Первая строфа. Сайт русской поэзии

Все авторыАнализы стихотворений

Мария Шкапская

Баллада

 

Поднес фиалки даме паж

(Весна в лугах дымилась) -

Влюблен был в даму паж - она

О рыцаре томилась.

 

Мадонне рыцарь посвящал

Досуги и молитвы,

Ее обитель защищал

И пал в разгаре битвы.

 

Но жизнь в раю была грустна,

И плакал он о даме.

Пошла в монахини она

(А луг пестрел цветами).

 

Смеялась жизнь кругом - она ж

За упокой молилась.

Фиалки рвал, стеная, паж

(Весна в лугах дымилась).

 

Взвивались жаворонки ввысь,

Гоня ночные страхи,

Мораль - к Мадонне не стремись

И не иди в монахи.

Библия

 

Ее на набережной Сены

В ларце старуха продает,

И запах воска и вербены

Хранит старинный переплет.

Еще упорней и нетленней

Листы заглавные хранят

И даты нежные рождений

И даты трудные утрат.

Ее читали долго, часто,

И чья-то легкая рука

Две-три строки Экклезиаста

Ногтем отметила слегка.

Склоняюсь к книге. Вечер низок.

Чуть пахнет старое клише.

И странно делается близок

Моей раздвоенной душе

И тот, кто счел свой каждый терний,

Поверив, что господь воздаст,

И тот, кто в тихий час вечерний

            Читал Экклезиаст.

 

1921

Было тело мое без входа

 

Было тело мое без входа,

И палил его черный дым.

Черный враг человечьего рода

Наклонялся хищно над ним.

 

И ему, позабыв гордыню,

Отдала я кровь до конца

За одну надежду о сыне

С дорогими чертами лица.

Быть бы тебе хорошей женою...

 

Быть бы тебе хорошей женою,

матерью детям твоим.

Но судил мне господь иное,

и мечты эти - дым.

      По суровым хожу дорогам,

по путанным тропинкам иду.

По пути суровом и строгом

ненадолго в твоем саду.

      Рву цветы и сочные злаки,

молюсь имени Твоему.

Но ворчат за стеной собаки:

- Чужая в дому.

      А как жаль оставить тебя за стекою.

Слезы в глазах - как дым...

Как бы я хотела быть твоей женою

И матерью детям твоим.

 

1924

В ковше Каверинскую Хазу...

 

В ковше Каверинскую Хазу

Дочитывая на лету,

Лететь в трамвае разноглазом

На Николаевском мосту.

 

И от пролета до пролета

Прочитывая про налет -

Забыть и Хазу, и налеты

Под бешеный трамвайный лет.

 

И спохватившись у Тучкова,

Что не такой, не тот вагон,

Что вез когда-то Гумилева

Через мосты, века и сон -

 

Сменить его на первый встречный

И, может быть, опять не тот

И дважды опоздать беспечно

К свиданью деловому - вот

 

Какая дань весенним светам,

Сумятице весенних дней

От ленинградского поэта.

 

1924

В маленькой заклеенной загадке...

 

В маленькой заклеенной загадке,

В розовом конвертике с подкладкой,

С маркой двадцатипятисантимной,

Пишут мне печально и интимно,

Что Володя думает жениться,

Но поедет летом за границу,

Чтоб со мною повидаться снова,

Что сильна, должно быть, власть былого.

            Добавляют также осторожно,

            Что жена его совсем ребенок,

            В мужа без ума влюбленный,

            Что ее сломить легко и просто можно.

Чувствую их острые намеки,

Страх и опасенья, чтобы мой далекий

Вновь не стал бы близким и безвластным.

            Пишут мне, как женщине опасной.

Верен их расчет и очень - очень тонок.

            Но того не знают,

Что не львица светская, - ребенок

Проведет с письмом всю ночь, рыдая,

И о ней, страдающей украдкой,

Не напишут никому интимно

В розовом конвертике с подкладкой,

С маркой двадцатипятисантимной.

