Николай Рыленков
Автопортрет
Сказали б знакомые просто
На ваши расспросы в ответ:
«Сутулый, высокого роста,
С лицом без особых примет.
Совсем не похож на поэта,
Что вводит в волшебный чертог...»
Случайно услышав всё это,
Не много б добавить я смог.
Конечно, знакомые правы,
Я в этом признаться готов.
Как Лель из зелёной дубравы,
Не шёл я в венке из цветов.
Весной не играл на свирели,
А в поле за плугом ходил,
В дубраву, где иволги пели,
Пегаску в ночное водил.
В разлужьях на речке Корчёвке
Росистые травы косил
И навек запомнил ночёвки
В копне, что под вечер сложил.
Отведав шмелиного мёду,
Где шепчет ветла в забытьи,
Я пил родниковую воду,
Что слаще Кастальской струи.
Не в счастье находки случайной,
Ключи ко всему подобрав, -
В труде постигал я все тайны
Родимых полей и дубрав.
Что мне до поэтов, влекомых
В заоблачные края!..
К словам моих добрых знакомых
Лишь это добавил бы я.
1957
Без громких слов, без ложной скромности...
Без громких слов, без ложной скромности
Идут в мой стих
Простые радости и горести
Людей простых.
Меж ними лишних не окажется,
Здесь все друзья.
Они терпеть не станут ханжества,
Им лгать нельзя.
1959
Бессмертие
Что я? Сосуд скудельный, горстка праха?
Нет, я зерно, живая связь времён.
Гром топоров и колокольный звон
Я помню от княженья Мономаха.
За мной судьба недаром шла, как сваха.
Стрелой ужален и копьём пронзён,
Я падал в битвах, попадал в полон,
А хлеб мой рос и пряла лён мой пряха.
Мне на Москве за бунт грозила плаха,
Отходную читал мне дьяк-неряха,
А я всё жил, жил со всего размаха,
Кормя Россию и шатая трон.
И верил я, что в руку будет сон.
Сто раз истлела на плечах рубаха,
Пока я снова в муках был рождён,
И потому — гляжу вперёд без страха,
С родной землёй навеки обручён.
1967
Бой шёл всю ночь, а на рассвете...
Бой шёл всю ночь, а на рассвете
Вступил в село наш батальон.
Спешили женщины и дети
Навстречу к нам со всех сторон.
Я на околице приметил
Одну девчонку, лет пяти.
Она в тени столетних вётел
Стояла прямо на пути.
Пока прошли за ротой рота,
Она не опустила глаз
И взглядом пристальным кого-то
Разыскивала среди нас.
Дрожал росой рассвет погожий
В её ресницах золотых:
Она на дочь мою похожей
Мне показалась в этот миг.
Казалось, все дороги мира
Сошлись к седой ветле, и я,
Себя не помня, крикнул: «Ира,
Мой птенчик, ласточка моя!»
Девчонка вздрогнула и, глядя
Колонне уходящей вслед:
«Меня зовут Марусей, дядя», —
Сказала тихо мне в ответ.
«Марусей? Ах, какая жалость!» —
И поднял на руки её.
Она к груди моей прижалась,
Дыханье слушала моё.
Я сбросил груз дорожных тягот
(Ну что же, Ира, не ревнуй!),
Всю нежность, что скопилась за год,
Вложил в отцовский поцелуй.
И по дорогам пропылённым
Вновь от села и до села
Шагал я дальше с батальоном,
Туда, где дочь меня ждала.
1943
В былые дни звалась поэзия витийством...
В былые дни звалась поэзия витийством,
Ей было в облаках положено витать,
Она ж на землю к нам сошла, как благодать,
В любви благословлять и в бой сопровождать,
Пот утирать в пути крутом и каменистом,
Святую жажду правды утолять
И веру в красоту земную утверждать
То стебельком ростка, то деревом ветвистым.
Но нетерпеньем ей не надо досаждать...
А что как в облака она уйдёт опять?
1967
В переулке пустынном, в бревенчатом домике...
В переулке пустынном, в бревенчатом домике
Поселиться хотел бы я после войны,
Чтоб, листая поэтов любимые томики,
Пить, как мятные капли, отстой тишина.
Только в городе том, где рождён я и вынянчен,
И в помине бревенчатых домиков нет.
Словно в сказке от страшного Змея-Горыныча -
От войны там остался дымящийся след.
Знаю я, что просторна, светла моя Родина,
Что найдётся и мне уголок тишины,
Но затем ли дорога разлуки мной пройдена,
Чтоб оставил я город мой после войны?
Будет сердце крепиться, но, как ни крепись оно,
Всё равно — наши сны мы забыть не вольны...
Видно, было уж так на роду мне написано
Век искать тишины и не знать тишины.
1943
В саду
В саду всю ночь костры горят,
Там тёплый дым, пахуч и розов,
Укутал яблони до пят
От майских утренних морозов.
Садовник знает, как жесток
Весенний утренник бывает,
Что чуть раскрывшийся цветок
Своим дыханьем убивает.
