Из пятой песни

В то же время вассал молодой у первой ступеньки,

Перьями шляпы помоста касаясь, читал поздравленье.

Много романов прочел он для этой торжественной речи,

Много ночей он слагал кудрявое слово. Франциска

Сравнивал он с царем Требизонтским, Марию -

С славной волшебницей Индии, которая в сказке

С неба земель Требизонтских и ночи и тучи изгнала...

«В это мгновенье, - вассал продолжал, - мне рыцарство

в тягость:

Лучше желал бы я быть трубадуром бедным и темным,

С песней в устах, с гитарой в руках, на струнах Орфея

Славу Франциска, сиянье Марии до царства Плутона

В лодке Харона я бы довез... Самой Прозерпине

Я бы об вас рассказал, светила великого царства...»

Риццио, гордо пылающим взором окинув собранье,

Не дал заученной речи окончить! Возле вассала

Он преклоняет у той же первой ступеньки колено

Благоговейно и начал звонкую строить гитару...

Все изумились: дамы привстали, меж рыцарей ропот,

Герцог де Гиз покраснел от досады, но, свадебный

праздник

Новой тревогой смутить опасаясь, сказал громогласно:

«Риццио, славный певец итальянский, желает поздравить

Юных супругов, властителей наших, свадебной песнью.

Графы, бароны и рыцари, отдых венчанным супругам

Нужен в тяжелом обряде, и мы допустили Давида

Долг свой теперь же исполнить прежде других

трубадуров!..»

Герцог поправил, хотя и неловко, дерзость Давида,

Все успокоились, ропот затих, а Риццио начал:

Рыцарь! Неправедно пышное слово, -

Холодно дышит в нем вялый расчет;

Песни вчерашней, чужой и готовой,

Рыцарь, прости! трубадур не поет.

Он поклоняется солнцу с зарею,

Вечером песнью встречает луну,

Свежею песнью, невинной, живою...

Слово и звуки подвластны ему,

Шелест дубравы, (и) бури, и громы,

Каждая дума, и каждый предмет

Сердцу певца от рожденья знакомы,

Он их легко и понятно поет.

Всё повинуется чудному дару,

Всё отражается в ярких стихах...

Взглянет -и строит поспешно гитару...

Рифмы кипят в воспаленных устах.

И у престола певец не смутится...

Пышность - родная богатым мечтам, -

Великолепье в стихах отразится,

Роскошь даст роскошь нарядным словам!

Но у престола.

И струны, и голос певца задрожали,

Тихо он стал продолжать, выжимая каждое слово...

Каждое слово, казалось, дорого стоит Давиду.

Много слов не мог досказать, во многих аккордах ошибся...

Но у престола, где в царской порфире

Ангел в небесной красе восседит...

Струны порвутся на трепетной лире...

Сердце не петь, а молиться велит...

Все друг на друга взглянули, Риццио бросил гитару,

Встал, на Марию глаза устремил и в странном восторге

Будто безумный стал говорить, и слезы - ручьями...

Звуки ложны; выраженья

Слабы, вялы, неверны;

Словно крылья вдохновенья

Молнией опалены!

Сердце будто небом дышит,

Смысл потерян слов земных,

И душа цепей своих,

Вдохновенная, не слышит...

Перед ангелом - во прах!

Небо у меня в очах...

Землю я возненавидел,

Потому что небо видел!..

И с слезами на очах,

И с молитвой на устах

Я паду пред чудной девой,

Пред небесной королевой,

Перед ангелом - во прах!

Странное дело! Хвалить королеву грехом не считалось!

Каждый, кто мог сочетать две рифмы, славил Марию.

Многим герцог де Гиз платил за стихи и за речи,

Сам на свой счет их печатал в Париже, Бордо и Лионе,

В пользу вдов и сирот продавал их на рынках. Нередко

За сто стихов приглашал и в Лувр мещанина с предместья,

Медом дворцовым потчевал кравчий; великий конюший

С царской конюшни коня присылал мещанину в подарок.

Видно, за лесть награждали тогда, а за правду казнили.

Риццио искренно пел: он ангела видел в Марии.

Хладный, без чувств он повергся к ногам королевы; Мария

Вдруг побледнела и бросилась к герцогу; герцог сурово

Стражу призвал, указал на певца, и стража поспешно

С царских очей унесла бездушное тело Давида.

1839