В больнице

Вот и больница. Светя, показал

   В угол нам сонный смотритель.

Трудно и медленно там угасал

   Честный бедняк сочинитель.

Мы попрекнули невольно его,

   Что, заблуждавшись в столице,

Не известил он друзей никого,

   А приютился в больнице...

«Что за беда, – он шутя отвечал:–

   Мне и в больнице покойно.

Я всё соседей моих наблюдал:

   Многое, право, достойно

Гоголя кисти. Вот этот субъект,

   Что меж кроватями бродит –

Есть у него превосходный проект,

   Только – беда! не находит

Денег... а то бы давно превращал

   Он в бриллианты крапиву.

Он покровительство мне обещал

   И миллион на разживу!

Вот старикашка–актер: на людей

   И на судьбу негодует;

Перевирая, из старых ролей

   Всюду двустишия сует;

Он добродушен, задорен и мил

   Жалко  – уснул (или умер?) –

А то бы верно он вас посмешил...

   Смолк и семнадцатый нумер!

А как он бредил деревней своей,

   Как, о семействе тоскуя,

Ласки последней просил у детей,

   А у жены поцелуя!

Не просыпайся же, бедный больной!

   Так в забытьи и умри ты...

Очи твои не любимой рукой –

   Сторожем будут закрыты!

Завтра дежурные нас обойдут,

   Саваном мертвых накроют,

Счетом в мертвецкий покой отнесут,

   Счетом в могилу зароют.

И уж тогда не являйся жена,

   Чуткая сердцем, в больницу –

Бедного мужа не сыщет она,

   Хоть раскопай всю столицу!

Случай недавно ужасный тут был:

   Пастор какой–то немецкий

К сыну приехал – и долго ходил...

   «Вы поищите в мертвецкой», –

Сторож ему равнодушно сказал;

   Бедный старик пошатнулся,

В страшном испуге туда побежал,

   Да, говорят, и рехнулся!

Слезы ручьями текут по лицу,

   Он между трупами бродит:

Молча заглянет в лицо мертвецу,

   Молча к другому подходит...

Впрочем, не вечно чужою рукой

   Здесь закрываются очи.

Помню: с прошибленной в кровь головой

   К нам привели среди ночи

Старого вора  – в остроге его

   Буйный товарищ изранил.

Он не хотел исполнять ничего,

   Только грозил и буянил.

Наша сиделка к нему подошла,

   Вздрогнула вдруг – и ни слова...

В странном молчаньи минута прошла:

   Смотрят один на другова!

Кончилось тем, что угрюмый злодей,

   Пьяный, обрызганный кровью,

Вдруг зарыдал – перед первой своей

   Светлой и честной любовью.

(Смолоду знали друг друга они...)

   Круто старик изменился:

Плачет да молится целые дни,

   Перед врачами смирился.

Не было средства, однако, помочь...

   Час его смерти был странен

(Помню я эту печальную ночь):

   Он уже был бездыханен,

А всепрощающий голос любви,

   Полный мольбы бесконечной,

Тихо над ним раздавался: «Живи,

   Милый, желанный, сердечный!»

Всё, что имела она, продала –

   С честью его схоронила.

Бедная! как она мало жила!

   Как она много любила!

А что любовь ей дала, кроме бед,

   Кроме печали и муки?

Смолоду – стыд, а на старости лет –

   Ужас последней разлуки!..

Есть и писатели здесь, господа.

   Вот, посмотрите: украдкой,

Бледен и робок, подходит сюда

   Юноша с толстой тетрадкой.

С юга пешком привела его страсть

   В дальнюю нашу столицу –

Думал бедняга в храм славы попасть –

   Рад, что попал и в больницу!

Всем он читал свой ребяческий бред –

   Было тут смеху и шуму!

Я лишь один не смеялся... о, нет!

   Думал я горькую думу.

Братья–писатели! в нашей судьбе

   Что–то лежит роковое:

Если бы все мы, не веря себе,

   Выбрали дело другое –

Не было б, точно, согласен и я,

   Жалких писак и педантов –

Только бы не было также, друзья,

   Скоттов, Шекспиров и Дантов!

Чтоб одного возвеличить, борьба

   Тысячи слабых уносит –

Даром ничто не дается: судьба

   Жертв искупительных просит».

Тут наш приятель глубоко вздохнул,

   Начал метаться тревожно;

Мы посидели, пока он уснул –

   И разошлись осторожно...

Первая половина 1855