* * *

Тот клятый год уж много длился лет.

Я иногда сползал с больничной койки –

сгребал свои обломки и осколки

и свой реконструировал скелет.

И крал себя у чутких медсестёр,

ноздрями чуя острый запах воли,

я убегал к двухлетней внучке Оле

туда, на жизнью пахнущий простор.

Мы с Олей отправлялись в детский парк,

садились на любимые качели,

глушили сок, мороженное ели,

глазели на гуляющих собак.

Аттракционов было пруд пруди,

но день сгорал и солнце остывало.

И Оля уставала, отставала

и тихо ныла: деда, погоди.

Оставив день воскресный позади,

я возвращался в стен больничных голость,

но и в палате слышал Олин голос:

дай руку, деда, деда, погоди…

И я годил, годил сколь было сил,

а на соседних койках не годили,

хирели, сохли, чахли, уходили,

никто их погодить не попросил.

Когда я чую жжение в груди,

то вижу, как с другого края поля

ко мне несётся маленькая Оля

с истошным криком: «дедааа! погодии…»

И я гожу, я всё ещё гожу

и, кажется, стерплю любую муку,

пока ещё ту крохотную руку

в измученной руке своей держу.

2001 (?)