Но, как бы ни был он суров,
Чтоб юный сад не знал увечий,
Довольно дыма от костров,
Тепла заботы человечьей.
И я недаром мудрость чту
Тех, кто сады хранит весною:
Нежней, чем яблоня в цвету,
Ты вновь встаёшь передо мною.
Глаза открытые ясны,
Всё добрый день им предвещает,
Но я-то знаю, что весны
Без заморозков не бывает!
Чтоб страшный сон, мечты губя,
Вдруг не подкрался к изголовью,
Как тёплым облаком, тебя
Я окружу моей любовью.
1955
В суровый час раздумья нас не троньте...
В суровый час раздумья нас не троньте
И ни о чём не спрашивайте нас.
Молчанью научила нас на фронте
Смерть, что в глаза глядела нам не раз.
Она иное измеренье чувствам
Нам подсказала на пути крутом.
Вот почему нам кажутся кощунством
Расспросы близких о пережитом.
Нам было всё отпущено сверх меры:
Любовь, и гнев, и мужество в бою.
Теряли мы друзей, родных, но веры
Не потеряли в Родину свою.
Не вспоминайте ж дней тоски, не раньте
Случайным словом, вздохом невпопад.
Вы помните, как молчалив стал Данте,
Лишь в сновиденье посетивший ад.
1943
В этом мире, где утром росистым...
В этом мире, где утром росистым,
Соловьиным разбуженный свистом,
Я весну прочитал по складам
И за песней пошёл по следам —
По лугам и дубравам тенистым,
По полям твоим, Русь, колосистым,
По бессонным твоим городам, —
Ни архаикам, ни модернистам
Я находок своих не отдам.
1967
* * *
В юности мы спрашивали часто:
На какой тропе искать нам счастья?
И постигли, побродив по свету,
Что особых троп у счастья нету.
Где б ни шли мы — счастье с нами рядом,
Только надо видеть зорким взглядом,
Только слышать чутким ухом надо,
Чтоб узнать его, моя отрада.
Счастье — непредвиденный заране
Огонёк, мерцающий в тумане,
В знойный полдень родничок студёный,
Путь далекий, до конца пройдённый.
Сладкий вздох перегоревшей муки,
Верность, сохраненная в разлуке,
Встреча у отцовского порога,
А наутро — новая дорога.
Новые тревоги и заботы,
Новых троп крутые повороты,
Что всегда ведут к родному краю,
А иного счастья я не знаю.
Взвесят критики все: и терпенье и труд...
Взвесят критики все: и терпенье и труд,
Средь хороших и разных мне место найдут.
Отдохни, мол, Кастальскому внемля ключу...
Но и тут своих критиков я огорчу.
Заскучаю, с почётного места сбегу —
Погостить у весны на заречном лугу.
С летом выпить кваску на колючей стерне...
Пусть гадать погодят на моей седине!
1967
Влекут из вьюжных дебрей декабря...
Влекут из вьюжных дебрей декабря
Нас оттепели так же, как морозы.
Мороз — поэт. Он сеет блеск, творя,
А оттепель — образчик трезвой прозы.
Их прелесть ценим по контрасту мы,
Как двух отличных мастеров картины,
Но слякоть, лужи посреди зимы —
Всегда, как слёзы лживые, противны!
1959-1960
Вновь сквозь дым паровоза...
Вновь сквозь дым паровоза
Чую горечь берёз,
А запахло берёзой —
Время сеять овёс.
И стою у окна я,
Чтоб поближе к весне.
Тяга, что ль земляная
Пробудилась во мне?
Все поля и полянки
Мне весной по пути,
На любом полустанке
Здесь готов я сойти,
С трактористами вместе
Ночевать, зоревать,
Первым сельские вести
От грачей узнавать,
Ждать с туманного плёса
Тёплых ливней и гроз.
Распустилась берёза —
Время сеять овёс.
1957
Война переменит маршрут...
Война переменит маршрут,
И вовремя, без опозданий
Сапёры придут, уберут
Обломки разрушенных зданий.
Ты будешь стоять и вокруг
В тиши озираться, волнуясь...
И вот под обломками вдруг
Сапёры найдут твою юность.
Ты помнишь — пропала она
Во время той первой бомбёжки,
Когда отцвела тишина
На жёлтой садовой дорожке.
Так пусть же разделит она
Солдатскую горькую славу
И будет погребена
По воинскому уставу.
1943
Волос каштановые пряди...
Волос каштановые пряди
Посеребрит весенний дождь,
Когда давнишней дружбы ради
Ты вновь встречать меня придёшь.
Легко по гулкому перрону
С тобою об руку идя,
Я встречных локтем не затрону
И не почувствую дождя.
Ты быстро-быстро, как по книжке,
Расскажешь в сутолоке дня,
Что всё в старинном городишке
Переменилось без меня,
Что мне ни улицы, ни дома,
Где мы расстались, не найти.
Но оглянусь я — как знакомо
Всё, что возникло на пути!
Вокзал, привставший на колоннах,
Чтоб вдаль взглянуть через дома,
Кольцо садов густо-зелёных
На склонах древнего холма.