 

1929

Ведь были мы первые крепче и выше...

 

Ведь были мы первые крепче и выше,

И толще деревья и травы длинней.

И волосы гуще у ночи пушистой,

И руки упруже у кряжистых дней.

И внове готовили звери и люди

Для каждовесенней, для брачной поры,

И чресла тугие, и крепкие груди,

И красную кровь для любовной игры.

Ее проливали и щедро и смело -

Веселых зачатий живое вино,

И в жилах оно и кипело и пело,

И вечное дело родило оно.

 

1922

Ведь солнце сегодня ярко...

 

Ведь солнце сегодня ярко

И легче земные ноши,

Но сердце – пустая барка

И груз её в море брошен.

 

И мне всё больней и жальче

И сердце стынет в обиде,

Что мой нерождённый мальчик

Такого солнца не видит.

 

1919

Весна

 

Приползла лукавая, вся талая,

И в угрюмом городе, в камнях,

Распустила слухи небывалые,

Что погибнут улицы на днях.

Что идет веселая, шумливая

Из лесов зеленых и полей

Рать весны, раздольная, гулливая,

Против серых зданий и людей.

Целый день шептала и морочила,

У прохожих путалась в ногах,

Шелестела в скверах олисточенных,

Лошадей пугала на углах.

А под вечер стихла, утомленная,

Разлеглась на гулкой мостовой,

К тротуарам сонным, покоренная,

Прилегла упрямой головой.

Но мигала до утра пугливая

Фонарей блестящая гряда,

И дрожала, вся нетерпеливая,

Под мостами сжатая вода.

Вода

 

Как кровь уходит из синей вены,

Ушла из плена зловонных труб

Вода живая с кипящей пеной,

И город плачет – угрюм и скуп.

 

Легка, подвижна, к истокам тёмным,

К лугам поёмным, к седым лесам,

Течёт и плещет, светло-бездомна,

Сродни и солнцу и небесам.

 

Сверкает лентой, струёй искрится,

И путь всё длится, и мир звенит,

Взлетает птицей, прыгнёт, как львица,

Ревёт в порогах, в болотах – спит.

 

Поют ей песни и пьют скитальцы,

Но тщетно «сжалься» иссохших губ,

И тщетно город вздымает пальцы,

Сухие пальцы фабричных труб.

 

1922

Все помним о древнем рае...

 

Все помним о древнем рае

и в память Закрытых Врат

так крепко мы запираем

наш храм, наш дом и наш сад.

В плену, но наш плен нам сладок,

как чайке простор морей.

На лестнице пять площадок,

на каждую семь дверей.

За каждой дверью цепочка,

французский замок и крюк,

и дверь не отворим ночью

на самый поспешный стук.

И если приходит милый –

так долго глядим мы в щель,

что часто теряет силы

Дафнис, Тристан или Лель.

А после мы ловим тщетно

любви легкокрылый луч,

и тщетно ломаем в клетке

цепочку, и крюк, и ключ.

 

1916

Да, говорят, что это нужно было

 

Да, говорят, что это нужно было...

И был для хищных гарпий страшный корм,

И тело медленно теряло силы,

И укачал, смиряя, хлороформ.

 

И кровь моя текла, не усыхая -

Не радостно, не так, как в прошлый раз,

И после наш смущенный глаз

Не радовала колыбель пустая.

 

Вновь, по-язычески, за жизнь своих детей

Приносим человеческие жертвы.

А Ты, о Господи, Ты не встаешь из мертвых

На этот хруст младенческих костей!

Еще висел на ближнем фонаре...

 

1

Еще висел на ближнем фонаре

Последний жид, и ветер, озверев

От горечи, от дыму и от сраму,

Еще срывал с заборов телеграмму

О том, что красные далеко от Ростова

И нечего метаться по-пустому.

