Мурадин
Ольмезов

•

Пока ждём,

чтоб весна наступила,

в птичьих гнёздах

мечтанья их спят.

Перевёл Г. Яропольский

•

Ни блага не желай, ни зла –

ничем не победить остуду,

ничем не возвратить тепла.

Сегодня я тебя забуду.

Права ты или не права,

уже не повториться чуду.

Твои медовые слова

я всё равно навек забуду.

Не надо, пальцы теребя,

меня разжалобить пытаться.

Пойми: забуду я тебя,

пойми: пришла пора расстаться.

Ни блага не желай, ни зла –

всё решено судьбою мудро.

Не возродить ничем тепла –

тебя забуду я… Наутро.

Перевёл Г. Яропольский

Не только о луне

Как сердце ночи,

светится луна,

сжимаясь-разжимаясь

в месяц раз.

О, как же это медленно для нас!..

Вот почему

она так холодна.

Перевёл Г. Яропольский

Вместо биографии

Родители мои, как все балкарцы,

подверглись сталинскому геноциду: 

их с высочайших гор Кавказа разом

в пустынные изгнать посмели степи,

где и родился я – считай, в неволе.

Никто рожденья даты не запомнил:

родителям до этого ли было,

вседневными трудами изнурённым,

измученным бичами издевательств?

Мать говорит, что я родился в пору,

когда сажали сахарную свёклу.

Мне пуповину резала Чину,

недавно умершая повитуха,

чья долгая и тягостная жизнь

всё ж не дала дождаться мужа с фронта.

С тех самых пор меня передаёт

ночь дню, а день – опять вручает ночи,

всё происходит как по расписанью,

под пенье петухов и под охраной

суровых стражей, чёрных или белых,

я чувствую себя как заключенный

в наручниках и кандалах ножных,

и о побеге речи быть не может.

Так продолжается и по сегодня:

ночь дню меня передаёт, а день

меня поспешно ночи возвращает.

Куда ж попасть из ночи, как не в день!

Ну, разве лишь в объятья вечной ночи…

Вот так я и живу, как и родился, –

в неволе, в заточенье, под надзором.

Но всё-таки лелею я надежду,

что где-то существует вечный день

(а почему не может день быть вечным,

коль достоверна сущность вечной ночи?)

и я туда когда-нибудь проникну.

Перевёл Г. Яропольский

•

И падал снег...

А мальчик чуть не пел

от радости:

ведь снег, как сахар, бел!

Коня седлает

парень молодой:

– Снег мягок,

как любимая ладонь!

– Снег сед, как я,

как старый человек! –

сказал седой старик.

И падал снег...

Перевёл Г. Яропольский

Встреча

Это кто здесь

так радости полон?

Родничок мой любимый,

так, значит,

ты меня не забыл?

Перевёл Г. Яропольский

Ты обнажённей струй родниковых

Как ни старайся

платьем укрыться, –

обнажена ты,

словно росинка.

Взгляд обнажённый

напоминает

ливень,

          что хлынул,

спасши от зноя.

Обнажена ты

сердцем невинным –

так и сияет,

так и лучится

сквозь изумленье

глаз азиатских,

полных томленья,

медленной неги.

Голос твой тоже

наг, и он звонок,

как колокольчик

дочери неба –                

звёздной шалуньи.

Каждое слово

робких признаний –

тоже нагое.

Ты обнажённей

струй родниковых!

Странник в лохмотьях,

вечно стремлюсь я

к струям приникнуть,

но – безуспешно…

Солнце и жажда.

Жажда и солнце.

Перевёл Г. Яропольский

Ветер

Там, где струится свет,

лечь тень должна.

Для света смерти нет,

и тьма вечна.

Изнанка жизни – смерть,

а люльки – гроб.

Изнанка ласки – плеть,

циклопа – клоп.

Изнанка правды – бред,

сиянья – мрак…

Но вот у ветра нет

изнанки, так?

Перевёл Г. Яропольский

•

Дивись – цветку,

утёсу,

          пчёлке,

                    птахе…

Увидь,

         на берег выйдя:

там и тут

речные камни,

словно черепахи,

вверх по реке

старательно плывут.

Перевёл Г. Яропольский

Цветы

По зелёной лужайке

девчонка бежит.

Её радостный смех 

разноцветен,

как букетик цветов

у неё в кулачке.

Майской улицей

девушка споро идёт,

и улыбка её

лучезарна,

словно розы,

что нежно

прижаты к груди.

Под неоновым светом

девица стоит,

сеть любовную

снова сплетая

из неверных лучей

подгулявшей

луны.

Приторочена роза

к холодной груди –

то, понятно,

бумажная роза,

да, фальшивая роза,

как сердце её.

На асфальте

понуро старуха сидит,

ей в ладони 

стекают монеты –

это слёзы её,

что иссохли давно.

О цветах

речи нет и в помине.

