La Belle Viole

С балкона своего склоняется взглянуть

На путь к Италии с луарских побережий,

Нахмурив бледный лоб, в венке оливы свежей.

Фиалки девственной завянет скоро грудь.

Виолы пальцами касается чуть-чуть,

В тиши печаль свою отринутую нежа.

К нему летит, а он о ней грустит всё реже,

Взметая гордый прах, - великий римский путь.

От той, что называл он сладкой Анжевиной,

На нити трепетной душа летит в чужбины,

Когда в томленьи он, сжимающем сердца.

И голос, по ветру отброшенный далеко,

Ласкает, может быть, неверного глубоко

Той песенкой, что он составил для жнеца.

1920

Большая комната

Вот эта комната, которая согрела

Приветно путника, пришедшего без сил.

Здесь внуки родились, здесь предок опочил,

Здесь положили в гроб упитанное тело.

В дни сельских ярмарок она ли не пестрела.

Здесь, в этой комнате, весь праздник проходил.

Здесь наша фермерша (припомнил старожил),

Царя среди крестьян, браслетами блестела.

Покой был выбелен, огромен шкаф и стар -

Выпячивал в углу фанер своих муар,

И гипсовый Христос там поникал в мученьи,

Он с изъязвленным лбом склонял на пьянство взгляд,

А запахи жиров и сала аромат

Взносились к Господу, как скверное куренье.

1921

Бродяги

Протерты нищетой на спинах их лоскутья.

В осенний день толпой идут из кабаков

В туманы серые покинутых лугов,

Где буков заплелись краснеющие прутья.

Бредут среди полей, где песня умерла,

Где снежная метель сугробы навалила,

И смутной мельницы, раскинувшись уныло,

Четыре вертятся огромные крыла.

Мозолисты ступни. С сумой снуют бродяги

Рыть палками навоз, и мусор, и овраги,

И корма возле ферм их просит нищета.

И снова наобум, подобны сворам вшивым,

В свой бесконечный путь по рощам и обрывам

Спешат с проклятьями и знаменьем креста.

1921

Водопой

В глубоком выгибе спадающей ложбины

Раскинули пруды свой зыблемый покой,

Для пестрого скота служа, как водопой,

И он купался в них, войдя до половины.

Спускались овцы вниз по падавшим путям,

Коровы тихие, кобылы в беге скором,

И черные быки и рдеющие - хором

Мычали, морды вздев к алеющим лучам.

И в неизбежной всё растаяло развязке, -

В паденьи вечном дня: свет, запахи и краски,

И дали пышные, и влаг потухших всхлип.

На пажити туман простер свой саван вечный,

Дороги прямо в ночь вступали, бесконечны,

И плыл больших быков как бы предсмертный хрип.

1921

Всё душа безмолвно взвесила...

Всё душа безмолвно взвесила

В полуночной, звездной мгле.

        Будем петь о том, что весело

        На морях и на земле.

Мир объемлет нас обманами —

Он туман людского сна.

        Будем петь мы, как над странами

        Мира — царствует Весна.

Счастья мига быстрокрылого

Что короче? О поэт,

        Будем петь о том, что милого

        Стана — сладостнее нет.

Смерть играет жизнью нашею.

Что ж? Поднять безмолвья щит?

        Будем петь, как жизни чашею

        Смело юноша стучит.

Чаша пенится. Расколота

Будет временем она.

        Будем петь, что чаша золота

        Будет выпита до дна.

За душой, что звезды взвесила,

Боги шлют вожатых к нам.

        Будем петь, что души весело

        Возвращаются к богам.

191б

Все спеши полюбить...

Все спеши полюбить, ибо все проходяще и тленно.

Всех спеши полюбить, ибо люди проходят, как сон.

Кто вблизи от тебя, тот не будет с тобой неизменно.

Все спеши полюбить, ибо все проходяще и тленно.

Ты врага обними. Пусть вражда отлетает мгновенно.

Как обнимешь его, если скажут, что он схоронен?

Все спеши полюбить, ибо все проходяще и тленно.

Всех спеши полюбить, ибо люди проходят, как сон.

1916

Все хорошо сегодня...

Все хорошо сегодня! Целый день

Так спорилась привычная работа!

И - тихо. И усталость, а не лень

Закрытых книг ласкает переплеты.

Сейчас людей увижу, - и часок

Не буду омрачаться их вниманьем.

