Михаил
Эндин

Сон разума

Всё мне снится и снится угрюмый, старинный дом.

Молодая девица живёт за его углом,

потому-то (так странно!) и вход в этот дом с торца.

Поднимается рано девица. Её лица

не касается непогода – дожди ли, снег.

Не зависит от времени года её побег

в мир, который так мелок, и в прочую маяту.

Время крыльями стрелок мелет дней пустоту.

Я вползаю, как в омут, в пространство такого сна.

У старинного дома должна бы цвести весна,

перелётные птицы должны бы слетаться, но

холод длится и длится, как в очень плохом кино.

Всё мне кажется, будто и я в этом доме жил,

возвращался под утро, взбирался на этажи,

проклиная и девок, и лестницу на ходу.

Время крыльями стрелок мелет дней пустоту.

Сон ещё не кончается. Девица спешит, легка.

Ничего не случается и вряд ли случится, пока

я смотрю зачарованно на спешку красивых ног

в ожидании нового – девиц ли других, дорог?

Пробуждение, кажется, уже невозможно. Дома

продолжают куражиться, и сводят меня с ума.

Я от этих проделок впадаю, как в бред, в немоту.

Время крыльями стрелок мелет дней пустоту.

Ничего не кончается. Часы замедляют бег.

Замирает красавица, должно быть, на целый век.

Как в прочитанной сказке когда-то давным-давно,

замирают коляски, младенцы и я заодно.

На застывшие лица нисходит не ЭТОТ СВЕТ.

«Это сон! Это снится» – кричу я, но голоса нет.

Словно из-под расстрела, из сна вырываюсь в поту.

Время крыльями стрелок мелет дней пустоту.

Художник

Он рисовал в трамвае, видно,

с натуры; кажется – умел.

Портрет девчонки миловидной

я краем глаза углядел.

Оригинал сидел напротив,

как говорится, во плоти.

Художник прелесть этой плоти

в рисунке беглом воплотил.

Полуулыбка, полумесяц

бровей, приподнятых слегка.

Весёлый локон, нежно свесясь,

легко качался у виска.

Она заметила, возможно,

и взгляд художника, и мой,

и прикоснулась осторожно

к колечку локона рукой.

Рисуй, рисуй, схвати мгновенья,

художник! – мне бы твой талант! –

я б променял стихотворенья,

что говорят и говорят,

пытаясь выразить словами

всё то, что лёгкая рука

твоя летящими штрихами

изобразит наверняка.

Ощущение

Ощущение жизни больше

каждодневного бытия.

Даже если твердить: «О, Боже!»

постоянно в теченье дня,

всё равно передать словами

сопричастность моей души

ко Вселенной смогу едва ли,

как бы ни были хороши

и легки, и умны, и ёмки

те слова, что верней всего

лишь по кромке скользнут... по кромке

ощущения моего.

Змея

О чём задумывался я,

покою назло?

А по земле ползла змея

моих соблазнов.

Куда меня бросала страсть,

в какие бездны?

И надо мной имели власть,

должно быть, бесы.

Я строил башню до небес –

слоновой кости –

без сожаления и без

тоски и злости.

Мол, будет башня у меня

вовек и ныне,

но заползла туда змея

моей гордыни.

Не убежать, не улететь,

не откупиться.

Я, словно запертая в клеть,

слепая птица.

Сойдутся, святы и грешны,

во мне два края.

А по ночам мне снятся сны

из жизни рая.

Смотрю направо – тишь, покой,

смотрю налево –

совсем бесполая со мной

подруга Ева.

Змея лукавая ползёт...

К чему сомненья?

И мы опять срываем плод

грехопаденья.

Холст

Когда б вы знали, из какого сора...

А. Ахматова

Художник напишет картину

на грубом невзрачном холсте,

и явит притихшему миру

в божественной наготе

Венеру, Диану, Данаю –

вершины земной красоты –

а были-то, я повторяю,

грубЫ и невзрачны холсты.

Зерно прорастает из почвы –

сурова её чернота.