Моста железное плетенье,
Летучий блеск струи живой
И тополей косые тени
На влажно-синей мостовой.
По лужам брызнут искры света,
И я спрошу, замедлив шаг:
— Когда и где я видел это,
Не на твоих ли чертежах?
Нет, даже спрашивать не буду!
Поруке верен круговой,
В разбеге улиц, всюду-всюду
Я узнаю характер твой.
В твоём слегка смущённом взгляде
Открою всё, чем мир хорош...
Я верю — давней дружбы ради
Ты вновь встречать меня придёшь.
Ведь ты, как будущность, близка мне,
Как этот светлый дождь весны,
Как то, что даже в мёртвом камне
Запечатляет наши сны.
1940
Всё в материале ясно кустарю...
Всё в материале ясно кустарю,
Он знает, что начать с какого краю.
А я из плоти собственной творю,
Я сам себя, как материал, кромсаю.
О, сколько раз я кровью истекал,
Сгорал и восставал на пепелище,
Чтоб, выйдя из магических зеркал,
Двойник мой жил смелей меня и чище.
Меня друзья и близкие простят,
Идущие всю жизнь со мною рядом,
За то, что отвечал им невпопад,
Смотрел на них отсутствующим взглядом.
Я за терпенье их благодарю,
Но если надо — всё начну сначала.
Завидовать не стану кустарю,
Чтоб под конец душа не заскучала.
1962
Глухо охают пушки во мраке...
Глухо охают пушки во мраке,
Тяжко стонет земля в забытьи.
В ожиданье сигнала атаки
Снова письма читаю твои.
Пусть огарок чадит, догорая,
Пусть землянка сырая тесна.
Эта ночь у переднего края
За пределами яви и сна.
Вдруг от строк твоих, милых и грустных,
Просветлеет вдали небосклон,
И опять я студент-первокурсник
И в тебя по-смешному влюблён.
В тёмный угол забившись с тетрадкой,
Сторонясь любопытных друзей,
Я стихи сочиняю украдкой
О ровеснице русой моей.
Я не вправе назвать твоё имя,
Но ровесница русая — ты,
Завладевшая снами моими,
Встав звездой у рассветной черты.
И в мечтах, по-ребячьи туманных,
Смутный сон наяву полюбя,
Я клянусь, как клянутся в романах,
Что готов умереть за тебя.
Знаю, ты улыбнёшься на это,
Скажешь просто: «Зачем умирать?»
Одиноко дождавшись рассвета,
Я заветную прячу тетрадь.
Как всё близко. А минуло ровно
Десять щедрых любви нашей лет...
Раздвигая накатника брёвна,
Бьёт в лицо ослепительный свет.
Глухо охают пушки во мраке,
Пролетают снаряды трубя.
Я сигнал различаю к атаке,
Я готов умереть за тебя.
1943
Деревья
Сиротское детство, чужая семья,
Ни ласки, ни доброго слова.
Казалось, душа очерствеет моя,
В молчанье замкнуться готова.
Но так не случилось. От доли такой,
Когда невтерпёж становилось,
Я в лес убегал, что шумел за рекой,
Судьбе не сдавался на милость.
Была там другая семья мне дана
Под кровом туманно-зелёным.
Там мог без оглядки открыть я до дна
Всю душу берёзам и клёнам.
Я знал, что меня не обидят они,
Глубинные думы лелея,
И, сбросив томительный груз в их тени,
На мир я глядел веселее.
С тех пор не одну перешёл я межу,
Давно седина серебрится,
А чуть затоскую — и в лес ухожу,
Берёзам да клёнам открыться.
1968
Дождь, по кустам пробегавший и падавший...
Дождь, по кустам пробегавший и падавший,
Остепенился, ушёл на закат.
Кажется, до колокольчиков, ландышей
Только дотронешься — и зазвенят.
Звон серебристый рассыплется по лесу,
В травы ночные войдёт и в цветы,
И меж деревьев на лунную полосу
Тени протянутся из темноты.
Тише, прислушайся, не показалось ли,
Что возвращается юность твоя?
Это запели в берёзовой заросли
Песни любовные два соловья.
1940
Дубок
Мой приятель лесник говорил мне, бывало, не раз:
— Верь тому, кто себя не спешит выставлять напоказ.
Погляди на дубок, что стоит на опушке лесной.
Позже всех он весной расправляет свой лист вырезной,
И так медленно-медленно тянется вверх от земли,
Что берёзы и вётлы давно его переросли.
Но коренья в земле укрепил он, и дай только срок,
Всех оставит в тени ставший дубом вчерашний дубок,
Встретит бурю любую, спокоен, суров и велик... —
Я слова твои помню, мой старый приятель лесник.
1942
Дымком обвитый светло-серым...
Дымком обвитый светло-серым,
Закат туманно-золотист,
И тихо кружится над сквером
За лето выгоревший лист.
У опустевшего киоска
Скамейку выберем с тобой,
И долго будет папироска
Дымить у ног сама собой.
Ещё по-летнему одеты,
С густым загаром напоказ,
Нетерпеливые студенты
Пройдут поспешно мимо нас.