А между тем, в предчувствьи римских ласк

Свои расчеты меркантильно снизив,

Как женщина, дрожал Новочеркасск

От поступи деникинских дивизий.

Они текли с обозом на восток,

Созвездиями новый путь измерив,

Предчувствуя, но все еще не веря,

Что это в самом деле эпилог,

Что некому наследственные иски

Теперь чинить, и что вот в этот год

Пошел ко дну тяжелый пакетбот,

Что звали мы Империей Российской.

 

  2

«Глоток воды». - «Нельзя, закрыта будка».

«Глоток воды». - «Нам на семью ведро,

Да очередь с утра по первопутку». -

«А наша очередь - вот в этот черный ров».

«Глоток воды. А за него возьмите

Вот эту шаль - теперь уж все равно».

И черпает, пока не глянет дно,

И все не может жажды утолить.

А после, уходя в глухую ночь,

Не поглядит умышленно назад,

Но щупают его через цепочку

Опасливые серые глаза.

Два слова вскользь, о гуннах и Аттиле -

(На ставнях болт, а на дверях замок)

И - жадно мерит шаль перед трюмо

При тусклом свете маленьких коптилок.

О, обыватель, в полушубке вошь,

Как о тебе страшна доныне повесть -

Ты за жилетку жизнь отдашь,

За соль выменивая совесть.

Так вымерены торные тропинки,

Так дорого яйцо к Христову дню,

Гусь к Рождеству, да к Троице ботинки,

Да то, что хата встала на краю.

Пусть под окном идет, шатаясь, время,

И пусть лежит в обломках старый мир -

Грызясь за них и с этими, и с теми,

Используешь ты их на свой сортир.

 

  3

Где же, матери, ваши дети?

Руки слабы, ветер силен.

Видно, сдул их веселый ветер,

Скифский ветер с семи сторон.

Как он свищет и как он воет

В этот страшный меченый год, -

Было двое их, помнишь, двое,

А не стало ни одного.

В полушубке и в куртке новой

Синеглазый мальчик кадет

Уложил во рву под Ростовом

За царя свои девять лет.

Ветер путал волосы ночью

И какие-то нес слова,

Полотняным его платочком

Утирала глаза трава.

И пока искали в мертвецкой

Между штабелей синих тел -

В промежуток от смерти к детской

Скифский ветер, смеясь, летел.

А другой - ты припоминаешь -

Шрам над бровью наискосок,

И в глазах синева такая ж,

И такой же сухой песок.

Как неведеньем мы богаты -

Это матери невдомек.

Может быть, это он для брата

У винтовки спустил курок.

А теперь в городской больнице

Грудь, проколотая штыком, -

И ему ничего не снится

Про тебя, про отца и дом.

Как стояла она над этим

Под покровом из кумачу -

Был к ней добрым веселый ветер -

Загасил ее, как свечу.

И над сердцем ее тяжелым

Так мягка и легка земля.

Ветер, ветер такой веселый,

Так просторны твои поля.

 

  4

Дали волю любить Колю,

А теперь хотят унять,

Опустили камень в воду -

Тяжело теперь поднять.

Колю знаю по походке -

Вот к окошку подошел.

Мы теперь товар не ходкий,

Спрос на мальчика пошел.

Ой, подруженька, с вечорки,

Нам с тобою не дружить -

Радость-горе мы делили,

А любовь не поделить.

 

Крутит ветер посконный подол,

Ветер весел, да темен дол,

Ой и редок в задолье лен -

Гдей-то видано до наших ден,

Чтобы девка набивалась сама,

Только б девичья наполнилась сума.

    

1924

И ели впервые и первые пили...

 

И ели впервые и первые пили,

И первые пилы и первый топор

С разбегу веселые вещи творили

И весело крепкий встречали отпор.

И весело мать для ребенка доила

Впервые от дикой козы и овцы,

И первенца в горном потоке обмыла,

И первый огонь сторожили отцы.

И были подобны веселому зверю.

