алкает!

Предстань очам его, любезная, в тот час;

Взгляни с умильностью, простри свой нежный глас,

Скажи ему: «Живи!» - и во мгновенье ока

Счастливый смертный сей увидит паки свет...

Любовь, любовь сильней вседействующа рока,

Любовь отъемлет жизнь и оную дает!

1792

Подснежник

«Что мне зима? - сказал Подснежник, ранний цвет.

Пускай ее страшатся розы;

Я все превозмогу и бури, и морозы». -

Для гения препоны нет.

1824

Пой, скачи, кружись, Параша!...

Пой, скачи, кружись, Параша!

Руки в боки подпирай!

Мчись в веселии, жизнь наша!

Ай, ай, ай, жги! припевай.

Мил, любезен василечек -

Рви, доколе он цветет;

Солнце зайдет, и цветочек...

Ах! увянет, опадет!

Пой, скачи, кружись, Параша!

Руки в боки подпирай!

Мчись в веселии, жизнь наша!

Ай, ай, ай, жги! припевай.

Соловей не умолкает,

Свищет с утра до утра;

Другу милому, он знает,

Петь одна в году пора.

Пой, скачи, кружись, Параша!

Руки в боки подпирай!

Мчись в веселии, жизнь наша!

Ай, ай, ай, жги! припевай.

Кто, быв молод, не смеялся,

Не плясал и не певал,

Тот ничем не наслаждался;

В жизни не жил, а дышал.

Пой, скачи, кружись, Параша!

Руки в боки подпирай!

Мчись в веселии, жизнь наша!

Ай, ай, ай, жги! припевай.

1795

Полевой цветок

Простой цветочек, дикой,

Нечаянно попал в один пучок с гвоздикой;

И что же? От нее душистым стал и сам. -

Хорошее всегда знакомство в прибыль нам.

1805

Порок и Добродетель

«Я царь земной!» - Порок в надменности изрек.

«А я царю небес мой жребий поручила», -

Смиренно Доблесть говорила.

Решись и выбирай, бессмертный человек!

1826

Послание к Аркадию Ивановичу Толбугину

Друг изящного в природе

И судья а ла козак,

Поперек идущий моде,

Неприятель всяких врак;

Муз и музыки любитель,

Голубков, дроздов гонитель,

Грубый скиф по бороде,

Нежный Орозман душою,

Не по светскому покрою,

Одинаковый везде;

Не ханжа и не ласкатель,

О любезный созерцатель

В банях бабьей красоты!

Плюнь на светски суеты,

О поклонниче Заиры!

И склонись на голос лиры,

Почитающей тебя.

Дай увидеть мне себя

На свободе, в чистом поле;

Сделай честь ты хлебу-соле

Нового в лесу жильца.

Покажись - и хоры птичек,

Соловьев, дроздов, синичек,

Все, увидя мудреца,

Встрепенувшися крылами,

Громко-звонко запоют,

И мне весточку дадут,

Что Аркадий милый с нами!

1797

Послание к Н. М. Карамзину

Не скоро ты, мой друг, дождешься песней новых

От музы моея! Ни фавны рощ дубовых,

Ни нимфы диких гор и бархатных лугов,

Ни боги светлых рек и тихих ручейков

Не слышали еще им незнакомой лиры.

Под мраком грозных туч играют ли зефиры?

Поет ли зяблица, как бури заревут

И с гибкого куста гнездо ее сорвут?

До песней ли и мне под гнетом рока злова?

Еще дымится пепл отеческого крова,

Еще смущенна мысль всё бродит в тех местах,

Недавно где земле навеки предан прах,

Прах старца {*}, для меня толико драгоценна!

{* Автор лишился тогда родного своего дяди, П. А. Б.}

Каких же песней ждать от сердца огорченна?

Печальных. Но почто мне грациям скучать,

Когда твой нежный глас их будет услаждать?

