Михаил
Гофайзен

Неоднажды осенью

Е.К. 
  
1. 
  
Фастфуд листвы. Сентябрь. На завтрак 
     чай и утро. 
Мне верится, что жизнь – инструктор 
     Камасутры, 
чья суть – искусство ждать, а ждать – 
     искусство жизни, 
где страсть найдёт покой в рифмующейся 
     тризне. 
Пусть шестикрыл зоил, да зол не по 
     погоде 
круговорот надежд и прочего в природе – 
как пахнет базилик, и перечная мята, 
и волосы твои из лилии заката! 
Пусть в линиях ветвей меняется 
     раскраска, 
а линии времён затягивает ряска, 
пусть даже никогда не воздадут по вере 
     – 
как пульс стучится твой дождями в 
     подреберье! 
День падалицы. Стук. Идёт сентябрь. 
     Вечер. 
И шелестит сквозняк, надев носки 
     овечьи, 
пером-лучом звезды, чтоб встретились во 
     мраке 
бессмертие, любовь и естество бумаги. 
  
2. 
  
А глаз твой – 
огромный, коровий, печальный, 
в нём вечность пленённая плещется рыбой 
     – 
свинцовую жидкость сквозь ситечко с 
     чаем 
роняет и точит, хоть сердце, хоть 
     глыбу. 
На дыбе, за дымом последнего дома, 
зажатый в подвздошье меж небом и телом, 
гневится туман поседевшего гнома 
на стыке календ между чёрным и белым. 
До мартовских ид остаётся полгода, 
а ты, отравившись надеждой и смогом, 
идёшь да тоскуешь, моя непогода, 
как будто душа, разлучённая с Богом. 
  
3. 
  
Жар-птица, ты плачешь?.. 
Так короток свет, 
горчащий гвоздикой да молотым перцем. 
Шагреневый сад. 
Как в кору короед, 
пронырливый холод вгрызается в сердце. 
Натальная карта. 
Средь звёздных сатур, 
где ночь тянет нити из чёрного твида, 
реальность мою поджидает Сатурн, 
уже облачившийся в пояс шахида. 
Распяты дороги гвоздями столбов. 
Так пусто, что нечему даже присниться. 
И где-то у беты созвездия Псов 
скорбит по-собачьи жар-птица.