Видение на берегах Леты

Вчера, Бобровым утомленный,

Я спал и видел странный сон!

Как будто светлый Аполлон,

За что, не знаю, прогневленный,

Поэтам нашим смерть изрек;

Изрек - и все упали мертвы,

Невинны Аполлона жертвы!

Иной из них окончил век,

Сидя на чердаке высоком,

В издранном шлафроке широком,

Наг, голоден и утомлен

Упрямой рифмой к _светлу небу_.

Другой, в Цитеру пренесен,

Красу, умильную как Гебу,

Хотел для нас насильно... петь

И пал бес чувств в конце эклоги;

Везде, о милосердны боги!

Везде пирует алчна смерть,

Косою острой быстро машет,

Богату ниву аду пашет

И губит Фебовых детей,

Как ветр осенний злак полей!

Меж тем в Элизии священном,

Лавровым лесом осененном,

Под шумом Касталийских вод,

Певцов нечаянный приход

Узнал почтенный Ломоносов,

Херасков, сын и слава россов,

Самолюбивый Фебов сын,

Насмешник, грозный бич пороков,

Замысловатый Сумароков

И, Мельпомены друг, Княжнин.

И ты сидел в толпе избранной,

Стыдливой грацией венчанный,

Певец прелестныя мечты,

Между Психеи {1} легкокрылой

И бога нежной красоты;

И ты там был, наездник хилый

Строптива девственниц седла,

Трудолюбивый, как пчела,

Отец стихов «Тилемахиды»,

И ты, что сотворил обиды

Венере девственной, Барков!

И ты, о мой певец беззлобный,

Хемницер, в баснях бесподобный! -

Все, словом, коих бог певцов

Венчал бессмертия лучами,

Сидели там олив в тени,

Обнявшись с прежними врагами;

Но спорили еще они

О том, о сем - и не без шума

(И в рае, думаю, у нас

У всякого своя есть дума,

Рассудок свой, и вкус, и глаз).

Садились все за пир богатый,

Как вдруг Майинин сын крылатый,

Ниссланный вышним Божеством,

Сказал сидящим за столом:

«Сюда, на берег тихой Леты,

Бредут покойные поэты;

Они в реке сей погрузят

Себя и вместе юных чад.

Здесь опыт будет правосудный:

Стихи и проза безрассудны

Потонут вмиг: так Феб судил!» -

Сказал Эрмий - и силой крыл

От ада к небу воспарил.

«Ага! - Фонвизин молвил братьям, -

Здесь будет встреча не по платьям,

Но по заслугам и уму».

- «Да много ли, - в ответ ему

Кричал, смеяся, Сумароков, -

Певцов найдется без пороков?

Поглотит Леты всех струя,

Поглотит всех, иль я не я!»

- «Посмотрим, - продолжал вполгласа

Поэт, проклятый от Парнаса, -

Егда прийдут...» Но вот они,

Подобно как в осенни дни

Поблеклы листия древесны,

Что буря в долах разнесла, {2} -

Так теням сим не весть числа!

Идут толпой в ущелья тесны,

К реке забвения стихов,

Идут под бременем трудов;

Безгласны, бледны, приступают,

Любезных детищей купают...

И более не зрят в волнах!

Но тут Минос, певцам на страх,

Старик угрюмый и курносый,

Чинит расправу и вопросы:

«Кто ты, вещай?» - «Я тот поэт,

По счастью очень плодовитый

(Был тени маленькой ответ),

Я тот, венками роз увитый

Поэт-философ-педагог,

Который задушил Вергилья,

Окоротил Алкею крылья.

Я здесь! _Сего бо хощет Бог

И долг священныя природы_...» {3}

- «Кто ж ты, болтун?» - «Я... Верзляков!»

- «Ступай и окунися в воды!»

- «Иду... во мне вся мерзнет кровь...

Душа... всего... душа природы,

Спаси... спаси меня, любовь!

Авось...» - «Нет, нет, болтун несчастный,

Довольно я с тобою выл!» -

Сказал ему Эрот прекрасный,

Который тут с Психеей был.

«Ступай!» - Пошел, - и нет педанта.

«Кто ты?» - спросил доносчик тень,

Несущу связку фолианта?

«Увы, я целу ночь и день

Писал, пишу и вечно буду

Писать... всё прозой, без _еров_.

Невинен я. На эту груду

Смотри, здесь тысячи листов,

Священной пылию покрытых,

И нет _ера_ ни одного.

Да, я!..» - «Скорей купать его!»

Но тут явились лица новы

Из белокаменной Москвы.

Какие странные обновы!

От самых ног до головы

Обшиты платья их листами,

Где прозой детской и стихами

Иной кладбище, мавзолей,

Другой журнал души своей,

Другой Меланию, Зюльмису,

Луну, Веспера, голубков,

Глафиру, Хлою, Милитрису,

Баранов, кошек и котов {4}

Воспел в стихах своих унылых

На всякий лад для женщин милых

(О, век железный!..). А оне

Не только въяве, но во сне

Поэтов не видали бедных.

Из этих лиц уныло-бледных

Один, причесанный в тупей,

Поэт присяжный, князь вралей,

На суд явил творенья новы.

«Кто ты?» - «Увы, я пастушок,

Вздыхатель, завсегда готовый;

Вот мой венок и посошок,

Вот мой букет цветов тафтяных,

Вот список всех красот упрямых,

Которыми дышал и жил,

Которым я насильно мил.

Вот мой баран, моя Аглая», -

Сказал и, тягостно зевая,

Спросонья в Лету поскользнул!

«Уф! я устал, подайте стул,

Позвольте мне, я очень славен.