Пускай они твое Послание {*} читают

{* Послание к женщинам.}

И розовый венок любимцу соплетают;

Пускай Херасков, муж, от детства чтимый мной,

То в мир фантазии пусть кажет за собой,

То к райским красотам на небо восхищает,

То на цветущий брег Пенея провождает

И, даже в зиму дней умом еще цветя,

Манит на лирный глас крылатое дитя

И с кротостью влечет, нежнейших чувств владетель,

Любить поэзию, себя и добродетель.

Пускай Державин всех в восторг приводит дух;

Пускай младый герой, к нему склоняя слух,

Пылает и дрожит, и ищет алчным взглядом

Копья, чтобы лететь потрясть землей и адом.

Притворства и в стихах казать я не хочу.

Поется мне - пою; невесело - молчу

И слушаю других иль, взявши посох в руку,

В полях и по горам рассеиваю скуку;

Разнообразности природы там дивлюсь

И сколки слабые с нее снимать учусь.

Как волжанин, люблю близ вод искать прохлады;

Люблю с угрюмых скал гремяши водопады;

Люблю и озера спокойный, гладкий вид,

Когда его стекло вечерний луч златит.

А временем идя - куда, и сам не зная -

Чрез холмы, чрез леса, не видя сеням края

Под сводом зелени, вдруг на свет выхожу

И новую для глаз картину нахожу:

Открытые поля под золотою нивой!

Везде блестят серпы в руке трудолюбивой!

Какой приятный шум! какая пестрота!

Здесь взрослый, тут старик, с ним рядом красота;

Кто жнет, кто вяжет сноп, кто подбирает класы;

А дети между тем, амуры светловласы,

Украдкой по снопу, играючи, берут,

Кряхтят под ношею, друг друга ею прут,

Валяются, встают и, усмотря цветочек,

Все врознь к нему летят, как майский ветерочек.

Ах! я и сам готов за ними вслед лететь!

Уже недолго мне и на цветы смотреть:

Уже я с каждым днем чего-нибудь лишаюсь.

Иду под тень кустов - ступлю и возвращаюсь

С поникшей головой: там нет уж соловья!

Сегодня у пруда остановился я:

И ласточки над ним кружилися, вилися,

И серы облака по небесам неслися.

Ах! Скоро, милый друг, неистовый Эол

Помчится на крылах шумящих с гор на дол,

Завоет, закрутит, кусты к земле приклонит,

Свинцовые валы на озеро нагонит,

В пещерах заревет и засвистит в дуплах

И с воздухом смесит и листвия и прах:

День, два - и, может быть, цветочка не застану;

День, два - и, может быть... как знать?.. и сам увяну!

1795

Послание от английского стихотворца Попа к доктору Арбутноту

Иван! запри ты дверь, защелкни, заложи,

И, кто бы ни стучал, отказывай! Скажи,

Что болен я; скажи, что умираю,

Уверь, что умер я! Как спрятаться, не знаю!

Откуда, боже мой, писцов такой содом?

Я вижу весь Парнас, весь сумасшедших дом!

И там и здесь они встречаются толпами,

С бумагою в руках, с горящими глазами,

Всех ловят, всех к себе и тянут и тащат,

И слушай их иль нет, а оду прокричат!

Какой стеной, какой древ тенью защититься,

Чтоб этот скучный рой не мог ко мне пробиться?

Бесперестанно он колышется везде,

Гоняется за мной на суше, по воде,

Заползывает в грот, встречается в аллее,

Я в церковь, он туда ж! И, что всего мне злее,

Гонимый голодом и стужей с чердака,

Не даст спокойно мне и хлеба съесть куска!

То подлый стиховраль, в котором, без рожденья

Иль смерти богача, нет силы вображенья;

То крупный господин, слагатель мелочей,

То автор в чепчике, то бедный дуралей,

Который, быв лишен чернильницы, в замену

То автор в чепчике, то бедный дуралей,

То молодой судья, наместо чтенья прав,

Кропающий экспромт, до полночи не спав;

Все, все - кто возгордясь моими похвалами,

Кто ж недоволен мной - дождят в меня стихами!