О если б сон в свой неуклонный срок

Мне сладким не грозил воспоминаньем!

26 января 1946

Газелла вторая

Неудача иль удача: всё — равно.

День ли смеха, день ли плача, всё — равно.

Выходи ж навстречу вихрю, если он

Встанет, гибель обознача: всё — равно.

Верь и птахам, что лукавят над тобой,

О любви опять судача: всё — равно.

Наши судьбы упадают на весы,

Ничего для них не знача: всё — равно.

Как принять тебе и радость, и печаль?

Разрешимая задача: всё — равно.

1917

Где бесконечная река...

Где бесконечная река

Взяла из озера начало,

Где дымка синяя слегка

Снега хребтов обозначала,

Где эти синие края

Камыш обводит с дикой силой, -

Там, проплывая, вижу я

И глинобитную могилу.

Ответь мне ты, познавший тишь,

Ты, ставший вечности добычей,

В могиле с сетью ль ты сидишь,

Как древний требует обычай?

Ведь ты знавал рыбачий труд,

Был нищ, мечтал о сети новой…

Скажи, ведь это твой верблюд

Ждет на земле солончаковой?

О, долго, долго видел ты, -

Как я увидел, уплывая, -

Камыш, и воды, и хребты

В туманах синего Китая.

Ты здесь полвека был, я - день.

Но мы здесь были, здесь дышали.

И только этим ли, о тень,

Нас дымы синие связали?

Прощаюсь с ширью в свой черед…

Гляжу на влагу огневую…

Для этих гор, для этих вод

Я, как и ты, не существую.

16 октября 1931

Дни и ночи, дни и ночи...

Дни и ночи, дни и ночи,

Вы сменяете друг друга.

Всех людей следили очи

Цепи звездных узорочий.

Расскажите мне, всегда ли,

Дни и ночи, дни и ночи,

Люди в далях чуда ждали?

Вечно ль люди умирали?

Если снам везде преграда,

Дни и ночи, дни и ночи, —

То и мне промолвить надо:

Есть в страдании отрада.

Если сменит смех докуку,

Дни и ночи, дни и ночи, —

То принять мне должно муку

И печали, и разлуку.

Позабуду я потерю,

Дни и ночи, дни и ночи,

Я в неверное поверю,

Мир мгновеньями измерю.

Роза с берега упала,

Дни и ночи, дни и ночи,

Но в пути речного вала

Мне она сверкнула ало.

Явь кратка, мечта короче,

Друг придет и сменит друга.

Внемлю вам, смыкая очи,

Дни и ночи, дни и ночи.

1918

Забвение

Полуразрушен храм на склоне низких гор,

И смерть смешала здесь меж хмурого покоя

Богинь из мрамора с кумирами героя,

И славу приютил безвестных трав простор.

Рожком, в котором вздох былого слышен строя,

Наполнив тишь небес и моря кругозор,

Свой очерк сумрачный в лазури распростер

Пастух, ведя быков к уклонам водопоя.

С богами родственный, земли блаженный прах

Вотще красноречив, по-прежнему весною

Обводит капитель акантовой листвою.

Но хладный человек, забыв о древних снах,

Не дрогнув, слушает из глуби мглы безмолвной

Над участью сирен вздыхающие волны.

1920

Закрытое

Пусть закрытым останется то, что для нас не открыто.

Пусть открытым пребудет лишь то, что открыто для нас.

Не напрасно для взора с туманом далекое слито.

Пусть закрытым останется то, что для нас не открыто.

Не напрасно нам сыплет безвестного синее сито

За звездою — звезду, за алмазом минуты — алмаз...

Пусть закрытым останется то, что для нас не открыто.

Пусть открытым пребудет лишь то, что открыто для нас.

1918

Здесь небеса...

Здесь небеса - замена океана.

Ему бы громыхать у желтых гор

И петь о том, что страшный есть простор

И времена, и марева тумана.

Но океан устало отошел

В свои, такие малые пределы.

И в этот каменистый горный дол

Лишь облака вплывают пеной белой.

И только звон серебряных ветров,

Терзающих сухие эти травы,

Вещает о судьбе материков,

Смеется над их крохотною славой,

И воздух, голубою пеленой

Украсив позлащенные ложбины,

Поет о том, что дивен мир земной,

Поет о том, что сладок желтый зной -

И этот день в чреде веков - единый.