И я откину мимоходом
С виска седеющую прядь,
И мне студенческие годы
Мои припомнятся опять.
Но осень тихая багряна,
Но дни прозрачны и легки.
И нам с тобою очень рано
Записываться в старики!
1940
Если пальцев ни разу перо тебе не обожгло...
Если пальцев ни разу перо тебе не обожгло,
Не когтили в ночи тебя строчки, что сам сочинил, —
Поищи поскорее другое себе ремесло,
Не надейся, что песня возникнет из пены чернил.
1966
Есть поговорка русская. Она...
Есть поговорка русская. Она
Была мне в детстве как завет дана,
Её отец мой повторял в тиши:
— Снял урожай — и вновь поля вспаши.
Я, по отцовским проходя следам,
Ту поговорку сыну передам.
Сын выйдет в поле, скажет в свой черёд:
- Былое помни, но гляди вперёд!
1955
Живут заветы прадедов в народе...
Живут заветы прадедов в народе,
Из уст переходящие в уста.
Как человек относится к природе —
Соседи примечают неспроста.
Я сам в лесах бродил не для потехи
И знаю с тех мальчишеских годов:
Кто с топором выходит по орехи,
Тот в жадности своей на всё готов!
1967
Записал народ в свою книгу книг...
Записал народ в свою книгу книг,
Справедливость во всём любя:
— Глупый больше требует от других,
Мудрый — от самого себя.
1969
Званье поэта
То званье, что Пушкин и Лермонтов,
Некрасов и Тютчев носили,
Живёт не старея, согретое
У самого сердца России.
А кто, к тому званью причисленный,
Не мерит их подвигом труд свой, —
Того ухищренья бессмысленны,
С чернилами вместе сотрутся.
Всегда правдолюбцы-воители,
Чьи в тучах изваяны лица,
В поэте сподвижника видели,
Глядящего вдаль прозорливца.
Под грозами века рождённые,
Не раз убеждались мы снова,
Что только судьбой подтверждённое
Крылатым становится слово.
С пути не вернётся назад оно,
Хоть крылья под ветром натрудит.
Везде, по полёту угадано,
В сердцах оно принято будет.
И детским покажутся лепетом
Пред ним виршеплётов усилья...
О званье, что Пушкин и Лермонтов,
Некрасов и Тютчев носили!
1961
И сам бы я хотел забыть о всяких бреднях...
И сам бы я хотел забыть о всяких бреднях,
Рассудка не терять в удаче и в беде,
Но есть в моей душе какой-то привередник,
Меня за годом год он путает везде.
Чуть что — и приплетёт к удаче неудачу,
Событье сделает из сущей чепухи.
Кляня его, я с ним и радуюсь и плачу
И, может, потому пишу мои стихи.
1967
Избави Бог от поздних сожалений...
Избави Бог от поздних сожалений,
Когда нельзя поправить ничего.
Нам так отрадно сквозь туман осенний
Увидеть праздник лета своего.
Но, поразмыслив, мы под звон метели
Всё чаще станем вспоминать о том,
Что сделать мы могли и не сумели,
Что проглядели в лете золотом.
Скорей бы хлынул паводок весенний,
Чтоб год начать, минувшему не льстя.
Избави Бог от поздних сожалений,
Когда поправить ничего нельзя.
1962
Иринка хочет домой
Бросает к нам в окна ветер прямой
Гомон восточного рынка.
«Папа, когда мы поедем домой?» —
Спрашивает Иринка.
«Мы дома и так», — говорю я в ответ,
Комкая край занавески.
Качает головкой она: «Нет, нет,
Дом наш не здесь, а в Смоленске».
Гляжу на неё, удержав с трудом
Тягостный вздох потери:
«В Смоленске немец забрал наш дом,
Поставил пушку у двери.
Сидит он там лютого волка лютей,
Ломает твои игрушки
И взрослых людей, и малых детей
Расстреливает из пушки».
А дочь к моему прижалась плечу,
Задумчивая не по-детски:
«Папочка, милый, домой хочу,
Когда мы будем в Смоленске?»
1943
Как мне жалко людей, про которых...
Как мне жалко людей, про которых
Говорят, что угрюмый их глаз
Видит лишь водоёмы в озёрах,
А в лесу древесины запас;
Кто не может с речушкой сдружиться,
Не заплачет навзрыд с куликом,
Кто не знает, как пахнет душица
На поёмном лугу вечерком;
Никогда не намокнет под ливнем,
Босиком по росе не пройдёт
И под небом пронзительно-синим
Не забудет про дни непогод.
И — о чём бы они ни старались, —
Есть присловье одно про таких:
Ни себе, ни другим не на радость
Суетливые хлопоты их!
Пей же всласть родниковую воду,
Росной свежестью луга дыши.
Кто не любит родную природу —
Тот не знает народной души!
1959
Как могут эти дни забыться...
Как могут эти дни забыться,
Когда на просеке лесной
Мы пили воду из копытца,
Смывая с губ засохший зной.
Качалось небо в пятнах алых.
И плакал ветер-голосей.