Как часто я вижу их, первых, во сне,

И вижу костер в полутемной пещере,

И возле костра оплывающий снег.

 

1922

Как в тёмный улей чёрная пчела...

 

Как в тёмный улей чёрная пчела

сбираю мёд отстоенной печали,

и с лука каждого летящая стрела

меня неуклонимо жалит.

Был горек мне к помазанью елей,

и вот цветы моих земных полей:

у нищей девочки, стоящей на ветру,

два пальца в варежке – вспухающих и синих.

У старой девушки, озябшей поутру,

кровати узенькой холодные простыни,

и взгляд потерянный, невидящий и белый,

тех, что ведут поутру на расстрелы.

 

1916

Как глухо плачет море!...

 

Как глухо плачет море!

Как даль кругом пуста!

Рассказываю горе,

прижав к земле уста.

Но спит покров зелёный,

и степь кругом тиха,

и от земли солёный

и терпкий вкус греха.

 

1916

Как много женщин ты ласкал...

 

Как много женщин ты ласкал

и скольким ты был близок, милый.

Но нес тебя девятый вал

ко мне с неудержимой силой.

      В угаре пламенных страстей,

как много ты им отдал тела.

Но матерью своих детей

Ты ни одной из них не сделал.

      Какой святой тебя хранил?

Какое совершилось чудо?

Единой капли не пролил

ты из священного сосуда.

      В последней ласке не устал

и до конца себя не отдал.

Ты знал? О, ты наверно знал,

что жду тебя все эти годы.

      Что вся твоя и вся в огне,

полна тобой, как медом чаша.

Пришел, вкусил и весь во мне,

и вот дитя - мое, и наше.

      Полна рука моя теперь,

мой вечер тих и ночь покойна.

Господь, до дна меня измерь, -

я зваться матерью достойна.

 

1924

Магдалина

 

Был свиток дней моих недлинен,

греховны были письмена.

Я путь свершала Магдалинин

и обратилась – как она.

И, как она, ждала смиренно.

Но не пришёл ко мне Христос.

И не коснулся умиленно

моих распущенных волос.

И с той поры я дни за днями,

творя свой повседневный труд,

несу наполненный с краями

безмерной горечи сосуд.

 

1929

Мумия

 

Лежит пустая и простая,

В своем раскрашенном гробу,

И спит над ней немая стая

Стеклянноглазых марабу.

Упали жесткие, как плети,

Нагие кисти черных рук.

Вы прикоснетесь - вам ответит

Сухих костей звенящий стук.

Но тело, мертвенному жалу

Отдав живую теплоту,

Хранить ревниво не устало

Застывших линий чистоту.

Улыбка на лице овальном

Тиха, прозрачна и чиста,

Открыла мудро и печально

Тысячелетние уста.

 

1916

Не оставляй следов неполноценных...

 

Не оставляй следов неполноценных

И никаких незавершенных дел -

Ни сына женщине, которой не хотел,

Ни писем мартовских - лукавых и забвенных.

Письмо умрет, но прах его бумажный

Встревожит, может быть, живого не шутя,

Не радостно и незаконно даже

От скудных ласк рожденное дитя.

 

1924

Не снись мне так часто, крохотка

 

Не снись мне так часто, крохотка,

Мать свою не суди.

Ведь твое молоко нетронутым

Осталось в моей груди.

 

Ведь в жизни - давно узнала я

- Мало свободных мест,

Твое же местечко малое

В сердце моем как крест.

 

Что ж ты ручонкой маленькой

Ночью трогаешь грудь?

Видно, виновной матери

- Не уснуть!

Не творчеств дни, а умирания...

 

Не творчеств дни, а умирания.

В них ничего печальней нет,

Что неоконченными здания

Останутся на много лет.

 

Труд, созидающий строения,

В пустых стропилах не течет,

И силу жадную падения

Не сковывает мерный счет.