Бессмертен я, пока забавен».

- «Кто ж ты?» - «_Я Русский и поэт_.

Бегом бегу, лечу за славой,

Мне враг чужой рассудок здравый.

Для Русских прав мой толк кривой,

И в том клянусь моей сумой».

- «Да кто же ты?» - «Жан-Жак я Русский,

Расин и Юнг, и Локк я Русский,

Три драмы Русских сочинил

Для Русских; нет уж боле сил

Писать для Русских драмы слезны;

Труды мои все бесполезны!

Вина тому - разврат умов», -

Сказал - в реку! и был таков!

Тут Сафы русские печальны,

Как бабки наши повивальны,

Несли расплаканных детей.

Одна - прости Бог эту даму! -

Несла уродливую драму,

Позор для ада и мужей,

У коих сочиняют жены.

«Вот мой Густав, герой влюбленный...»

- «Ага! - судья певице сей, -

Названья этого довольно:

Сударыня! мне очень больно,

Что вы, забыв последний стыд,

Убили драмою Густава.

В реку, в реку!» О, жалкий вид!

О, тщетная поэтов слава!

Исчезла Сафо наших дней

С печальной драмою своей;

Потом и две другие дамы,

На дам живые эпиграммы,

Нырнули в глубь туманных вод.

«Кто ты?» - «Я - виноносный гений.

Поэмы три да сотню од,

Где всюду ночь, где всюду тени,

_Где роща ржуща ружий ржот_, {5}

Писал с заказу Глазунова

Всегда на срок... Что вижу я?

Здесь реет между вод ладья,

А там, в разрывах черна крова,

Урания - душа сих сфер

И все титаны ледовиты,

Прозрачной мантией покрыты,

Слезят!» - Иссякнул изувер

От взора пламенной Эгиды.

Один отец «Телемахиды»

Слова сии умел понять.

На том брегу реки забвенья

Стояли тени в изумленьи

От речи сей: «Изволь купать

Себя и всех своих уродов». -

Сказал, не слушая доводов,

Угрюмый ада судия.

«Да всех поглотит вас струя!..»

Но вдруг на адский берег дикий

Призрак чудесный и великий

В обширном дедовском возке

Тихонько тянется к реке.

Наместо клячей запряженны,

Там люди в хомуты вложенны

И тянут кое-как, гужом!

За ним, как в осень трутни праздны,

Крылатым в воздухе полком

Летят толпою тени разны

И там и сям. По слову: «Стой!»

Кивнула бледна тень главой

И вышла с кашлем из повозки.

«Кто ты? - спросил ее Минос, -

И кто сии?» - на сей вопрос:

«Мы все с Невы поэты росски», -

Сказала тень. - «Но кто сии

Несчастны, в клячей превращенны?»

- «Сочлены юные мои,

Любовью к славе вдохновенны,

Они Пожарского поют

И топят старца Гермогена;

Их мысль на небеса вперенна,

Слова ж из Библии берут;

Стихи их хоть немного жестки,

Но истинно варяго-росски».

- «Да кто ж ты сам?» - «_Я также член_;

Кургановым писать учен;

Известен стал не пустяками,

Терпеньем, потом и трудами;

Аз есмь зело _славенофил_»,-

Сказал и пролог растворил.

При слове сем в блаженной сени

Поэтов приподнялись тени;

Певец любовныя езды

Осклабил взор _усмешкой блудной_

И рек: «О муж, умом не скудный!

Обретший редки красоты

И смысл в моей «Деидамии»,

Се ты! се ты!..» - «Слова пустые»,-

Угрюмый судия сказал

И в Лету путь им показал.

К реке подвинулись толпою,

Ныряли всячески в водах;

Тот книжку потопил в струях,

Тот целу книжищу с собою.

Один, один славенофил,

И то повыбившись из сил,

За всю трудов своих громаду,

За твердый ум и за дела

Вкусил бессмертия награду.

Тут тень к Миносу подошла

Неряхой и в наряде странном,

В широком шлафроке издранном,

В пуху, с косматой головой,

С салфеткой, с книгой под рукой.

«Меня врасплох, - она сказала,-

В обед нарочно смерть застала,

Но с вами я опять готов

Еще хоть сызнова отведать

Вина и адских пирогов:

Теперь же час, друзья, обедать.

Я - вам знакомый, я - Крылов!» {6}

«Крылов, Крылов», - в одно вскричало

Собранье шумное духов,

И эхо глухо повторяло

Под сводом адским: «Здесь Крылов!»

«Садись сюда, приятель милый!

Здоров ли ты?» - «И так и сяк».

-"Ну, что ж ты делал?» - «Всё пустяк -

Тянул тихонько век унылый,

Пил, сладко ел, а боле спал.

Ну, вот, Минос, мои творенья,

С собой я очень мало взял:

Комедии, стихотворенья

Да басни, - всё купай, купай!»

О, чудо! - всплыли все, и вскоре

Крылов, забыв житейско горе,

Пошел обедать прямо в рай.

Еще продлилось сновиденье,

Но ваше длится ли терпенье

Дослушать до конца его?

Болтать, друзья, неосторожно -

Другого и обидеть можно.

А Боже упаси того!

{1  Психею  -  душу  или  мечту - древние изображали в виде бабочки или

крылатой девы, обнявшейся с Купидоном.

2 Смотри VI песнь «Энеиды»

3 Смотри «Тень Кука»

4 Всё это, даже и кошки, воспеты в Москве - ссылаюсь на журналы.

5 Этот стих взят из сочинений Боброва, я ничего не хочу присваивать.

6 Крылов познакомился с духами через «Почту».}