Мы оставляли на привалах
Зарытых наскоро друзей.
Кто знал такой разлуки горше?
В ней вся глухая скорбь земли.
...От Минска, Витебска и Орши
Из окруженья шли и шли.
Не знали, близко иль далече,
Но знали — надобно идти,
Взвалив на согнутые плечи
Всё, что пережито в пути.
Пусть замутились рек истоки,
В крови пожухшая трава,
Но солнце всходит на востоке,
И, значит, Родина жива.
1943
Как полынь, мне хлеб разлуки горек...
Как полынь, мне хлеб разлуки горек,
Долги ночи, беспокойны сны.
Может быть, стихи мои историк
Не запишет в летопись войны.
Может быть, во дни торжеств народных,
Где оркестров полыхает медь,
О привалах, о кострах походных
Будут строки не мои греметь.
Но, один оставшись, мой ровесник
Их откроет, словно свой дневник,
Про себя прочтёт и скажет — есть в них
Дым войны, что в душу мне проник...
Смолкнут хоры, отгремят оркестры,
И в часы раздумья нам опять
Боль, не занесённая в реестры,
Будет жажду сердца утолять.
1943
Как слава непостоянна...
Как слава непостоянна —
Знали и в оны дни:
Сегодня кричат — осанна,
А завтра кричат — распни!
Но что эта участь злая
Тому, кто, душой открыт,
О славе не помышляя,
Дело своё творит!
Творит его неустанно,
Наполнив заботой дни...
Пусть где-то кричат: осанна,
Пусть где-то кричат: распни!
1963
Коктебель
Есть что-то от древней Эллады
В тебе, коктебельская синь.
Трещат, не смолкая, цикады,
Горчайшая пахнет полынь.
Горят черепичные крыши
Домишек, стоящих не в ряд.
На взгорья — всё выше и выше —
Ползёт из долин виноград.
А море всегда пред глазами,
Забыть его мы не вольны,
Торжественный слыша гекзаметр
В размеренном плеске волны.
И вновь его вечной красе я
Дивлюсь на твоём берегу,
И верю: корабль Одиссея
Отсель я увидеть могу.
И верю: у скал Карадага,
В сиянье осеннего дня,
Как моря шипучая влага,
Столетия входят в меня.
Все волны, собой не владея,
Спешат, чтоб к ногам моим лечь,
И чувствую здесь, как нигде, я
Не возраст, а время у плеч.
1955
Кричат грачи, журчат ручьи...
Кричат грачи, журчат ручьи
На все лады.
В снегу следы, не знаю чьи,
Полны воды.
Как будто кто-то шёл без вех,
Без торных троп.
Ступал на этот гиблый снег
И не утоп.
А грач, бросая тень крыла
В проём окна,
Твердит, что так пройти могла
Одна весна.
И, видя тёмный след в снегу,
Я, сам не свой,
С крыльца высокого бегу
Вслед за весной.
1957
Куда ни посмотришь — родные...
Куда ни посмотришь — родные,
Открытые сердцу края.
Я весь пред тобою, Россия,
Судьба моя, совесть моя.
Не ты ли меня окружила
Простором лугов и полей,
Не ты ли меня подружила
С задумчивой музой моей!
Не ты ль полновесного слова
Открыла мне все закрома...
Я знаю — за это сурово
С меня ты и спросишь сама!
Не раз к твоему придорожью
Приду я от песенных рек,
Чтоб даже нечаянной ложью
Тебя не унизить вовек.
Так спрашивай строже — отвечу
За всё: за подруг и друзей,
За самую краткую встречу
С задумчивой музой моей,
За песни, которым впервые
Внимают родные края...
Я весь пред тобою, Россия,
Судьба моя, совесть моя!
1958
Меркнут осеннего неба края...
Меркнут осеннего неба края,
В сумерках смутно лепечет осина...
Ты — возвращённая юность моя
С первым свиданьем у старого тына.
Ты позабыть не успела ещё
Встреч наших кратких условные сроки.
Сядь же поближе, склонись на плечо,
Тёплым дыханьем обдай мои щёки.
Губы к губам моим жадным приблизь,
Иль ты не чувствуешь тайного зова?
Нет, в дни войны мы недаром сошлись
Здесь, в подмосковной деревне Язёво.
Я не ошибся? Ответь поскорей!
Как же мне чище не стать и моложе,
Если ты с юностью схожа моей,
Как дождевые две капельки схожи.
Так же нам светит небес бирюза,
Так же шумят поредевшие рощи...
Да, человек, заглянувший в глаза
Смерти, становится чище и проще!
Что же, прижавшись щекою к щеке,
Ты замолчала? Взгрустнулось немного?
Слышишь? Сирена вопит вдалеке!
Это летят самолеты. Тревога!
1942
Милый друг! Мы мужали на стыке эпох...
Милый друг! Мы мужали на стыке эпох,
Сердцем чувствуя каждый излом.
Нам не раз приходилось прикусывать вздох,
Боль завязывать мёртвым узлом.
Что теперь нам сраженья в табачном дыму
И удары чернильных рапир?