И я ж еще другим обязан дать ответ,

Артуру, для чего охоты в детях нет

К судейству! все стихи мои тому виною!

А Корну, для чего он не прельщает Клою.

О ты, без коего не мог бы мир узнать,

Что станут на меня и за меня писать,

Спаситель дней моих! яви еще услугу

Ты ныне своему признательному другу:

Скажи, как с этой мне разделаться чумой?.

Какое зелие глупцов отгонит рой?

И что опасней мне, их дружба или злоба?

Ах, видно, не иметь отрады мне до гроба!

Как друг, боюсь их од, как недруг - клеветы:

Там скука, здесь вражда, и все страдаешь ты!

Но кто там? - Кодр. - Конец с моею головою!

С стихами, как с ножом, стоит он надо мною.

Вообрази, мой друг, к чему я осужден!

Ты знаешь, что я лгать и льстить не сотворен!

Молчать мне - тяжело; назвать чистосердечно

Писателя в глаза вралем - бесчеловечно;

А слушать вздор его - тотчас изобличусь.

Какая мука! Что ж? взяв кроткий вид, сажусь,

Вздохнувши, перед ним, с учтивостью зеваю,

В молчании бешусь; но наконец бросаю

Все с автором чины и прямо говорю:

«За вашу вежливость ко мне благодарю.

Вы с дарованием, однако... подержите

Тетрадку вашу с год». - «Что вы сказать хотите?» -

Вскричал привыкший век пером своим чертить,

И по охоте врать, и по охоте жить;

Привыкший рифмовать вседневно с ранним светом,

Покояся еще под авторским наметом,

Которого мохры, не отлетая прочь,

Целуют нежные Зефиры день и ночь.

«Год целый! - повторил. - Так вам не полюбилась?

Тем большая во мне доверенность родилась:

Возьмите же ее и, что угодно вам,

Прибавьте, выкиньте, на все согласье дам».

- «Могу ль отрады ждать к моей суровой доле, -

Другой мне говорит, - две милости, не боле!

Во-первых, дружества, потом же сто рублей!»

- «А вы кто?» - «Я в числе Дамоновых друзей,

И с просьбой от него: вы с герцогом в союзе;

Склоните взор его Дамона к бедной музе?»

- «Но ваш почтенный друг сто раз меня бранил».

- «Ах, сколько ж он и слез раскаяния лил!

Уважьте просьбу вы, иль гнев его опасный:

Дамон издателем журнала «Беспристрастный»,

И к Курлову {*} столу бывает приглашен».

{* Лондонский книгопродавец.}

Что за пакетище! еще ли не взбешен?

Посмотрим: «Скудных сил се плод новорожденный.

Трагедия! Пока отец ее смиренный

Во мраке принужден от всех себя таить,

Благоволи отцом сиротки этой быть!»

Опять забота мне! За правду б он озлился;

Я промолчал. С другой он просьбою явился:

Отдать ее играть! Я ожил; с давних лет

Меж скоморохами и мною связи нет!

Трагедии отказ. Писатель раздраженный

Кричит: «Да гибнет весь актеров род презренный!

А я сейчас в печать трагедию отдам:

Пусть судит публика!.. Еще я с просьбой к вам:

Нельзя ли слова два сказать об ней Линтоту?»

Как! этому срамцу? И он свою щедроту,

Что не взял за печать, всем станет возносить!

«Ну, хоть поправьте же - вам скучно, может быть?

Но я (мне на ухо), что выручу, все с вами!»

Признаться, тут его обеими руками

Я обернул к дверям, промолвя: «Вот поклон

Тебе за твой дележ! Теперь же... просим вон!»

Мне часто говорят: «Уж быть беде с тобою!

Не тронь ты тех и тех, не схватывайся с тою!»

Какая нужда мне до глупости людей?

