Венгерский лес

Баллада

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Как сердцу сладостно любить

   Тебя, мой друг прелестный,

И здесь, в лесу дремучем, жить

   С тобой – в тиши безвестной!

Как ни красён наш Киев–град

   С его Днепром–рекою,

Но я, мой друг, скитаться рад

   В степях один с тобою;

С тобой любовь везде манит,

   Повсюду радость встретит,

Ярчее солнышко горит,

   Яснее месяц светит.

Покинул я, пленен твоей

   Девичьей красотою,

Край милый родины моей

   С приветливой семьею;

Я бросил шум кровавых сеч,

   И славу жизни ратной,

И верного коня, и меч,

   И шлем, и щит булатный,

И стрелы меткие моя,

   И почести княжие

За кудри русые твои,

   За очи голубые.

Но то волнует дух тоской,

   Что ты, родясь княжною,

Простилась с негой золотой,

   Простясь с родной страною.

Ах! прежде в тереме своем

   Ты жизнью лишь играла;

Теперь под бедным шалашом

   Кручину здесь узнала.

Бывало, в струны душу льешь,

   Их звоном всех пленяешь;

Теперь волну и лен прядешь,

   И хрупкий лист сбираешь.

И, жертвой гневного отца,

   В чужбине, в тяжкой доле,

Ты здесь подругой беглеца,

   Ты здесь не можешь боле

Себя, как прежде, наряжать

   Узорчатой парчою

И грудь прелестную скрывать

   Под дымчатой фатою.

Не для тебя, мой милый друг,

   И шелк, и бархат нежный;

Не вьется радужный жемчуг

   Вкруг шеи белоснежной».

– «О милый, милый! для чего,

   Крушась моей судьбою,

Ты ясность сердца моего

   Мрачишь своей тоскою?

Увяла б в светлых теремах

   Моя без цвета младость;

А здесь с тобой, в чужих лесах,

   Нашла любовь и радость;

И ты любил не жемчуги,

   Не камни дорогие,

А кудри русые мои

   И очи голубые».

Так на дунайских берегах,

   От родины далеко,

В дремучих Венгрии лесах,

   Гоним судьбой жестокой,

Скитался витязь молодой

   С подругою прекрасной, –

И дал край дикий и чужой

   Приют им безопасный.

Вотще разгневанный отец

   Погони посылает;

Их сочетал святый венец;

   Их темный лес скрывает.

Остан забыл, узнав ее,

   И славу, и свободу;

Он ею жил, он за нее

   Прошел бы огнь и воду;

Ах! за нее в борьбе с судьбой

   На что он ее решится?

Он с ней пылающей душой

   К прекрасному стремится.

Она отрадою в бедах,

   Всех чувств и дум виною,

Его надеждой в небесах

   И радостью земною.

И, чувством счастлива своим,

   В восторгах сердца тая,

Веледа в бедной доле с ним

   Нашла утехи рая;

Но что–то мрачное порой

   Останов дух смущает,

И что–то дивною тоской

   Взор ясный затмевает;

Какой–то думой угнетен,

   Таится он от милой

И будто гонит грозный сон

   Из памяти унылой.

И тайный страх расстаться с ней

   Невольно в грудь теснится;

Он ловит звук ее речей,

   Глядит – не наглядится,

И грусть свою, и тайный страх

   В молчаньи скрыв тяжелом,

С слезами часто на глазах,

   Твердит ей о веселом;

То вдруг задумчивый вздохнет,

   То вдруг с улыбкой взглянет;

Но сердце сердцу весть дает;

   И кто любовь обманет?

Печалью друга день и ночь

   Веледа волновалась;

Всё усладить, всему помочь

   Надежда ей мечталась.

Как бури сердца отгадать

   Безоблачной душою?

Остану можно ль тосковать,

   Когда Остан со мною?

И мнила: как он ни таит

   Тоски своей причину,

Любовь моя развеселит

   Останову кручину.

Чуть в думы милый погружен, –

   Она их разгоняет

Бесценной лаской тех имен,

   Что сердце вымышляет, –

И блеск дает красе своей

   Нарядами простыми,

И шелку золотых кудрей

   Цветками полевыми.

Когда ж в приютный уголок

   Уж темный вечер сходит,

Она, вздув яркий огонек,

   Беседу с ним заводит.

И быль родимой старины

   Рассказы оживляла;

Могучих прадедов войны

   С их славой вспоминала,

Иль юной пленницы тоску,

   И половцев набеги,

И Киев–град, и Днепр–реку,

   И роскошь мирной неги;

То песни родины святой

   Она ему певала;

То молча к груди молодой

   Со вздохом прижимала.