Перевёл Г. Яропольский

Тропинка в небо

Такой мороз, 

что звёзды коченеют.

Озябшие лучи ко мне стучатся

в окно, и я,

конечно, открываю.

Я говорю им:

«Милости прошу,

гостям издалека я рад,

входите,

скорее проходите к очагу».

Держу застолье с ними до рассвета –

мы пьём вино

и говорим о разном:

они ведут беседу по-балкарски,

я говорю на звёздном языке.

А на прощанье

тайную тропинку

одна из них на небо мне покажет

и пригласит захаживать 

к ней в гости,

в чём я, пожалуй, 

ей не откажу.

Перевёл Г. Яропольский

Завет

Нарушили строгий завет

Эльбруса мы, с детства родного,

и вот уже множество лет

он нам не промолвит ни слова.

Перевёл Г. Яропольский

Верните!

У неба

отняли птицу,

и грусть

овладела небом.

У неба

отняли тучку,

и небо

полно печали.

У неба

звезду отняли,

и слёзы

роняет небо.

Верните звезду,

верните!

Иначе

лишат и солнца.

Верните звезду

на небо!

Верните звезду!

Верните…

Перевёл Г. Яропольский

Три дерева

Я встречаю рассвет на лугу –

луг сверкает, росою облит.

Тонким деревце на берегу

моё детство беспечно стоит.

И зовёт меня в мир, что широк,

за собой молодой ветерок.

И когда я в полуденный зной,

одолев не один перевал,

любовался высокой сосной –

свою молодость в ней узнавал.

Пусть крадутся бураны с бичом –

ей, могучей, они нипочём.

Но – в вечерней уже синеве –

мне привиделся сквозь полумрак

дуб в короне засохших ветвей –

понял я: это старости знак.

Над обрывом он еле стоял…

Почему ж меня страх обуял?

Перевёл П. Родичев

•

И луна запуталась в паутине

одинокого дерева,

разбившись на маленькие куски,

как выскользнувшее из рук

фарфоровое блюдце.

И ветер, покой потерявший,

мается путником одиноким.

А облако-бурдюк

зацепилось за скалу

и льёт чёрную смолу ночи,

окутывая мраком дороги,

плутающие в ночи.

Нет, ты не любишь меня.

Нет, ты не любишь.

Нет.

Перевёл А. Корольков

•

Красива ты…

Звезду назвал я именем

твоим –

и, не погаснув, в небе

звезда светила даже в яркий полдень.

Горда ты…

лебедю дал имя

твоё –

и пламенная гордость

вмиг вознесла его до облаков.

Ты бессердечна…

камню прошептал я имя

твоё –

и этот камень

не выдержал и раскололся.

Перевёл Н. Новиков

Хатынь

Когда я вижу играющих детей,

невольно замедляю шаг.

А ночью в мои сны

из голубой дымки

верхом на палочке-лошадке

врывается детство моё…

Хатынь,

а дети твои – пепел.

Когда я вижу старого мастера,

я слежу за ним завороженно.

А ночью он,

постукивая посохом,

входит в мой сон,

став почтенной белой старостью,

ждущей меня…

Хатынь,

а старики твои – головни.

Когда я вижу, как по улице,

хромая,

проходит на протезах

седой ветеран,

я невольно думаю

о сорок первом,

Тревожась:

как бы этот год не повторился…

(Разве мало сегодня безумцев,

готовых выхватить

пылающий уголь смерти

из очага войны?!)

А ночью, Хатынь,

мне снится твой скорбный памятник,

он – как горе само.

И вот уже кажется: я – старик

и держу на руках

своё мёртвое детство.

Хатынь!

Твои трубы – пустые рукава,

они взывают ко всем.

В звуке твоих колоколов,

в их плаче

я слышу:

«Хатынь – боль!»,

«Хатынь – стон!»,

«Хатынь – скорбь земли!».

Перевёл Н. Новиков

Песня детства

Лил весенний дождик

с самого рассвета,

рассыпал по улице

звонкие монеты.

Ветер разбегался,

форточкою хлопал.

Я в окошко видел –

мокнет старый тополь,

и сбегают струйки

тоненькие – с крыши –

то быстрей, то медленней,

то сильней, то тише.

Ставила посуду

мать под струйки на пол.

Я сидел и слушал

звон весёлых капель.

Перевёл Н. Новиков

•

Как мальчик, летний дождь скакал

вприпрыжку по дорогам,

спустившись из-за снежных скал,

скатившись по отрогам.

Когда-то, помню, у меня

был шустрый серый ослик.

Я проискал его полдня,

попал под дождь… А после…

Я весь до ниточки промок,

пока пришёл в деревню.

А где бы я укрыться мог –

ведь нет в степи деревьев!..

Вновь дождь идёт, похож на тот –

мне никуда не деться.

Малыш за осликом идёт,

как я когда-то в детстве.

Перевёл В. Заливочкин