Пусть хвастает осел длиной своих ушей;

Что может сделать он? - «Что может он? лягаться!

Таков-то и глупец». - Я колок, может статься;

Но можно ль говорить о глупости слегка?

По крайней мере мне все сносней дурака.

Неустрашимый Кодр, где есть тебе примеры?

Весь свет против тебя: и ложи, и партеры

Со всех сторон бранят, зевают и свистят,

И шляпы на тебя и яблоки летят.

Ни с места! ты сидишь! Честь Кодру-исполину!

С каким трудом паук мотает паутину!

Смети ее, паук опять начнет мотать:

Равно и рифмача не думай обращать!

Брани его, стыди; а он, доколе дышит,

Пока чернила есть, перо, все пишет, пишет

И горд своим тканьем, нет нужды, что оно,

Дохни, так улетит, - враль мыслит: мудрено!

Но, впрочем, где ж моя вина перед глупцами?

Лишаю ль их утех моими я стихами?

Кодр меньше ль от того доволен сам собой?

Престал ли надувать Милорд подзобок свой?

Расстался ли Циббер с кокеткой и патроном,

Которому он льстил? Мор меньше ль франмасоном

Не тот же ли Генлей оратор подлецов?

Не то же ль действие Филипсовых стихов

Над сердцем и умом ученого прелата?

А Сафо?.. «Боже мой! оставишь ли хоть брата?

Не страшно ли вражду навлечь таких людей?»

Страшнее во сто раз иметь из них друзей!

Дурак, бранив меня, смешит, не досаждает,

А ласкою своей беситься принуждает:

Один мне том своих творений приписал

И боле ста врагов хвалой своей ругал;

Другой, с пером в руках, моей став рыцарь славы,

Ведет с журналом бой; иной - какие нравы! -

Украв мою тетрадь, печатать отдает;

Иной же ни на час покоя не дает,

Везде передо мной с поклоном: подпишися!

А многие еще - теперь, мой друг, дивися,

Как часто с глупостью сходна бывает лесть, -

И безобразие мое мне ставят в честь!

«Ваш нос Овидиев; вы так же кривошея,

Как и Филиппов сын, а с глаз...» - Нельзя умнея!

Довольно уж, друзья! И так в наследство мне

Лишь недостатки их осталися одне.

Не позабудьте же, как слягу от бессилья,

Представить точно так лежавшего Вергилья;

А как умру, сказать, что так же, наконец,

Скончался и Гомер, поэзии отец.

Откуда на меня рок черный накачался?

Почто я с ремеслом безвыгодным спознался?

Какой злой дух меня пером вооружил?

О небо! сколько мной потраченных чернил!

Но льзя ль противиться влечению природы?

От самой люльки я в младенческие годы

Невинным голосом на рифмах лепетал.

О, возраст счастливый, в котором я сбирал

Цветы, не думав быть уколот их шипами,

И удовольствия не вспоминал с слезами!

Но, стихотворствуя, по крайней мере я

Не отравлял минут незлобного житья

Родителей моих. Моя младая муза,

Со добродетелью ища всегда союза,

Наставила меня ее лишь только петь,

В бедах и горестях терпение иметь,

Питать признательность, ничем не загладиму,

К тебе, о нежный друг! за жизнь, тобой храниму.

Но скажут: для чего ж в печать он отдает?

Ах, с счастием моим кто в слабость не впадет?

Вальс, тонкий сей знаток; Гренвиль, сей ум толь нежный,

Сказали мне: пиши, питомец муз надежный!

Тальбот, Соммерс меня не презрили внимать

И важный Аттербур улыбкой ободрять;

Великодушный Гарт был мой путеводитель;

Конгрев меня хвалил, Свифт не был мой хулитель,

И Болингброк, сей муж, достойный вечных хвал,

Друг старца Драйдена, с восторгом обнимал

В отважном мальчике грядущего поэта.

Цвети же, мой венок, ты бесконечны лета!