5 сентября 1945

Иду вдоль Кузнецкого Моста...

Иду вдоль Кузнецкого Моста.

Об асфальт ударяет трость.

Ах, луна, все на свете просто!

Вековечная в ветре злость.

Говорят, что сегодня в город,

В стройный город вступает враг.

Ветер мой раздувает ворот,

Проходящего звонок шаг.

Вспоминаю о прошлом лете.

Где-то друг мой и где-то сны?

Как все просто на этом свете:

Судьбы сердца, судьба страны.

И не той ли луны бездомной

Свет струился двоим, двоим?

И не той ли, — когда огромный

Распадался на царства Рим?

Как земная стара дорога!

Я иду — я тихо пою.

И грущу я о всех немного

И о тех — погибших в бою.

1918

Из веток настругали вертела...

Из веток настругали вертела;

Для очага от речки принесли

Четыре камня; разожгли костер.

…Шашлык хрустел; укутанный золой,

Испекся лук… Под сенью деревцов

Лежали в травах; пальцы одного

Вползали в кудри спутницы; другой

К своей жене законной, но второй,

Откинул голову; прикрыв глаза,

Мечтательница, лет под сорок пять,

Лежала, улыбаясь… Шли домой

Усталою, тяжелою походкой;

Их нагоняла туча; дождь закапал.

Мелькнули склоны, горы, на холме

Тысячелетнее надгробье. Все

В постель свалились, - и заснули вмиг.

…Внезапно пробудились - их кровати

Трепало что-то… Глуховатый грохот…

Он из-под пола шел… - Землетрясенье, -

Какой-то сонный голос произнес…

…Жертв не было.

7 августа 1945

Из стихов мы не выстроим дома...

Из стихов мы не выстроим дома,

Не добудет жилища сонет,

Нам обычное незнакомо,

И дохода спокойного нет.

Истрепавши подошвы, в руки

Взявши палки, мы ищем вновь

Все дороги и все разлуки,

Все созвездья и всю любовь.

И читателям нужной прозы

Мы должны быть ненужней снов,

Глуше ветра, напрасней розы,

Бесполезнее облаков.

1918

К. Сомову

Все дышит нежною и вечною душою,

И веер, и цветок, и тучки, и земля.

И стародавний мир, мечтанья утоля,

Очам является прелестной суетою.

Пусть мгла сгущается - струею золотою

Взлетает фейерверк в воздушные поля,

И маски, за полночь свидания продля,

Чуть прикрываются листвою негустою.

И утро катит вновь свой розовый поток,

И женщина на холм упала, как цветок,

И радуга поет: нечаянному верьте! -

Над легким роем дней амур царит один,

И жизнь бессмертная - беспечный арлекин -

Показывает нос безносой, глупой смерти.

1939

Кузнечику

Былинку обогнув, пересекает мох

Жук озабоченный. Листком прикрывшись ловко,

Улитка нежится. А Божия коровка

Вползает бережно на свой чертополох.

Почил зеленый мир. Лишь злаков слышен вздох,

Лишь тихо бабочку качает мухоловка.

Но чья к скитаниям привычная сноровка

Тревожный в дремлющих родит переполох?

Прыгучий страж полей! Серебряной трещоткой

Стрекочешь тварям ты: «Вы жизнию короткой

Прельщайтесь, полюбив мгновенную красу.

Спешите! Рок не ждет! Мой зорок род от века!

След Человечихи я зрел и Человека

Я видел над собой смертельную косу».

1920

Луна

Только в неверной воде может Луна расколоться,

Если с налета волной ветер захочет играть.

Только в холодных морях, только во мраке колодца

Только в неверной воде может Луна расколоться.

Ясно во мне Ты горишь. Ветру с Тобой ли бороться!

Вечно в душе для Тебя зауготовлена гладь:

Только в неверной воде может Луна расколоться,

Если с налета волной ветер захочет играть.

1920

На Норке ветренно...

На Норке ветренно. Вечерний Эреван

Зажег свои огни над золотом заката.

Но вот в просторной мгле воздушных, синих стран

Полиловевшего не стало Арарата.

И ветер в спину бьет, - и под гору слегка

Дорога к городу… удача за удачей.

Ведь все теплей в руке озябшая рука.

И вот становится совсем она горячей!

1945

Ночь... Шум за окном

Нет, ничего! Пускай они шумят!