Но с детской нежностью она

   Как друга ни ласкает, –

Печалью всё душа полна,

   Ничто не услаждает;

Напрасно всё, и с каждым днем

   Его страшнее думы;

Сидит с нахмуренным челом,

   Задумчивый, угрюмый;

О странном вдруг заговорит,

   Бледнея, запинаясь;

Промолвит слово – и молчит,

   Невольно содрогаясь.

И уж на ту, кем он пленен,

   Едва возводит очи;

И в темном лесе бродит он

   С зари до темной ночи.

Раз смерклось, а Остана нет, –

   И бедная подруга,

В раздумье, подгорюнясь, ждет

   Тоскующего друга, –

И вне себя Остан вбежал,

   Пот градом, дыбом волос,

Взор дикий ужасом сверкал,

   Дрожащий замер голос.

«Он здесь, он здесь!» – «Кто, милый, кто?»

   – «Он в ночь придет за мною,

Он мертвым пал; страшись его!»

   – «О, друг мой! что с тобою?»

– «Луна и кровь!» – «Чья, милый, чья?

   Ах! страшными мечтами

Почто измучил ты себя?

   Хранитель–ангел с нами!

Какая кровь? удары чьи?

   За что? скажи! какие?»

– «За кудри русые твои,

   За очи голубые!»

И что придумать, что начать

   С тех пор она не знала, –

Лишь только пресвятую мать

   За друга умоляла.

И на младых ее щеках

   Уже не рдеют розы;

Не видно радости в очах, –

   И льются, льются слезы.

Всё то, чем сердце билось в ней,

   Что душу оживляло,

Исчезло всё – и светлых дней

   Как будто не бывало.

     ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Туманный небосклон яснел,

   Улегся вихрь летучий,

Лишь гром вдали еще гремел,

   И, рассекая тучи,

Вилася молния змеей;

   Дождь не шумел; пылает

Заря огнистой полосой,

   И блеск свой отражает

На темно–сизых облаках

   Румяною струею,

И тучи зыблются в волнах

   Багровою грядою.

Но вечер бурный догорел,

   Лишь зарево алеет;

Уж бор зеленый потемнел,

   Уж ночь прохладой веет;

Дыханье свежих ветерков

   Несет с полей росистых

И нежный аромат цветов,

   И запах трав душистых;

И по холмам уже горят

   Огни сторожевые;

И скалы мшистые стоят,

   Как призраки ночные.

Остан, давно забытый сном

   И мучимый тоскою,

Сидел на берегу крутом

   С подругой молодою;

Невольно всё его страшит,

   Всё в ужас дух приводит;

На свод небес она глядит,

   Он вдаль, где сумрак бродит;

И будто тайны вещий глас

   Ему напоминает,

Что к сердцу он в последний раз

   Веледу прижимает.

Но вот и полночь уж близка,

   Сгустился мрак в долинах,

В дремоте катится река,

   Сон мертвый на равнинах, –

Лишь там далеко за рекой

   Зарница всё мелькает,

Лишь тихий шорох чуть порой

   По рощам пробегает.

Но вот блеснул сребристый луч,

   Проник и в лес, и в волны, –

И над дубравой из–за туч

   Выходит месяц полный.

«О месяц, месяц, не свети!

   Померкни, месяц ясный!»

– «Зачем же меркнуть? друг, взгляни,

   Как, светлый и прекрасный,

Теперь спешит он разгонять

   Мрак ночи и туманы

И блеск таинственный бросать

   На сонные поляны!

Взгляни, как он с высот небес

   В струях реки играет,

И нивы мирные, и лес,

   И дол осеребряет!»

– «Ты помнишь ночь, как ты со мной

   Из терема бежала?

Он так светил!» – «О милый мой!

   И я о том мечтала.

Я помню: он тогда сиял

   Так радостно над нами,

И путь к венцу нам озарял

   Блестящими лучами».

– «Творец, ты знаешь всё!.. Прости!..

   Увы! в тот час ужасный!..

О месяц, месяц, не свети!

   Померкни, месяц ясный!»

И кинул он потухший взор

   С утесистой стремнины

На светлую реку, на бор,

   На тихие долины!

Но не красу их очи зрят;

   В нем чувства дух смущают:

Там звуки чудные страшат,

   Тут призраки летают,

То с тяжким стоном и глухим

   Волна ночная плещет,

То меч кровавый перед ним

   В дыму прозрачном блещет.

Нет, нет! Остан не победит

   Души своей тревоги, –

Встает, с Веледою спешит

   Скорей под кров убогий;

Идут, поля в глубоком сне,

   Ничто не колыхнется,

Лишь гул шагов их в тишине

   За ними вслед несется;

Глухая полночь; всё вокруг

   При месяце яснеет;

Чета проходит лес... и вдруг

   От страха цепенеет.