Я счастлив! я к тебе склонял бессмертных взгляд;

По ним и мой талант и сердце оценят!

Что ж после мне Бурнет и все ему подобны?

Ты помнишь первые стихи мои незлобны?

Тогда еще не смел порок я порицать,

А только находил утеху рисовать

Цветочки, ручеек, журчащий средь долины;

Обидны ли кому столь милые картины?

Однако ж и тогда Гильдон меня ругал.

Увы! он голоден, бог с ним! - я отвечал.

За критику моих стихов я не сержуся:

Над вздорною смеюсь, от правильной учуся.

Но кто наш Аристарх? кто важные судьи,

Которых трепетать должны стихи мои?.

Обильные творцы бесплодных примечаний,

Уставщики кавык, всех строчных препинаний.

Терпеньем, памятью, они богаты всем,

Окроме разума и вкуса; между тем

И мертвым и живым суд грозный изрекают, ~~

Сиянием чужим свой мрак рассеивают,

И съединением безвестных сих имен

С славнейшими дойдут до будущих времен;

Так в амбре червяков мы видим и солому.

Но, кроме критиков, уйду ли я от грому

Писателей, и чем себя от них спасать?

И дельно! для чего их цену открывать?

Но Тирса я хвалил, а недоволен мною

За то, что слишком Тирс доволен сам собою.

Хваля писателя, потребно нам открыть

Не то, каков он есть, но чем он хочет быть.

Увядшия красы портрет всегда несходен;

Ее и лоб и глаз, а говорит: негоден.

Один корячится, надувшись, дичь несет

И то высокостью поэзии зовет;

Другой рисовкою быть хочет отличаем;

Иной метафорой, и ввек непонимаем;

А этот, навсегда рассоряся с стыдом,

До самой старости живет чужим добром;

В год собственных стихов напишет нам с десяток,

И то, чтоб показать в таланте недостаток;

Обновы музе шьет из разных лоскутков,

Щечится, тратить скуп, а все из бедняков!

Скажи же, что они удачно выбирают, -

Какой поднимут вопль! Вот как певцов ругают!

Все в голос закричат: да и чего хотим?

И самый Аддисон прострелен будет им! -

Пускай же мрут они в безвестности презренной!

Но если я скажу, что автор есть почтенной:

Исполнен разума, умеющий равно

Как мыслить, так и жить, которому дано

В словах приятным быть, в творениях высоким

И ловкость съединять с учением глубоким;

Он к чести щекотлив, в изящное влюблен,

Рожден быть счастливым, для славы сотворен;

Но думает, как все властители Евфрата,

Что крепок скиптр в руках удавкой только брата;

Надмен к соперникам, но в сердце к ним ревнив;

Бранит с учтивостью, коварствует, хвалив;

Улыбкою грозит, лаская ненавидит;

Украдкою язвит, но явно не обидит,

Наукам должен всем, а гонит их в другом,

На Пинде он министр, в Виндзоре остряком;

Считает критику проступком уголовным,

Вертит и властвует народом стихословным

В сенатике своем, как друг его Катон... {*}

{* «Смерть Катона», трагедия описываемого здесь автора.}

Смеетесь? - плачьте же: сей автор... Аддисон!

Ах! кто не поражен сим жалким сочетаньем

Столь малыя души с столь редким дарованьем!

На что притворствовать? Я сам самолюбив

И обществу скучать стихами не ленив!

Конечно, и мои различные творенья,

В листах и мокрые, лишь только из тисненья,

Гуляют в Лондоне у дрягилей в руках,

И пышный их титул приклеен на стенах

По многим улицам; но не боюсь улики,

Чтоб, в глупой гордости, хотел я сан владыки

Присвоить сам собой над пишущей толпой,

Чтоб новые стихи сбирал по мостовой.