Хирурга движения точны –

и грешная плоть разъятА.

Стихи вырастают из сора.

На лжи утверждается власть.

Тому, кто не ведал позора,

уже не покаяться всласть.

Сквозь блеск мишуры маскарада

уродства души не видны.

О эта жестокая правда

обратной, другой стороны!

...но если с тобой на рассвете

проснёмся устами в уста,

то мы, будто малые дети,

забудем про грубость холста.

Росчерк пера

...но росчерком пера не рассказать о лете...

Заботы и дела оставив на потом,

я нежусь и ленюсь, я растворяюсь в свете

сверкающего дня, дарящего теплом.

Всё прошлое – прошло, всё будущее – будет.

Сегодняшнего дня выхватывая миг,

я ощущаю, что – сегодня день прелюдий

невысказанных слов, несотворённых книг.

Покой и тишина мои лелеют чувства.

Вдали от суеты блистающих столиц

природа дарит мне высокое искусство

деревьев и цветов, и пенья певчих птиц.

Я обращаюсь в слух, я превращаюсь в зренье,

и, кажется, могу всё сущее объять,

но необъятен мир и, словно в дни творенья,

что это хорошо, я буду повторять.

Сентябрь

Играет невская вода,

искрится, солнышко покуда.

Сентябрь...будут холода,

укутывайтесь, господа,

не ждите чуда.

Я поднимаю воротник

по старой, с юности, привычке,

мне так удобно, я привык,

пусть говорят, что этот шик

остался там, на перекличке

давным-давно ушедших лет...

что значит призрачная мода? –

сегодня – есть, а завтра – нет,

к тому же – прошлого привет,

к тому же – зябкая погода.

Брожу по улицам моим,

как по страницам старой книги,

герой которой был любим

за то хотя бы, что за ним

шёл сквозь сюжетные интриги.

А мой сюжет сегодня прост,

и потому я неспокоен.

Перехожу Аничков мост,

где, поднимаясь в полный рост,

бунтуют клодтовские кони.

Но «Укрощение коня» –

как аллегория смиренья;

вот Человек – средь бела дня

он укротить хотел меня

и выставить на обозренье.

Я на мгновенье стал конём,

хочу сорваться с пьедестала,

разбить гранитный окоём,

и, не жалея ни о чём,

умчать во что бы то ни стало.

Такие странные мечты...

но городские магистрали,

переходящие в мосты,

в плену житейской суеты

об этом ведают едва ли.

Который год, который век

не изменяются сюжеты,

и ходит, бродит человек:

я – ныне, завтра – имярек,

вчера – великие поэты.

Мы бродим в поисках следа

былых времён живого гуда...

Сентябрь... будут холода,

укутывайтесь, господа,

не ждите чуда.

Художник в Ялте

Игорю Суконнову, художнику и поэту

Художник проживает в Ялте.

Он любит зимнюю погоду,

с печалью думает о марте,

когда курортному народу

приспичит в тёплые края

примчаться с первыми лучами,

когда наполнится земля

незагоревшими телами.

Тогда на набережной, там,

где некогда ходила дама

с прелестным шпицем, (где упрямо

и я когда-то по пятам

ходил других прекрасных дам),

– итак, на набережной той

закружится людская масса,

и потеряют свой покой

девицы выпускного класса.

Художник, любящий пленэр,

морские волны, чаек в море,

устанет от людских манер

и в мастерской запрётся вскоре.

Он станет рисовать цветы,

как воплотившиеся грёзы:

сирень печальной красоты,

благоухающие розы.

К пустому гомону глухи

его душевные порывы.

Он станет сочинять стихи,

и потекут, неторопливы,

стройны, печальны и легки

стихов задумчивые строки

из-под пера, из-под руки,

классически и одиноки.

А за окном кипит, бурлит

курортная неразбериха;

кого-то сладостно манит

полураздетая франтиха,

кого-то вдруг бросает в жар,

и море остужает тело,

а кто-то силится пожар

раздуть любовный неумело.

Короче говоря – курорт.

Короче говоря – истома.