Неведомый в глуши лесной

   Пришлец их ожидает;

Но мрачный лик под пеленой

   От них пришлец скрывает;

И в свете лунном пелена

   Белеет гробовая,

И кровь струей на ней видна,

   Знать, тайно пролитая;

И пред четою он стоял

   Недвижен и безмолвный;

Остану только указал

   Рукой на месяц полный.

И тот, как громом поражен,

   Хотел бы в землю скрыться;

Не мог обнять Веледы он,

   Не мог перекреститься;

А что ж с Веледой? Ах! Она

   К Остану припадает;

Душа в ней ужасом полна;

   В ней сердце замирает;

Но страждет друг, – и страсть сильней;

   Прочь ужас, прочь смятенье!

Веледа робкая смелей

   Глядит на привиденье:

«О! кто же ты, пришлец ночной,

   Могилы хладной житель?

Как расступилась над тобой

   Подземная обитель?

Что к нам могло тебя привесть?

   Что страждущих тревожишь?

Откуда ты? какую весть

   Загробную приносишь?»

На те слова главой оно

   Задумчиво качнуло –

Пошевелилось полотно, –

   Под полотном вздохнуло, –

И томный голос пророптал,

   В слух тихо проникая:

«Мой час настал, мой цвет увял;

   Я жертва гробовая!

Но если кто перекрестит

   Меня тремя крестами, –

Опять, приняв мой прежний вид,

   Предстану я пред вами».

И вдруг чудесная далась

   Тогда Веледе сила, –

И мертвеца вот в первый раз

   Она перекрестила, –

И взвыл мертвец, – и в дым густой

   Облекся весь, и рделся,

Как уголь красный; кровь струей, –

   И саван загорелся.

Крестит в другой раз, – пелена

   Спадает, блещут очи,

Как два блуждающих огня

   Во тме осенней ночи;

И смерть лицо его мрачит;

   Уж страх владеет ею,

Чуть дышит; в третий раз крестит –

   И брат родной пред нею:

«Извед! Извед! родной мой брат!

   О детства спутник милый,

Останов друг! увы! ты взят

   Безвременной могилой».

И взор мертвец палящий свой

   На витязя бросает:

«Остан – твой муж – убийца мой, –

   Веледе он вещает, –

И знает то одна луна

   С днепровскими волнами;

Но кровь Изведова страшна, –

   И божий суд над нами!»

И что с преступником сбылось,

   То в мраке ночь сокрыла;

Следов жилища не нашлось,

   Явилась вдруг могила.–

И страшная о лесе том

   Молва везде несется;

И голос дровосека в нем

   С тех пор не раздается.

И как вечерний час пробьет

   И в сумрак бор оденет,

Ни пеший мимо не пройдет,

   Ни конный не проедет!

Когда ж повсюду тишина

   И мертвое молчанье

И полуночная луна

   Льет томное сиянье,

Из тесной кельи гробовой

   Тень бледная выходит

И грустно, в час урочный свой,

   В лесу дремучем бродит,

Луны в мерцающих лучах

   Под соснами мелькает, –

И вой могильный на скалах

   Протяжно умирает.

И с тех же пор, в лесной глуши,

   В пещере, близ Дуная,

Жить начала в святой тиши

   Отшельница младая.

И там пред ранней ли зарей

   Чуть брезжит над холмами,

Иль свод небес в красе ночной

   Усеян весь звездами, –

Она в молитве и в слезах

   И пламенной душою

Летит к тому, кто в небесах

   Отцом нам и судьею.

В пещере той пять целых лет

   Отшельница молилась;

Но раз ее в пещере нет;

   Куда, не знают, скрылась...

Лишь слух прошел по деревням, –

   Соседи прибежали,

Пошли за нею по следам,

   Искали, не сыскали;

Пришли и в лес, как ни страшна

   Останова могила, –

И на могиле той она

   Жизнь юную сложила.

И в вечном сне она цвела, –

   Те ж прелести младые,

И к небу очи подняла,

   Как небо голубые,

И кудри русые волной,

   Развившися, лежали

И грудь невинную собой

   Стыдливо одевали;

Вся в белых розах; на устах

   С улыбкою небесной;

И крест сияющий в руках,

   Кем данный, неизвестно.

И был тот день благих небес

   С виновным примиренья.

Уж не страшит дремучий лес;

   Уж нет там привиденья;

Опять, как прежде, всё цветет;

   Стал весел бор унылый,

И сладко соловей поет

   Над тихою могилой;

И звезды только что блеснут

   Приветными огнями, –

Девицы сельские идут

   К ней с свежими цветами.

1826–1827