 

Вдоль белых стен в закатном пламени

Маляр веселый не поет,

И не несет суровый каменщик

К вершинам каменный свой гнет.

 

К лесам закрыты с улиц доступы,

Качается пустая клеть,

И стен оскаленные остовы

Кирпичной плотью не одеть.

 

1922

О, сестры милые, с тоской неутолимой...

 

О, сестры милые, с тоской неутолимой,

В вечерних трепетах и в утренних слезах,

С такой мучительной, с такой неукротимой

С несытой жадностью в опушенных глазах,

 

Ни с кем не вяжут вас невидимые нити,

И дни пустынные истлеют в мертвый прах.

С какою завистью вы, легкие, глядите

На мать усталую, с ребенком на руках.

 

Стекает быстро жизнь, без встречи, но в разлуке.

О, бедные, ну как помочь вам жить,

И темным вечером в пустые ваши руки

Какое солнце положить?

 

1924

О, тяготы блаженной искушенье...

 

О, тяготы блаженной искушенье,

соблазн неодолимый зваться «мать»

и новой жизни новое биенье

ежевечерне в теле ощущать.

      По улице идти как королева,

гордясь своей двойной судьбой.

И знать, что взыскано твое слепое чрево

и быть ему владыкой и рабой,

и твердо знать, что меч господня гнева

в ночи не встанет над тобой.

      И быть как зверь, как дикая волчица,

неутоляемой в своей тоске лесной,

когда придет пора отвоплотиться

и стать опять отдельной и одной.

 

1924

О, эта женская Голгофа

 

О, эта женская Голгофа! -

Всю силу крепкую опять в дитя отдай,

Носи в себе, собой его питай -

Ни отдыха тебе, ни вздоха.

 

Пока, иссохшая, не свалишься в дороге -

Хотящие прийти грызут тебя внутри.

Земные правила просты и строги:

Рожай, потом умри.

Паноптикум

 

Я иду, а длинный ряд двоится,

Заполняя освещенный зал.

Мертвых лиц струится вереница

В отраженьи золотых зеркал.

Каждый день в своей точеной ванне

Умирает раненый Марат,

С каждым днем верней и постоянней

Жанны д’Арк подъятый к небу взгляд.

Как вчера, печальный и влюбленный

Над Психеей вкрадчивый Амур.

Я касаюсь с лаской затаенной

Бледных рук у гипсовых фигур.

В этой жизни - сам живой и тленный -

Дух мой, зыбкий и кипучий вал,

На камнях пучины многопенной

Лишь на миги делает привал.

Вот ему и сладостны, и милы

Плотный камень, гибкий воск и медь,

Все, что может взятый у могилы

Легкий миг в себе запечатлеть.

Оттого люблю я черных мумий

Через вечность чистые черты

И, в минуты тягостных раздумий,

Восковые куклы и цветы.

 

1916

Покой

 

Мне снятся русские кладбища

В снегу, по зимнему чисты,

В венках стеклянных ветер свищет

И гнет усталые кресты.

 

      Переступивших и достойных

      Равняет утренняя мгла,

      И так смиренно, так спокойно,

      Так много грусти и стекла!

 

Прилечь, притихнуть, стать, как иней,

Как этот хрупкий, скрипкий снег,

И белых туч на кровле синей

Следить прозрачный легкий бег.

 

      И знать, что скорби и волненья

      Сквозь этот снеговой покой

      Не тронут скорбного успенья

      Своею цепкою рукой.

 

1916

Пускай живет дитя моей печали...

 

Пускай живет дитя моей печали,

Залог нечаянный отчаянных часов,

Живое эхо мертвых голосов,

Которые однажды прозвучали.

 

Так черноморских волн прибой в начале

Угрюмой осени плачевен и суров,

Покорствует неистовству ветров, -

Но держится челнок на тоненьком причале.

Из неопубликованного сборника

 

1924

Расчет случаен и неверен

 

Расчет случаен и неверен

- Что обо мне мой предок знал,

Когда, почти подобен зверю,

В неолитической пещере

Мою праматерь покрывал.