Мы с тобою видали такое, чему
Удивился бы даже Шекспир!
1956-1957
Мы с детства не были заласканы...
Мы с детства не были заласканы.
Нас провожала в путь гроза,
Сама судьба брала за лацканы,
Смотрела прямо нам в глаза.
Но, взгляд встречая неулыбчивый,
Его угрюмым не зови,
И ты поймёшь, как мы отзывчивы
На голос дружбы и любви.
1956
На лыжах ночью
На ресницах
Иней серебрится,
Побелели брови под луной.
Ветер злится,
Обжигая лица,
А кругом звенит простор сквозной.
Стынут звёзды на плече твоём.
Ночь, поля, и мы с тобой вдвоём.
Волны снега
Вздыбились с разбега,
Разметались брызгами слюды.
Отмечает голубая Вега
Лёгких лыж узорные следы.
Догоняй! Согрела без огня
Ты своей улыбкою меня!
В синей шали
Ты не хороша ли,
Захочу —
Прижму тебя к плечу.
Оттолкну кусты, чтоб не мешали,
И опять за звёздами лечу.
Ветром разделяющая двух,
Крутизна захватывает дух.
Разве поздно
Полночью морозной
След завить
В серебряную нить,
Если сердцем молодость не роздана,
Если снег под лыжами звенит.
Стынут звёзды на плече твоём...
Ночь, поля, и мы с тобой вдвоём.
1934
Наводчик
Не позабыть мне ночи той короткой...
Был май. В лесу черёмуха цвела.
Мы наступали, и прямой наводкой
Артиллеристы били вдоль села.
И, пробираясь меж коряг и кочек,
Когда рассвет вставал, от пепла сед,
Я слышал, приговаривал наводчик:
— Вот, в самый раз... Прости меня, сосед!
И вновь взлетало облако рябое,
И вновь шаталась от разрыва мгла...
А мы узнали только после боя,
Что парень был из этого села.
1943
Надпись на книге
От слов, заученных и пресных,
От чувств, что плоти лишены,
Мой современник, мой ровесник,
Мы отвратились в дни войны.
Под визг свинца, под скрежет стали,
Вдали от отчего крыльца
Нас обожгла она, и стали
Огнеупорными сердца.
В них переплавились, как в тигле,
Все наши чувства и мечты,
Мы, возмужав, навек постигли
Закон суровой простоты.
И недоступные гордыне,
И неподкупные во всём,
Ни клятв, ни громких слов отныне
Мы всуе не произнесём.
Зато из нас уверен каждый,
Что светит нам одна звезда,
И на губах, спалённых жаждой,
Нет — значит нет и да — есть да!
Мы узнаём друг друга в песнях,
Что кровью сердца скреплены...
От слов, заученных и пресных,
Мы отвратились в дни войны.
1945
Нам, кто безвестен иль прославлен...
Нам, кто безвестен иль прославлен
Брал века грозный перевал,
Кого рукой железной Сталин
На подвиги благословлял, —
И пережить пришлось так много,
И передумать в краткий срок,
Что суд потомков самый строгий
Мы примем. Был бы впрок урок.
1966
Наш век не ограждал нас от забот...
Наш век не ограждал нас от забот,
Он не кормил нас в детстве соской сладкой.
Для нас в ночи четырнадцатый год
Вставал звездой кровавой над кроваткой.
В тревожных снах, из тьмы и непогод
Отцов мы звали, ждали встречи краткой.
Но срок настал, и сами у ворот
Простились мы, смахнув слезу украдкой.
Наш путь наметил огненный пунктир,
Мы, коротая ночи фронтовые,
Забыли запах обжитых квартир,
Но было нам дано судьбой впервые
Самим творить в дыму сражений мир.
Мы шли на смерть, чтоб ты жила, Россия!
1943
Наше ремесло
Может быть, среди ремёсел трудных
Нет трудней, чем наше ремесло.
В нём всё то, что в праздниках и в буднях
Радостью и горем сердце жгло.
Отдели себя от них, попробуй!
Разве запах отделим от трав,
Разве есть рецепт на тот особый,
Чувства очищающий состав?
И твердим мы всем, кого взманила
Лёгкая удача: не спеши!
Мы перо макаем не в чернила,
А в крутой отстой на дне души.
Сколько нас подстерегает подлых
Мелочей — соблазнов и обид,
Но ведь ремесло поэта — подвиг,
Ставший бытом, чтоб возвысить быт.
Чтобы, если не на ветер бросил,
Слово в каждом сердце проросло.
Потому-то средь земных ремёсел
Всех счастливей наше ремесло.
1958
Не по-праздничному позолоченную...
Не по-праздничному позолоченную,
А по-будничному озабоченную,
Сложа руки сидеть не умевшую,
На виду у меня постаревшую,
Ни морщин, ни седин не считавшую,
Скромной прелести не утерявшую,
Сохранившую глаз свечение,
Мне простившую все огорчения,
Лучших снов своих не забывшую,
Постоянству меня научившую, —
Вот такую, простую и гордую,
Я люблю тебя больше, чем смолоду!