Художник горестно вздохнёт

и выйдет всё-таки из дома.

Минует пляжный шум и гам,

и, как положено герою,

по неизведанным тропам

он выйдет к ласковому морю.

И глядя на морской простор,

на переливы глади водной,

начнёт Художник разговор

неторопливый и свободный.

Душа уставшая его

отбросит суетные маски,

и он опять возьмёт перо,

тетрадный лист, этюдник, краски...

Приснится...

Приснится птица за окном,

и дом с окном приснится.

И тихо, тихо в доме том,

и только половица –

одна, другая –

вздрогнут вдруг,

и эта дрожь продлится

в переплетеньи наших рук,

которое приснится.

Зима

Зима – здоровая погода.

Зимой не жду переворота.

Душа спокойна и чиста,

как гладь тетрадного листа,

не испещрённого стихами,

рисунками, черновиками...

ну, чем ещё? – души приметы

порой бывают незаметны.

Зима – здоровая погода.

Под мягким снегом спит природа.

Морозный воздух от иголок,

от ёлочных, душист и колок.

И по ночам, по всем приметам,

так сладко спится нам, поэтам,

не то, что белыми ночами,

когда душа полна печали.

Зима – здоровая погода,

к тому же – праздник у народа:

и Новый Год и Рождество –

души и тела торжество.

Метель ещё покажет удаль,

и всё же, несмотря на это,

зима уже пойдёт на убыль,

а Солнце – повернёт на лето.

И, пробуждаясь ото сна,

природа выдохнет: «Весна…»

Земля

Есть странная земля – не Санникова, нет.

Она других земель ни лучше и ни хуже.

На карте не найти её неясный след,

и, глобус повернув, её не обнаружить.

Как мне её назвать – воспоминанье, сон?..

знакомые дома... родные переулки...

открытое окно... трамвайный перезвон...

и нежные глаза... и ласковые руки...

Пока в моей душе командует апрель,

вчерашняя земля сегодняшнего взгляда

не требует ещё. И перечень потерь,

равно как и побед, обожествлять не надо.

О, странная земля! Ты где-то за холмом.

Витают облака над прожитой долиной...

Прощальную строку оставлю на потом,

но будет ли она, как песня – лебединой?

Бег

Убегают дни за днями. Я бегу за ними вслед.

Тяжело бежать ногами. Я куплю велосипед.

Не поможет скорость эта. Убегают дни вдвойне.

Скорость быстрого мопеда, может быть, поможет мне.

Но мопед – одни убытки, только треск и только пыль.

Дни бегут, легки и прытки. Я куплю автомобиль.

Может он помчится с ходу, гонкам «Формулы» подстать?

Может матушку-природу он сумеет обогнать?

Нет, не выйдет – всё напрасно. В неизвестные края,

быстротечна и прекрасна, убегает жизнь моя.

Облака

Не всё ещё потеряно, пока

по небу проплывают облака.

И чудится в движеньи облаков

неспешное течение веков.

И видятся в просторах пустоты

ушедших лиц знакомые черты.

Как будто там, в заоблачной стране,

сегодня кто-то вспомнил обо мне.

Однажды...

Наталье Глебовой

Однажды всё уже произошло.

Сегодня повторяется былое,

случившиеся, может быть, назло

сегодняшнему, что б не знать покоя

и мучиться, и повторять слова

рефреном, заклинаньем, чем угодно,

что всё равно душа моя жива

и даже в повторении свободна.

Однажды всё уже произошло.

Уже Ромео полюбил Джульетту.

Уже Колумбу крупно повезло,

и Чацкий в горе прокричал: «Карету!»..

Уже пылятся книжные тома,

в которых всё описано подробно,

но всё равно душа моя жива

и даже в повторении свободна.

Однажды всё уже произошло.

Однажды всё случается впервые.

И даже если сломано весло,

Харон легко добудет запасные.

Но и тогда, когда умрут слова,

и жизнь мелькнёт, мгновению подобна,

я прошепчу: «Душа моя жива»,

и выдохну: «Душа моя свободна».