То жизнь шумит в своем пробеге грубом.

Но есть еще дыханье легких мят!

К твоим стихам - к росе - припали губы.

Как хорошо! Так значит, я могу

Еще могу я плакать по пустому

И сам, быть может, душу сберегу

Я голосу свирели золотому.

Ахматова! Андревна! Анна! Мне

Простите непочтительность такую.

Как я устал! Как ночь грустна в окне!

Как нежно вашу руку я целую!

27 мая 1931

Пастух

Пастух, не поспешай в извилистые горы

За скачущим козлом. Ты выбьешься из сил.

В ущельях Мeнала, где зной нас заточил,

Напрасны поиски. Приходы ночи скоры.

Останься. Вот кувшин. Вот ветка сикоморы.

Здесь дня мы подождем, приют нас дикий скрыл.

Но тише! Божества повсюду здесь, Мназил.

Гекаты видят нас божественные взоры.

Пещеру разгляди, хоть сумрак лег окрест.

Там прячется Сатир, дух этих горных мест.

Бог выйдет, если он не будет вспугнут нами.

Чу! Флейты скважины меж губ его звенят.

Взгляни: он за лучи цепляется рогами

И в пляску под луной моих ведет ягнят.

1920

Плотник Назарета

Чтоб кончить поставец, не покладая рук,

Старик над верстаком кряхтит, поднявшись рано,

Рубанок двигает, не разгибая стана,

Лощило жесткое, скрежещущий терпуг.

Но замечает он, что вечереет луг

И к дому клонится тень мощного платана,

Где Богородица и мать святая Анна,

И отрок Иисус разделят с ним досуг.

Зной в воздухе разлит; недвижим лист; Иосиф,

На землю долото рукой усталой бросив,

Концом передника пот вытер трудовой.

А юный ученик, венчанный светлым кругом,

Все так же трудится во мраке мастерской,

И стружки золотом взвиваются над стругом.

1920

Пруд

Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи —

Все отражая, пруд принимает зеркальный.

Все, что обычно, все, что приходит, как случай:

Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи,

Суток мельканье — Вечности образ плывучий —

Стебель прибрежный, брызги от звездочки дальней,

Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи —

Все отражая, пруд принимает зеркальный.

1920

Сокровища жизни

Чтобы в шатре бытия полюбить все сокровища жизни

Надо шатер приподнять и взглянуть на мгновение в ночь.

Многое надо терять нам, печаль надо ведать на тризны

Чтобы в шатре бытия полюбить все сокровища жизни.

Чтобы отчизну любить — в далях надо грустить об отчизне

Чтобы уста полюбить — прикасаться к ним надо не мочь.

Чтобы в шатре бытия полюбить все сокровища жизни

Надо шатер приподнять и взглянуть на мгновение в ночь.

1921

Старые мастера

В чуланах, где висят жиры окороков,

Бычачьи пузыри, ряд колбасы копченой,

И гроздья разных кур, и гроздья индюков,

И четки грузные из дичи начиненной,

Пятная пестротой черноты потолка; –

У круглого стола с кровавыми блюдами,

Ножи свои вонзив в дымящие бока,

Те, что жранье свое вертели вертелами,

Грэсбек, и Бракенбург, Тенирс, Броэр, Дюзар,

Со Стэном толстяком, уж выпившим немало,

Сидят: на скулах жир, шей обнажился жар,

Хохочет полный рот и полн желудок сала.

Их бабы тучные, чьих жирных тел видна

За лифом полнота, где выгнулась рубаха,

Им плавно струи льют прозрачного вина,

Которое лучи царапают с размаха,

Чтоб отблеском обжечь и выпуклый сосуд.

Они – безумные царицы пированья!

Смеясь, ругаясь, их любовники ведут,

Как в годы славные былого процветанья,

С висками потными, с пыланием зрачков,

С икотой громкою, с разнузданною песней,

И тешась то борьбой, то взмахом кулаков,

То ласковым пинком, железа полновесней;

Меж тем они, храня лица пунцовый цвет,

Открыв для песней рты и с влагою в гортани,

Уж после прыганий, ломающих паркет,

Ударов тяжких тел, ушибов и кусаний,

Лизаний быстрых в миг неистовых тисков,

Бессильно падают, вспотевшие от зноя.

