Песня преступников

1

Дружней! работа есть лопатам,

Недаром нас сюда вели,

Недаром бог насытил златом

Утробу матери-земли.

Трудись, покамест служат руки,

Не сетуй, не ленись, не трусь,

Спасибо скажут наши внуки,

Когда разбогатеет Русь!

2

У ней, родимой, требы много:

Бедна по милости воров!

В ней пышны барские чертоги,

Но жалки избы мужиков.

Недостает у ней дохода

В неурожай кормить крестьян,

И нечем выкупить народа

Царю у палачей-дворян!..

3

Пускай бежит в упорном деле

С нас пот ручьями, как вода,

И мерзнет на клейменом теле,

Когда почием от труда.

Пускай томимся гладом, жаждой,

Пусть дрогнем в холоде зимы,

Ей пригодится камень каждый,

Который добываем мы!

  ------

Ее сложил в часы недуга

Наш тихий, вечно грустный Крот,

и часто, поминая друга,

В своем углу ее поет

Прощенный ссыльный. Здесь мы гости,

Сюда вернулись мы не жить -

С отцами рядом положить

Трудом изломанные кости,

Но рады, рады и тому!..

Начальство к нам добрее стало,

Получше отвело тюрьму

И хорошо аттестовало.

Что будет с нами - до конца

Тяжелой было нам загадкой,

Но в умиленные сердца

Прокрался луч надежды сладкой.

Так, помню, солнышко украдкой

Глядит, бывало, поутру

И в нашу черную нору...

Но он надежде верил мало,

Едва бродя, едва дыша,

И только нас бодрить хватало

В нем сил... Великая душа!

Его страданья были горды,

Он их упорно подавлял,

Но иногда изнемогал

И плакал, плакал. Камни тверды,

Любой попробуй... но огня

Добудешь только из кремня.

Таков он был. Воспоминанья

Страшней не помню: знал и я

Изнеможение страданья, -

Но что была печаль моя?

К довольству суетному зависть,

Быть может, личная ненависть,

Тоска по женщине пустой,

С тряпичной, дюжинной душой,

Томленье скуки, злость бессилья.

Я, говорят, был мелко зол

В моей тоске... Не так орел

Свои оплакивает крылья,

Которых мощь изведал он,

Которых царственная сила

Его под небо уносила...

Да! возвращаясь с похорон,

Недаром в голос мы сказали:

«Зачем его Кротом мы звали?

И мертвый сходен он лицом

С убитым молнией орлом!»

О чем была его кручина?

Рыдал ли он рыданьем сына,

Давно отчаявшись обнять

Свою тоскующую мать,

И невеселая картина

Ему являлась: старый дом

Стоит в краю деревни бедной,

И голова старухи бледной

Видна седая под окном.

Вздыхает, молится, гадает

и смотрит, смотрит, и двойной

В окошко рамы не вставляет

Старушка позднею зимой.

А сколько, глядя на дорогу,

Уронит слез - известно богу!

Но нет! и бог их не считал!

А то бы радость ей послал!

Любовь ли бедного томила?

Что сталось с нею? Позабыла?

Или грустит... и далеко

Несется... мысленно заглянет

И содрогнется глубоко?

Где ей? в ней сердца недостанет!

Ах! чувство женское легко!

Они его хранят, лелеют,

Покуда радует оно,

Но если тучи тяготеют

И небо грозно и темно -

Его спасти им не дано!

Быть может, он душою верной

Припоминал былых друзей;

В кичливой гордости своей,

Быть может, враг высокомерный

Ему являлся в час ночной...

И с криком кинувшись, ногами,

Отягощенными цепями,

Топтал он призрак роковой?

Или изгладила чужбина

Всё то, чем молодость жила,

И только слезы гражданина

Душа живая сберегла?

Как знать! Пред ним мы дети были,

Ничем мы права не купили

Делить великую печаль;

Не все мы даже понимали,

За что его сюда заслали,

Но было трудно, было жаль.

Закоренелого невежду

Спроси, и тот отдать бы рад

Свою последнюю надежду -

Под небо родины возврат -

За миг единый облегченья

Его тоски, его мученья.

Но только правосудный бог

Утешить мученика мог.

И скоро гробовые двери

Пред ним открылись, но не вдруг

Клейменых каторжников друг

Сошел в них: роковой потери

По капле яд глотали мы.

Почти два года из тюрьмы

Не выходя, он разрушался.

Зачем? Известно небесам!

«Чтоб человек не баловался», -

Смеясь, говаривал он нам.

И день и ночь поочередно

Его мы ложе берегли,

Зимой окутывали плотно,

Весной на солнышко несли

(Был для того у нас устроен

Снаряд особенный): больной

Кивал тихонько головой

И как-то грозно был спокоен.

Не шевельнется целый день;

Тосклив и кроток беспредельно,

Молчит: так раненный смертельно,

Глядит и смерти ждет олень...

И наконец пора пришла...

В день смерти с ложа он воспрянул,

И снова силу обрела

Немая грудь - и голос грянул!

Мечтаньем чудных окрылил

Его господь перед кончиной,

И он под небо воспарил

В красе и легкости орлиной.

Кричал он радостно: «Вперед!» -

И горд, и ясен, и доволен;

Ему мерещился народ

И звон московских колоколен;

Восторгом взор его сиял,

На площади, среди народа,

Ему казалось, он стоял

И говорил...

           Прошло два года.

Настал святой, великий миг,

В скрижалях царства незабвенный,

И до Сибири отдаленной

Прощенья благовест достиг.

Разверзлась роковая яма,

Как птицы, вольны вышли мы

И, не сговариваясь, прямо

Пришли гурьбою из тюрьмы

К одной могиле одинокой.

Стеснилась грудь тоской жестокой,

И каждый небо вопрошал:

«Зачем он жил, зачем страдал,

Зачем свободы не дождался?»

-"Чтоб человек не баловался!» -

Один сказал - и присмирел.

Переглянулись мы уныло,

И тихий ангел пролетел.

Лишь буря, не смолкая, выла

И небо хмурилось. Земли

Добыв лопатою привычной,

Мы помолчали - и пошли.

И жизнь пошла чредой обычной!..

Хотелось мне увидеть мать,

Но что пришлось бы ей сказать?

Кто подтолкнуть не устрашится

Утес, готовый обвалиться,

На плечи брата своего?

Кто скажет ей: «Уж нет его!

Загородись двойною рамой,

Напрасно горниц не студи,

Простись с надеждою упрямой

И на дорогу не гляди!»

Пусть лучше, глядя на дорогу,

Отдаст с надеждой душу богу...

Но люди звери: кто-нибудь

Утес обрушит ей на грудь...

Кто знал его, забыть не может,

Тоска по нем язвит и гложет,

И часто мысль туда летит,

Где гордый мученик зарыт.

Пустыня белая; над гробом

Неталый снег лежит сугробом,

То солнце тусклое блестит,

То туча черная висит,

Встают смерчи, ревут бураны,

Седые стелются туманы,

Восходит день, ложится тьма,

Вороны каркают - и злятся,

Что до костей его добраться

Мешает вечная зима.

1856