Они родятся, мрут, а я об них не знаю;

На лица эпиграмм нигде не распускаю

И тайно ничего в печать не отдаю;

Ни желчи на дела правительства не лью

В кофейных, праздности народной посвященных;

Ни жребья не решу пиес новорожденных,

В партерах заводя и в ложах заговор;

И проза, и стихи, и самых муз собор -

Все мне наскучило, и все я уступаю

От сердца Бардусу. - Но, кстати, вспоминаю,

Как Феб средь чистых дев сияет с двух холмов,

Дебелый Меценат сидит в кругу льстецов

И услаждается курения их паром;

Святилище его, украшенно Пиндаром

С отбитой головой, отверсто лишь тому,

Кто пишет вопреки и сердцу и уму;

И каждый враль в него вступает без препоны.

От вкуса Бардуса там все берут законы;

И чтобы раз хотя попасть к его столу,

Иной по месяцу поет ему хвалу.

Таков-то Бардус наш! Однако ж кто поверит,

Чтоб тот, который все дары так верно мерит,

Так ловит, не нашел их... в Драйдене одном?

Но знатный господин с ученьем и умом

Не завтра, так вперед вину свою познает:

Он голодом морит, по-царски погребает.

Вельможи! славьтеся хвалами рифмачей;

Дарите щедро тех, кто вас еще тупей;

Любите подлость, лесть, невежество Циббера,

Кричите, что ему не видано примера;

Пускай он будет ваш любимец и герой,

А добрый, милый Ге пусть остается мой!

Дай бог не знать и мне, как он, порабощенья!

О, если бы я мог, без рабства, обольщенья,

Почтенным быть всегда в почтенном ремесле,

Считать весь мир друзей в умеренном числе;

Для утешенья их употреблять все силы,

Читать, что нравится, а видеть, кто мне милы;

На знатного глупца с презрением смотреть

И с знатным иногда свидания иметь!

Чего мне боле? Я к большим делам не сроден;

Спокоен, без долгов, достаток мой свободен;

Читаю «Отче наш», пишу и по трудах

Я, слава богу, сплю, не бредя о стихах;

И жив иль нет Деннис, не думаю нимало.

«Не написали ль вы что нового?» - бывало,

Жужжат мне. Боже мой! как будто для письма

Я только и рожден! в вас, право, нет ума!

Ужель я не могу чем лучшим заниматься?

Пристроить сироту, о друге постараться!

«Вы были с Свифтом? Он мне встретился сейчас;

Уж, верно, что-нибудь готовится у вас?»

Божусь, что ничего; болтун и сам божится:

«Не верю!.. но ведь Поп в стихах не утаится!»

И первый злой пасквиль, достойный быть в огне,

Чрез два дни мой знаток приписывает мне!

Увы! и самый дар Виргилия несносен,

Когда, невинности смиренно вредоносен,

Злословит доброго и вводит в краску дев.

Пусть грянет на меня, не медля, божий гнев,

Коль скоро уязвлю, в словах или на лире,

Хотя одиножды честного мужа в мире!

Но барин с рабскою и низкою душой,

Скрывающий ее под лентою цветной;

Но злой, готовящий ков пагубный, но скрытный

Таланту, красоте невинной, беззащитной;

Но Шаль, который всем, тщеславяся, твердит,

Что он мой меценат, что я его пиит,

Везде мои стихи читает и возносит;

Когда же кто меня от зависти поносит,

Тогда он промолчит, чтоб не нажить врагов;

Который на часу и ласков и суров,

И ежели не зол, так враль, всегда готовой

И тайну разболтать для весточки лишь новой,

И, злой давая толк мной выданным стихам,

Сказать: «Он метил в вас» - придворным господам.

Вот, вот мои враги! я вечный их гонитель,

Я бич, я ужас злых, но добрых защититель.

Страшись меня, Генлей! Как! этот часовой

Минутный червячок под пылью золотой?

Достойна ль бабочка быть в море потопленна?

Так раздави ж ногой ты червяка презренна,

Который, возгордясь, что ночью светит он,

Везде ползет, язвит и смрадом гонит вон;

Все в обществе цветы дыханьем иссушает.

