Битники

Вихлясты, расхлябаны

Клокасты, нечесаны,

С такими же бабами

Простоволосыми,

Нахохленные, как сычи,

Шляются бородачи.

Видно, такая мода

Видно, такой фасон,

Что мордой он - Квазимодо,

А волосней - Самсон!

Вот он,мой современник,

Глубокомыслен, как веник.

Он и его Беатриче

Поклялись друг другу не стричься!

В этом и шик модерный,

Чтоб выглядить попещерней!

Звонче,гитара,тренькай -

Станем на четвереньки!

А какие-то профессора

Квохчут, вздором научным потчуя:

«Время кризисов» и сетера,

«Социальный протест» и прочее.

И выходит, что волосатость

Чуть ли не философский статус.

До коленных суставов вытянись.

Подбородочная растительность!

Объявляю - я тоже битник

Из самых из первобытных.

Я ратую горячо

За шкуры через плечо.

За набедренные повязки

Ослепительнейшей раскраски,

За дубины и за костры,

За каменные топоры.

Объявляю,что я поборник

Запрещения всех уборных -

Социальный во мне протест

Против отхожих мест!

Я к природе, к земле влекусь

И меня вдохновляет куст!

Взъерошенные,как птахи

На скамьях сидят неряхи.

Но все ж восседают парами,

Целуются все ж по-старому.

Смеются,друг дружке нравясь,

Трещат - разорви их атом,-

И во мне накипает зависть

Лысого к волосатым.

1967

За то, что руку досужую...

За то, что руку досужую

Не протянул к оружию,

За то, что до проволок Платтлинга

Не шел я дорогой ратника,

За то, что под флагом Андреевским

Не разнесло меня вдребезги, –

За это в глаза мне свалены

Всех городов развалины,

За это в глаза мне брошены

Все, кто войною скошены,

И вместо честной гибели

По капле кровь мою выпили

Тени тех самых виселиц,

Что над Москвою высились.

Звёзды

Моему отцу

Колыхались звёздные кочевья,

Мы не засыпали у костра.

Шумные, тяжёлые деревья

Говорили с нами до утра.

Мне в ту ночь поэт седой и нищий

Небо распахнул над головой,

Точно сразу кто-то выбил днище

Топором из бочки вековой!

И в дыру обваливался космос,

Грузно опускался млечный мост,

Насмерть перепуганные сосны

Заблудились в сутолоке звёзд.

– Вот они! Запомни их навеки!

То Господь бросает якоря!

Слушай, как рыдающие реки

Падают в зелёные моря!

Чтоб земные горести, как выпи,

Не кричали над твоей душой,

Эту вечность льющуюся выпей

Из ковша Медведицы Большой!

Как бы ты ни маялся и где бы

Ни был – ты у Бога на пиру...

Ангелы завидовали с неба

Нашему косматому костру.

За окном – круги фонарной ряби.

Браунинг направленный – у лба.

На каком-то чёртовом ухабе

Своротила в сторону судьба.

Рукописи, брошенные на пол.

Каждый листик – сердца черепок.

Письмена тибетские заляпал

Часового каменный сапог.

Как попало, комнату забили,

Вышли. Ночь уже была седа.

В старом грузовом автомобиле

Увезли куда-то навсегда.

Ждём ещё, но всё нервнее курим,

Реже спим и радуемся злей.

Это город тополей и тюрем,

Это город слёз и тополей.

Ночь. За папиросой папироса,

Пепельница дыбится, как ёж.

Может быть, с последнего допроса

Под стеной последнею встаёшь?

Или спишь, а поезд топчет вёрсты

И тебя уносит в темноту...

Помнишь звёзды? Мне уже и к звёздам

Голову поднять невмоготу.

Хлынь, война! Швырни под зубья танку,

Жерла орудийные таращь!

Истаскало время наизнанку

Вечности принадлежащий плащ!

Этот поезд, крадущийся вором,

Эти подползающие пни...

Он скулил, как пёс под семафором,

Он боялся зажигать огни.

Чащами и насыпями заперт,

Выбелен панической луной,

Он тянулся медленно на запад,

Как к постели тянется больной.

В небе смерть. И след её запутан,

И хлеща по небу на ура,

Взвили за шпицрутеном шпицрутен

С четырёх сторон прожектора!

Но укрывшись тучею косматой,

Смерть уже свистит над головой!

Смерть уже от лопасти крылатой

Падает на землю по кривой.

...Полночь, навалившаяся с тыла,

Не застала в небе и следа.

Впереди величественно стыла

К рельсам примерзавшая звезда.

Мы живём, зажатые стенами

В чёрные берлинские дворы.

Вечерами дьяволы над нами

Выбивают пыльные ковры.

Чей-то вздох из глубины подвала:

Господи, услышим ли отбой?

Как мне их тогда недоставало,

Этих звёзд, завещанных тобой!

Сколько раз я звал тебя на помощь, –

Подойди, согрей своим плечом.

Может быть, меня уже не помнишь?

Мёртвые не помнят ни о чём.

Ну а звёзды. Наши звёзды помнишь?

Нас от звёзд загнали в погреба,

Нас судьба ударила наотмашь,

Нас с тобою сбила с ног судьба!

Наше небо стало небом чёрным,

Наше небо разорвал снаряд.

