Гордость, мысль, красота - все об этом давно позабыли...

Гордость, мысль, красота - все об этом давно позабыли.

Все креститься привыкли, всем истина стала ясна...

Я последний язычник среди христиан Византии.

Я один не привык... Свою чашу я выпью до дна...

  Я для вас ретроград. - То ль душитель рабов и народа,

  то ли в шкуры одетый дикарь с придунайских равнин...

  Чушь! рабов не душил я - от них защищал я свободу.

  И не с ними - со мной гордость Рима и мудрость Афин.

Но подчищены книги... И вряд ли уже вам удастся

уяснить, как мы гибли, притворства и лжи не терпя,

чем гордились отцы, как стыдились, что есть еще рабство.

Как мой прадед сенатор скрывал христиан у себя.

  А они пожалеют меня? - Подтолкнут еще малость!

  Что жалеть, если смерть - не конец, а начало судьбы.

  Власть всеобщей любви напрочь вывела всякую жалость,

  а рабы нынче все. Только власти достигли рабы.

В рабстве - равенство их, все - рабы, и никто не в обиде.

Всем подчищенных истин доступна равно простота.

Миром правит Любовь - и Любовью живут, - ненавидя.

Коль Христос есть Любовь, каждый час распиная Христа.

  Нет, отнюдь не из тех я, кто гнал их к арене и плахе,

  кто ревел на трибунах у низменной страсти в плену.

  Все такие давно поступили в попы и монахи.

  И меня же с амвонов поносят за эту вину.

Но в ответ я молчу. Все равно мы над бездной повисли.

Все равно мне конец, все равно я пощаду не жду.

Хоть, последний язычник, смущаюсь я гордою мыслью,

что я ближе монахов к их вечной любви и Христу.

  Только я - не они, - сам себя не предам никогда я,

  и пускай я погибну, но я не завидую им:

  То, что вижу я, - вижу. И то, что я знаю, - знаю.

  Я последний язычник. Такой, как Афины и Рим.

Вижу ночь пред собой. А для всех еще раннее утро.

Но века - это миг. Я провижу дороги судьбы:

Все они превзойдут. Все в них будет: и жалость, и мудрость...

Но тогда, как меня, их потопчут чужие рабы.

  За чужие грехи и чужое отсутствие меры,

  все опять низводя до себя, дух свободы кляня:

  против старой Любви, ради новой немыслимой Веры,

  ради нового рабства... тогда вы поймете меня.

Как хотелось мне жить, хоть о жизни давно отгрустили,

как я смысла искал, как я верил в людей до поры...

Я последний язычник среди христиан Византии.

Я отнюдь не последний, кто видит, как гибнут миры.

1955