1959
Не сетуй, что перо в руке всё тяжелее...
Не сетуй, что перо в руке всё тяжелее,
Не капелька чернил, а жизнь висит на нём.
Теперь, всю суету отвергнув не жалея,
Ты скажешь только то, что душу жжёт огнём.
1967
Не ты несёшь мне, муза, новости...
Не ты несёшь мне, муза, новости,
Они спешат ко мне чуть свет
В тревожном шелесте газет,
Сигналы радостей и бед,
Гонцы творимой жизнью повести.
Но ты придёшь за ними вслед
И озаришь любой предмет,
Откроешь тайны всех примет.
Твой голос, муза, голос совести,
И тут тебе замены нет.
1967
Нет, волшебные русские сказки не лгали...
Нет, волшебные русские сказки не лгали
Про Кощееву смерть, про ковёр-самолёт;
Нет, не праздные люди те сказки слагали,
А провидцы, в чьих вымыслах правда живёт, —
Те, кто верил: не вечно, над кладом коснея,
Злой старик будет счастье держать под замком.
Срок желанный придёт, и осилит Кощея
Русский сметливый парень, что слыл простаком.
Он, в беде и в удаче не знавший остуды,
Не боявшийся с детства забот и хлопот,
В руки добрые гусли возьмёт самогуды,
Сапоги-скороходы, ковёр-самолёт.
Как бы прадеды наши суровые жили,
Чем сердца согревали б под небом скупым,
Если б сказок волшебных они не сложили,
Все мечты завещая потомкам своим?
Разве сказки не справдились те в самом деле,
Что светили когда-то, как звёзды в ночи?
Мы Кощея судьбы у себя одолели,
Мы от тайн вековых отыскали ключи.
Перед нами земля в зеленеющих всходах,
Мир, где каждая тропка зовёт нас вперёд.
Мы проходим свой путь в сапогах-скороходах,
Есть и гусли у нас и ковёр-самолёт.
Нам уж снится миров отдалённых соседство,
Тех, что смотрят на землю мильонами глаз...
Мы от предков своих получили в наследство
Жар мечты. Остальное зависит от нас.
1959
О край глухариный, лесная сторожка...
О край глухариный, лесная сторожка,
Лужайка, где воздух как спирт муравьиный.
Там зори калиной ломились в окошко,
А полдни мне пачкали губы малиной.
Там за лето свыкшись со мной понемногу,
Услышав от птиц о моём появленье,
Кусты расступались, давая дорогу,
Орехи мне сыпались прямо в колени.
Криница меня зазывала в овраге,
Свою чистоту соблюдавшая свято.
Там я в тишине без пера и бумаги
Сложил мои первые песни когда-то.
Когда ты приснишься, лесная сторожка,
Без слов позовёшь к глухариному краю, —
И радостно сердцу и грустно немножко,
Что только в стихах я тебя вспоминаю.
Но ты и во сне предвещаешь мне счастье,
Ведёрко малины, орехов лукошко...
Так дай же в окошко твоё постучаться,
Лесная сторожка, лесная сторожка.
1961
Откровенные стихи
1
Да! Я создал тебя. Ты — моё вдохновенье. Мой вымысел.
Сон весенний, тревожный. Огонь, растворённый в крови!
Разве я тебя встретил? Я в сердце моём тебя выносил,
Вдунул душу живую и дал тебе страсти: «Живи!»
В свете резкого дня поднимаю глаза: не померкла ли
Та мечта, что меня увлекала, всё дальше маня?
Но, взглянув на тебя, я увидел себя, словно в зеркале:
Ты такая ж, как я, только проще и лучше меня!
2
Я открыл моё сердце, а вновь не закроешь на ключ его
И не спрячешь тот ключ в потайной уголок от себя.
Так послушай, послушай! Что было в нём самого лучшего,
Сразу отдал тебе я. Возможно ль скупиться, любя?
И от щедрости этой совсем не бедней, а богаче я
Стал, увидев тебя, словно сбывшийся сон наяву.
И стою удивлён, как вернувшие зренье незрячие,
Что вбирают всем телом нахлынувшую синеву!
Загляни ж в моё сердце. Любовь твоя чище и строже той
Беспокойной любви, у которой ожогов не счесть.
Принимаешь такого? С ошибками юности прожитой?
И ответила ты: «Принимаю такого, как есть!»
3
Ты не требуешь клятв. Ты мне веришь, и если я вздумаю
Не поверить тебе и хоть словом обижу тебя,
Пусть дыханье тоски твоей в сердце погасит звезду мою,
Всё, чем я дорожил, всё, чем жил, навсегда истребя!
Пусть, когда вдохновенье придёт, немотой меня мучая,
Я пойму — о любви говорить я утратил права,
При моём приближенье река замолкает гремучая,
Цвет садов опадает, желтеет и вянет трава.
Пусть, когда я открою любимую книгу, почувствую
В каждом слове укор, в каждой строчке немой приговор,
Пусть друзья отшатнутся. Я верность ценить научусь твою,
Что открылась мне в юности и примелькалась с тех пор.