С утра до вечера Генлей перелетает

От Пинда к Пафосу, как ветреный Зефир;

Но хладен близ красот, но глух к согласью лир.

Так выученный пес пред дичию вертится,

Теребит, но вонзить зубов в нее боится.

Вглядись в него: я бьюсь с тобою об заклад,

Какого рода он, не скажешь мне впопад!

Мужчина, женщина ль? не то и не другое,

Едва ль и человек, а так... что-то живое,

Которое всегда клевещет иль поет,

Иль свищет, иль хулу и на творца несет;

Пременчивая тварь: в кокетстве хуже дамы,

То философствует, то мечет эпиграммы,

Пред женщинами враль, пред государем льстец,

Сердечкин и нахал, и пышен, и подлец.

Таков прекрасныя был Евы искуситель,

Невинности ея и рая погубитель:

Взор ангела имел сей ядовитый змей,

Но даже красотой он ужасал своей;

Для видов гордости приветливым казался

И для тщеславия смиренно пресмыкался.

Но кто по чувствиям сердечным говорит,

Приветлив, а не подл, не горд, а сановит,

И знаем без чинов, без знатности и злата? -

Поэт: он ни за что не будет друг разврата.

Всегда велик душой и мыслями высок,

Ласкать самим царям считает за порок:

Он добродетели талант свой посвящает

И в самых вымыслах приятно поучает:

Стыдится быть врагом совместников своих,

Талантом лишь одним смиряет дерзость их;

С презрением глядит на ненависть бессильну,

На мщенье критики, на злость, вредом обильну,

На промах иногда коварства и хулы,

На ложную приязнь и глупые хвалы.

Пускай сто раз его ругают и поносят

И глупости других на счет его относят;

Пусть безобразит кто, в глаза его не знав,

В эстампе вид его иль в сочиненьи нрав,

И если не стихи, порочит их уроки;

Пускай не престают сплетать хулы жестоки

На прах его отца, на изгнанных друзей;

Пусть даже, наконец, доводят до ушей

И самого царя шишикалы придворны

И толки злых об нем и небылицы вздорны;

Пусть ввек томят его в плачевнейшей судьбе, -

О добродетель! он не изменит тебе;

Он страждет за тебя тобой и утешаем.

Но знатный мной браним, но бедный презираем!-:

Да! подлый человек, кто б ни был он такой,

Есть подл в моих глазах и ненавидим мной:

Копейку ль он украл иль близко миллиона,

Наемный ли писец иль продавец закона,

Под митрою ли он иль просто в клобуке,

За! красным ли сукном сидит иль в шишаке,

На колеснице ли торжественной гордится,

Иль по икру в грязи по мостовой тащится,

Пред троном иль с доской на площади стоит.

Однако ж этот бич, который всех страшит,

Готов на самого Денниса в том сослаться,

Что, право, он не столь ужасен, может статься;

Признался б и Деннис, когда бы совесть знал,

Что даже и враля он бедность облегчал.

Кричат: «Поп мстителен, Поп в гордости примером!»

А он столь горд, что пил с Тибальдом и Циббером!

А он столь мстителен, что и за целый том

Ругательств, на него написанных Попом,

Ни капли не хотел чернил терять напрасно!

В угодность милой, Шаль бранит его всечасно;

А он в отмещение желает всей душой,

Чтоб эта милая была его женой.

Но пусть Поп виноват и стоит осужденья:

За что ж бранить его виновников рожденья?

Кто смел обидчиком отца его назвать?

Злословила ль об ком его смиренна мать?

Не троньте ж, подлецы, вы род его почтенной:

Он будет знаменит, доколе во вселенной

Воздастся должная, правдивая хвала

За добрые стихи и добрые дела.

Родители его друг с другом были сходны:

И родом и душой не меньше благородны;

А предки их, любовь к отечеству храня,

Отваживали жизнь средь бранного огня.