Наши звёзды выдернуты с корнем,

Наши звёзды больше не горят.

В наше небо били из орудий,

Наше небо гаснет, покорясь.

В наше небо выплеснули люди

Мира металлическую грязь!

Нас со всех сторон обдало дымом,

Дымом погибающих планет.

И глаза мы к небу не подымем,

Потому что знаем: неба нет.

1953

Невозвращенец

Эмигранты, хныкать перестаньте!

Есть где, наконец, душе согреться:

Вспомнили о бедном эмигранте

В итальянском городе Ареццо.

Из-за городской междоусобицы

Он когда-то стал невозвращенцем.

Трудно было, говоря по совести,

Уцелеть в те годы во Флоренции.

Опозоренный и оклеветанный

Вражескими ложными наветами,

Дважды по одним доносам грязным

Он заглазно присуждался к казни.

В городе Равенне, на чужбине,

Прах его покоится поныне.

Всякий бы сказал, что делу крышка,

Что оно в веках заплесневело.

Но и через шесть столетий с лишком

Он добился пересмотра дела.

Судьи важно мантии напялили,

Покопались по архивным данным.

Дело сочинителя опального

Увенчалось полным оправданьем.

Так в законах строгие педанты

Реабилитировали Данте!

На фронтонах зданий гордый профиль!

Сколько неутешных слёз он пролил

За вот эти лет шестьсот-семьсот...

Годы пылью сыпались трухлявой.

Он давно достиг уже высот

Мировой несокрушимой славы.

Где-нибудь на стыке шумных улиц

В небольшом пыльно-зелёном сквере

Он стоял, на цоколе сутулясь,

Осуждённый Данте Алигьери.

Думал он: в покое не оставят,

Мёртвого потребуют на суд,

Может быть, посмертно обезглавят

Иль посмертно, может быть, сожгут.

Но в двадцатом веке, как ни странно,

Судьи поступили с ним гуманно.

Я теперь смотрю на вещи бодро:

Время наши беды утрясёт.

Доживём и мы до пересмотра

Через лет шестьсот или семьсот.

* * *

Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой,

Что судьба набросала на стол мне богатые яства,

Что я вытянул жребий удачный и славный... Постой –

Я родился под красно-зловещей звездой государства!

Я родился под острым присмотром начальственных глаз,

Я родился под стук озабоченно-скучной печати.

По России катился бессмертного «яблочка» пляс,

А в такие эпохи рождаются люди некстати.

Я родился при шелесте справок, анкет, паспортов,

В громыхании митингов, съездов, авралов и слётов,

Я родился под гулкий обвал мировых катастроф,

Когда сходит со сцены культура, своё отработав.

Только звёзды оставь. Разлюбил я торжественный стиль.

Кто ответит, зачем эти звёзды на небо всходили?

По вселенной куда-то плывёт серебристая пыль,

И какое ей дело до нас – человеческой пыли.

Я ещё уцелел, ещё жизнь мою праздную я

И стою на холодном ветру мирового вокзала,

А звезда, что плыла надо мной, – не твоя, не моя, –

Разве только морозный узор на стекле вырезала.

Оттого я на звёзды смотреть разучился совсем.

Пусть там что-то сверкает вверху, надо мной леденея, –

Мне бы дружеский взгляд да очаг человеческий. Чем

Ближе к небу – как Дельвиг говаривал, – тем холоднее.

Я сегодня прочитал за завтраком...

Сборник Дракон на крыше (Роквилл, 1973)

Я сегодня прочитал за завтраком:

«Все права сохранены за автором».

Я в отместку тоже буду щедрым –

Все права сохранены за ветром,

За звездой, за Ноевым ковчегом,

За дождем, за прошлогодним снегом.

Автор с общественным весом,

Что за права ты отстаивал?

Право на пулю Дантеса

Или веревку Цветаевой?

Право на общую яму

Было дано Мандельштаму.

Право быть чистым и смелым,

Не отступаться от слов,

Право стоять под расстрелом,

Как Николай Гумилев.

Авторов только хватило б,

Ну, а права – как песок.

Право на пулю в затылок,

Право на пулю в висок.

Сколько тончайших оттенков!

Выбор отменный вполне:

Право на яму, на стенку,

Право на крюк на стене,

На приговор трибунала,

На эшафот, на тюрьму,

Право глядеть из подвала

Через решетки во тьму,

Право под стражей томиться,

Право испить клевету,

Право в особой больнице

Мучиться с кляпом во рту!

Вот они – все до единого, –

Авторы, наши права:

Право на пулю Мартынова,

На Семичастных слова,

Право как Блок задохнуться,

Как Пастернак умереть.

Эти права нам даются

И сохраняются впредь.

...Все права сохранены за автором.

Будьте трижды прокляты, слова!

Вот он с подбородком, к небу задранным,

По-есенински осуществил права!

Вот он, современниками съеденный,

У дивана расстелил газетины,

Револьвер рывком последним сгреб –

И пускает лежа пулю в лоб.

Вот он, удостоенный за книжку

Звания народного врага,

Валится под лагерною вышкой

Доходягой на снега.

Господи, пошли нам долю лучшую,

Только я прошу Тебя сперва:

Не забудь отнять у нас при случае

Авторские страшные права.