Она была во всём права

Она была во всём права –

И даже в том, что сделала, –

А он сидел, дышал едва,

И были губы – белые.

И были чёрные глаза,

И были руки синие.

И были чёрные глаза

Пустынными пустынями.

Пустынный двор жестоких лет,

Пустырь, фонарь и улица.

И переулок – как скелет,

И дом подъездом жмурится.

И музыка её шагов

Схлестнулась с подворотнею,

И музыка её шагов –

Таблеткой приворотною.

И стала пятаком луна –

Подруга полумесяца,

Когда потом ушла она,

А он решил повеситься.

И шантажом гремела ночь,

Улыбочкой приправленным,

И шантажом гремела ночь,

И пустырём отравленным.

И лестью падала трава,

И местью встала выросшей.

И ото всех его бравад

Остался лишь пупырышек.

Сезон прошёл, прошёл другой –

И снова снег на паперти,

Сезон прошёл, прошёл другой –

Звенит бубенчик капелькой.

И заоконная метель,

И лампа – жёлтой дынею.

А он всё пел, всё пел, всё пел,

Наказанный гордынею.

Наказан скупостью своей,

Устал себя оправдывать,

Наказан скупостью своей

И страхом перед правдою.

Устал считать улыбку злом,

А доброту – смущением.

Устал считать себя козлом

Любого отпущения.

Двенадцать падает, – пора!

Дорога в темень шастает.

Двенадцать падает, – пора,

Забудь меня, глазастого!

1964