 

И я сама что знаю дальше

О том, кто снова в свой черед

Из недр моих, как семя в пашне,

В тысячелетья прорастет?

С китайского

 

Подними голову,

Погляди на небо.

Одна за другою

Несутся тучи.

Едва коснулись

Одна другой,

И уже расстались.

Так и мы расстанемся в этом мире.

Опусти голову,

Посмотри на море.

Одна за другою

Проходят волны.

Едва столкнулись –

И уже расстались:

И уже потеряны

Одна для другой.

 

1914

Сердце в ватке

 

Положу свое сердце в ватку,

Как кладут золотые браслеты.

Пусть в суровой за счастье схватке

Не следит суеверно приметы.

На победу надежды шатки,

Неудачу пророчат ответы.

Положу свое сердце в ватку,

Как кладут золотые браслеты.

 

1929

Тумань мне голову, тумань...

 

Тумань мне голову, тумань,

Как сладко это мне и внове.

Плывут над временем и кровью

Твои пустынные дома.

 

И синегрудая мечеть

Отчалила и уплывает.

И бешеным моим трамваем

За нею мне не долететь.

 

О волны этих рыжих крыш.

Как подлинно его волненье,

И как же он кудряв и рыж,

Безумный ветер современья

 

1924

Ты и Вы

 

Я остро не люблю сближающего “ты” –

Оно как комната, в которой всё знакомо.

Как нераскрытые, как ждущие цветы –

Почтительного “Вы” мне сладостна истома.

За этим строгим “Вы” всегда тонка печаль,

Но неисчерпана бездонная возможность,

За ним скрывается в печальную вуаль

Касаний ласковых пьянительная сложность.

Почтительное “Вы” кладу, как талисман,

У входа строгого души моей чертога. –

Кому не сладостен его живой обман –

Не перейдёт заветного порога.

 

1922

У антиквара

 

Читаю Горация в лавке

И стыну под легким пальто.

И стынет со мной на прилавке

На ширме пастушка Ватто.

Да сбоку смеется кольчужно

Изломанный старый доспех,

И мне торопиться не нужно

И с ними расстаться не спех.

А выйду - над Сеной бесстрастной

Ряды золотых огоньков,

И будто от жизни сейчасной

Отстала на много веков.

И те, кого встречу, - чужие,

И речь их странна и нова,

И тех, кто ушли и отжили,

Роднее и ближе слова.

И завтра с Горацием в лавке

Забудусь под легким пальто,

И будет дрожать на прилавке

На ширме пастушка Ватто.

 

1916

Фонарик

 

Как фонарик, свечусь изнутри

И не знаю, как скрыть от прохожих,

Что в кармане открытка и три

Телеграммы, по подписи схожих.

 

Узко сомкнуто жизни кольцо.

В нем нас двое - и оба у цели.

Засмеяться бы прямо в лицо

Джентльмену в бобровой шинели.

 

Перечту телеграммы - их три -

И на каждую дважды отвечу.

Как фонарик, свечусь изнутри -

Телеграммы с открыткою - свечи.

Что ты там делаешь, старая мать?...

 

– “Что ты там делаешь, старая мать?”

– “Господи, сына хочу откопать,

только вот старые руки мои

никак не осилят чёрной земли”.

– “Старая мать, неразумная мать,

сын твой в Садах Моих лёг почивать”.

– “Господи, я только старая мать,

надо бы прежде меня было взять”.

– “Будет твой срок и исполнится день.

Смертная к сердцу наклонится тень”.

– “Господи, рада бы в землю я лечь,

да будет ли радость чаянных встреч?

Сможешь ли землю заставить опять

матери милое тело отдать?”

– “Дух его – Мне, а земле только плоть,

надо земное в себе обороть.

Что же ты делаешь, старая мать?”

– “Господи, сына хочу откопать”.

 

1925