Майя
Шварцман

* * *

Сроду не рвался в космос, но, видно, 
     где-то 
всё порешили без нас. Приходил отец 
мрачный с работы, сквозь зубы шипел: 
     анкеты, 
взятки, интриги... Надеясь на тет-а-тет 
с главным, храбрился, кальки берёг, 
     расчёты, 
перья ломал: возьмём, бормотал, пике 
в облачном слое; на пасеках местных 
     соты 
нюхал и мял придирчиво, и в пакет 
тайно кусочки прятал, чтоб дома рьяно 
взвешивать и толочь. Подходил к концу 
срок договора, и стройка была по плану 
завершена. Домой? но в верхах отцу 
допуск, шепнули, допуск... 
     и так с нажимом, 
будто бы в сторону: бездна – она без 
     дна, 
знаете... если только в борцы с режимом 
мыслите выйти... И он мне сказал: хана. 
Я-то мечтал: с патентом, чтоб честь по 
     чести, 
с грантами! старый дурак, поделом 
     огрёб. 
Видишь, как ветер дует: что при 
     норд-весте, 
что при зюйд-осте – крышка. А жизнь без 
     проб. – 
Слежка была не очень: пастух, прохожий, 
ночью ошиблись дверью; отец спешил, 
клеил, кроил, досадовал всё, что кожи 
долго не сохнут, что не хватает жил. 
Нас обступали, словно теснили к краю – 
так и случилось. Ветров пересилив гул, 
«Главное – вертикальность! Смотри: 
     кривая 
всё поломает», – крикнул он и столкнул 
первым меня: поехали! С дикой силой 
тело свело, закрутило в вираж, и вот 
рвётся желудок в спазмах, глаза 
     скосило, 
воздухом раздирает орущий рот. 
Небо зевает: разве не лестно в первых 
быть, прямиком в легенду уйти с орбит, 
падая кувырком, в рвоте и перьях?.. 
Снизу, ликуя, машут: летит, летит!