Но что достаток их? - Не мздой приобретенный;

Законный: сей отец, мной вечно незабвенный,

Наследник без обид, без спеси дворянин,

Супруг без ревности и мирный гражданин,

Шел тихо по пути незлобивого века;

Он в суд ни одного не позвал человека

И клятвой ложных прав нигде не утверждал;

Он много о своих познаньях не мечтал;

Витийство все его в том только состояло,

Что сердце завсегда словами управляло;

Учтив по доброте, от опытов учен,

Здоров от трезвости, трудами укреплен,

Он знаком старости имел одни седины.

Отец мой долго ждал часа своей кончины;

Но скоро, не томясь, дух богу возвратил,

Как будто сладким сном при вечере почил.

Создатель! дай его признательному сыну

Подобно житие, подобную кончину,

То в зависть приведет и царских он детей.

Довольствуйся, мой друг, беспечностью своей,

А мне, лишенному спокойства невозвратно,

Мне с меланхолией беседовать приятно.

О! если бы могла сыновняя любовь

Хотя у матери согреть остылу кровь;

Прибавить жизни ей и на краю могилы

Поддерживать ее скудеющие силы,

Покоить, утешать до смертного часа

И отдалить ее полет на небеса!

1798

Почто ты Мазона, мой друг, не прочитаешь?...

«Почто ты Мазона {*}, мой друг, не прочитаешь?»

- «Какая польза в том?» -"Ты сам себя узнаешь»,

- «А ты его читал?»

- «Два раза». - «Хорошо ж, что я не начинал».

1791

{* Иоанна Мазона о познании самого себя.}

Поэт Оргон, хваля жену не в меру...

Поэт Оргон, хваля жену не в меру,

В стихах своих ее с Венерою сравнял.

Без умысла жене он сделал мадригал

И эпиграмму на Венеру!

1805

Прелестна Грация, служащая Венере...

Прелестна Грация, служащая Венере,

Или, по крайней мере,

Субреточка подобной ей,

Прими в знак дружбы ты моей

В подарок веер сей,

Могущий быть тебе заменою Зефира...

Когда Амур, властитель мира,

Или, ясней сказать, любовь

Прольет свой сладкий огнь в твою чистейшу кровь,

Когда он по твоим всем жилкам разольется

И новое твое сердчишечко забьется, -

Припадков таковых, Анюта, не страшись.

Прибегни к вееру, машись, машись, машись

И вмиг почувствуешь в крови своей прохладу,

Единую, увы, для ваших сестр отраду.

1791

Прелестная, полунагая...

Прелестная, полунагая,

С венком на мраморе чела,

Она, как пери молодая,

В наш мир из тихой сени рая,

Стыдясь и радуясь, сошла.

За колесницей триумфальной

Она, ликуя, шла вослед,

Над прахом урны погребальной

Роняла песню и привет,

Любовь и радости венчала,

Чаруя музыкой речей,

И за столом, под звон бокала,

Заздравным гимном оживляла

Кружок пирующих друзей.

Везде, где речь лилась людская,

Ей было место и почет,

И мир встречал, благословляя,

Ее божественный приход;

И фимиам, и лавр, и клики

Народ нес в дар ее жрецам,

И с тайной завистью владыки

Внимали пламенным певцам!..

К чему даны ей власть и звуки -

Она ответить не могла;

Глубокой мысли рай и муки

Бежали детского чела.

В часы небесных вдохновений

Она не ведала сомнений,

Она не плакала за мир, -

Она лишь по цветам ступала,

И жизнь ей весело сияла,

Как вечный праздник, вечный пир...

А между тем века бежали,

С веками - вянули цветы,

И тень сомнений и печали

Легла на светлые черты.

В ее божественные звуки

Больные ноты слез и муки,

Страдая, Истина вплела;

Растоптан в прах венец лавровый,

И терн кровавый, терн суровый,

Как змей, обвился вкруг чела!..

Вперед же, в новом обаяньи,

С заветом без конца любить,