Но властно запахи и сала и жиров

От блюд вздымаются; обильное жаркое,

Что в жирном соусе намокло и дымит,

Под носом у гостей мелькает в круглой миске,

За часом час опять рождая аппетит.

А в кухне второпях свершаются очистки

Несомых грудою порожних черных блюд;

Прилипли к скатерти подливочники днами,

Наполнен поставец обилием посуд;

А там, где вечеря готовится, крючками

Подвешены кругом: корзина, сито, таз,

Решетки, тесаки, судки, котлы, кастрюли;

Два карлика, пупы открывши напоказ,

На бочках сев двойных, бокалы протянули;

И всюду, на углах, по стенам, здесь и там,

На косяках дверей, на растворенной дверке,

На кубке праздничном, по выпуклым ступам,

По чашам и ковшам, сквозь скважины на терке,

Вверху, внизу, везде, по прихоти лучей,

Сверкают отблески и огненные пятна,

Которыми очаг (где груды кур, гусей

На ложе пламенном румянятся приятно)

Кропит, в пылании веселого огня,

Кермесса жирного безмерные убранства.

С утра до полночи и с полночи до дня,

Здесь вечно – мастера, алкающие пьянства:

С немолчным хохотом и грузная, всё та ж,

Задравшая подол, бесстыдная потеха,

Со взглядом пламенным, раскрывшая корсаж

И складки живота трясущая от смеха!

Здесь – шумы оргии, и похотливый вой,

И треск, и шелесты, и посвисты, и гуды,

Горшков столкнувшихся невыносимый бой,

Железа лязганья, и скрежеты посуды!

Одни, Броэр и Стэн, – под шляпой из корзин;

Там сделал Бракенбург из крышек род цимбала;

Иные кочергой грохочут о камин,

Рычат безумные и вертятся устало

Вкруг пьяных мертвенно, катящихся под стол;

Постарше кто из них, те к выпивке прильнули

И, в пьянстве стойкие, царапают котел;

Обжоры жадные сосут со дна кастрюли:

Несытые всегда, они раскрыли зев,

Облизывая дно, засаливают лица;

Еще иные мнят извлечь глухой напев

Смычком, что прыгает по стонущей скрипице.

В углах кого-то рвет: там кличут матерей

Ребята крупные с дремотными глазами;

А матери встают и, с потом меж грудей,

Им набивают рты огромными сосками.

Все обжираются, муж, дети и жена.

Здесь чавкает щенок, урчит там кошка глухо…

То обнаженных жажд, инстинктов глубина,

Неистовства разгул, разнузданности брюха

И буйство жизни – здесь, где, вольны и легки,

Былые мастера, не портя вкус жеманством,

Отважно ставили фламандские станки,

Сокровища творя меж празднеством и пьянством.

1921

Транквилл

В стране блаженной сей жил некогда Светоний,

И виллы, что была близ Тибура видна,

Меж виноградников еще цела стена

И арка с трещиной и гроздью на фестоне.

Сюда являлся он всегда на летнем склоне,

Вне Рима, в дни, когда лучилась вышина.

Здесь он лозу срезал, что ягодой грузна,

И жизнь его текла в незыблемом затоне.

И в сельской тишине, в которой медлил он,

Калигула бывал, и Клавдий, и Нерон,

И Мессалина тут влачила пурпур столы.

И стиля тонкого железным острием

Он, воск безжалостный скребя, вскрывал на нем

Капрейца старого желаний жар тяжелый.

1920

У надгробья строителя

Он строил этот храм. Надгробья не качнув,

Под звезды вышел он, и голосом усталым

Чуть слышно говорил: «Немного изогнув,

Поднять бы линию вот эту… над порталом».

И мы с ним думали, прислушавшись к ручью,

Что Грушевый Ручей струится слишком быстро,

Что только что сейчас я слышал песню - чью? -

А он - читал указ Григория Магистра.

1945

Я отдохну тысячелетья три...

Я отдохну тысячелетья три,

Затем опять вернусь на эту землю

И твоему - со мной поговори! -

Я голосу, как будущему, внемлю.

А может быть, я буду лишь цветком,

А может быть, я буду легкой птицей.

Не потому ль я розами влеком,

Не потому ль порой мне воздух снится?

А может, зверем лягу у дорог,

Ты ж со стрелой моей захочешь крови.

Но умереть у милых этих ног,

Послушай-ка, мне разве будет внове?

3 февраля 1931