Старые мастера

В чуланах, где висят жиры окороков,

Бычачьи пузыри, ряд колбасы копченой,

И гроздья разных кур, и гроздья индюков,

И четки грузные из дичи начиненной,

Пятная пестротой черноты потолка; –

У круглого стола с кровавыми блюдами,

Ножи свои вонзив в дымящие бока,

Те, что жранье свое вертели вертелами,

Грэсбек, и Бракенбург, Тенирс, Броэр, Дюзар,

Со Стэном толстяком, уж выпившим немало,

Сидят: на скулах жир, шей обнажился жар,

Хохочет полный рот и полн желудок сала.

Их бабы тучные, чьих жирных тел видна

За лифом полнота, где выгнулась рубаха,

Им плавно струи льют прозрачного вина,

Которое лучи царапают с размаха,

Чтоб отблеском обжечь и выпуклый сосуд.

Они – безумные царицы пированья!

Смеясь, ругаясь, их любовники ведут,

Как в годы славные былого процветанья,

С висками потными, с пыланием зрачков,

С икотой громкою, с разнузданною песней,

И тешась то борьбой, то взмахом кулаков,

То ласковым пинком, железа полновесней;

Меж тем они, храня лица пунцовый цвет,

Открыв для песней рты и с влагою в гортани,

Уж после прыганий, ломающих паркет,

Ударов тяжких тел, ушибов и кусаний,

Лизаний быстрых в миг неистовых тисков,

Бессильно падают, вспотевшие от зноя.

Но властно запахи и сала и жиров

От блюд вздымаются; обильное жаркое,

Что в жирном соусе намокло и дымит,

Под носом у гостей мелькает в круглой миске,

За часом час опять рождая аппетит.

А в кухне второпях свершаются очистки

Несомых грудою порожних черных блюд;

Прилипли к скатерти подливочники днами,

Наполнен поставец обилием посуд;

А там, где вечеря готовится, крючками

Подвешены кругом: корзина, сито, таз,

Решетки, тесаки, судки, котлы, кастрюли;

Два карлика, пупы открывши напоказ,

На бочках сев двойных, бокалы протянули;

И всюду, на углах, по стенам, здесь и там,

На косяках дверей, на растворенной дверке,

На кубке праздничном, по выпуклым ступам,

По чашам и ковшам, сквозь скважины на терке,

Вверху, внизу, везде, по прихоти лучей,

Сверкают отблески и огненные пятна,

Которыми очаг (где груды кур, гусей

На ложе пламенном румянятся приятно)

Кропит, в пылании веселого огня,

Кермесса жирного безмерные убранства.

С утра до полночи и с полночи до дня,

Здесь вечно – мастера, алкающие пьянства:

С немолчным хохотом и грузная, всё та ж,

Задравшая подол, бесстыдная потеха,

Со взглядом пламенным, раскрывшая корсаж

И складки живота трясущая от смеха!

Здесь – шумы оргии, и похотливый вой,

И треск, и шелесты, и посвисты, и гуды,

Горшков столкнувшихся невыносимый бой,

Железа лязганья, и скрежеты посуды!

Одни, Броэр и Стэн, – под шляпой из корзин;

Там сделал Бракенбург из крышек род цимбала;

Иные кочергой грохочут о камин,

Рычат безумные и вертятся устало

Вкруг пьяных мертвенно, катящихся под стол;

Постарше кто из них, те к выпивке прильнули

И, в пьянстве стойкие, царапают котел;

Обжоры жадные сосут со дна кастрюли:

Несытые всегда, они раскрыли зев,

Облизывая дно, засаливают лица;

Еще иные мнят извлечь глухой напев

Смычком, что прыгает по стонущей скрипице.

В углах кого-то рвет: там кличут матерей

Ребята крупные с дремотными глазами;

А матери встают и, с потом меж грудей,

Им набивают рты огромными сосками.

Все обжираются, муж, дети и жена.

Здесь чавкает щенок, урчит там кошка глухо…

То обнаженных жажд, инстинктов глубина,

Неистовства разгул, разнузданности брюха

И буйство жизни – здесь, где, вольны и легки,

Былые мастера, не портя вкус жеманством,

Отважно ставили фламандские станки,

Сокровища творя меж празднеством и пьянством.

1921