Время выжгло в сердцах наших верности мету особую,
Но увидеть её можно, только навек полюбя!
Если я упрекну тебя, если я только попробую
Упрекнуть — это значит, что я недостоин тебя.
4
А над нами друзья понемногу подшучивать начали,
Что друг в дружку, как в юности, мы влюблены до сих пор.
Пусть их шутят! И впрямь влюблены мы! А так ли, иначе ли,
Чем семнадцатилетние, — это пустой разговор.
И когда обернёшься на годы, что вместе мы прожили,
Разве в памяти будешь одну только юность беречь?
Ну, скажи откровенно: друг другу теперь не дороже ли
Стали мы, чем тогда, в пору первых признаний и встреч?
Что мы знали тогда? Что мы видели в жизни? Ни опыта,
Ни бессонных раздумий, ни горечи терпкой утрат!
Это было потом, вместе нажито нами и добыто,
Как скупой наш уют, где я каждой подробности рад.
Но горячее сердце нетронутым время оставило,
Даже искры в глазах встречный ветер нам не погасил.
Постоянство в любви — это зрелости первое правило,
Равновесье надёжное замыслов наших и сил.
1940—1941
Первый снег
Серебряной звездой летит в ладони детство,
Мерцает и звенит, спеша уверить всех,
Что жить нам — не устать, глядеть — не наглядеться
На этот первый снег, на этот первый снег.
Распахнут твой платок, у ног лежит гребёнка,
Синицы за тобой следят из-под застрех.
А ты стоишь тиха, как тайный вздох ребёнка,
Как этот первый снег, как этот первый снег.
Мы встретились опять. К чему ж твоя тревога?
Немало впереди у нас дорог и вех.
Благодари судьбу у отчего порога
За этот первый снег, за этот первый снег.
1940
Письмо
Писать всю ночь письмо. Писать, ещё не зная,
Сумеешь ли послать. И всё-таки писать.
Для самого себя. Поймёшь ли ты, родная,
Что я хотел сказать? Нет, спутался опять!
Писать всю ночь письмо. Писать, не ожидая,
Что твой ответ придёт. И всё-таки писать.
Так вызывать тебя в разлуке мог всегда я,
И верю, что теперь ты явишься опять.
Незримая, войдёшь в мою палатку мимо
Всех часовых. Войдёшь, как входит запах трав.
Как входит лунный дым. Ты мне необходима, —
И ты пришла ко мне. Так разве я не прав?
Я навсегда тебя запомню — вот такую,
Усталую, в росе. Постой, не прекословь.
За тридевять земель, узнав, как я тоскую,
Спешила ты ко мне. И это есть любовь!
1942
Письмо и карточка в конверте...
Письмо и карточка в конверте,
Написан чётко адрес твой.
Обязан быть готовым к смерти
Солдат, не раз ходивший в бой.
Мы здесь привыкли к этой мысли
И, жажду жизни затая,
Висим на шатком коромысле
У самой грани бытия...
Пусть нелегко нам, ну так что же,
К нам век тревожный наш ревнив.
Мы чище сделались и строже,
Всё суетное отстранив.
И мерой нас какой ни мерьте,
Как ни оценивайте нас,
Мы здесь в глаза глядели смерти,
И мы не опустили глаз!
1943
Помыслить горько мне: Я разум твой, природа...
Помыслить горько мне: «Я разум твой, природа»,
Когда передо мной лежит притихший дол,
Где ядовитым стал священный запах мёда
И губит злая пыль любимиц музы — пчёл.
«Век химии настал», — трещит мне в уши мода.
О химия, не дай темнить твой ореол.
Оставь моей земле священный запах мёда,
Не убивай на ней любимиц музы — пчёл!
1967
Потомки поймут, современников наших читая...
Потомки поймут, современников наших читая,
Какая у нас за плечами дорога крутая.
Как нас опекала ревнивая наша эпоха,
Чтоб где-то в грядущем о нас не подумали плохо.
Нас жизнь научила не жаловаться и не плакать,
Цветеньем весны вдохновляться в осеннюю слякоть.
И этому будут дивиться не меньше потомки,
Чем мужеству в битвах, где шли мы по огненной кромке.
Как должно потомкам, дотошно изучат наш почерк
И всё, чего мы не сказали, прочтут между строчек.
1968
Пускай угрюмые догматики...
Пускай угрюмые догматики
Ворчат, я к этому привык.
Я до сих пор ещё грамматике
Нет-нет и покажу язык.
Не в школе, а в родных урочищах
Учил я первый свой урок.
Под кронами дерев рокочущих,
Что песни мне копили впрок.
Ещё и азбуки не знаючи,
Не торопясь за парту сесть,
Я на снегу старался заячью
И лисью скоропись прочесть.
Сорочий почерк, почерк галочий
Я мимоходом разбирал,
И лишь потом крючки да палочки
Сам выводить в тетрадке стал,
Старался быть, как мог, прилежнее,
Но часто двойки нёс домой
За то, что видел поле снежное,
А не тетрадь перед собой.
Зубрил я правила грамматики,
А влёк меня живой язык.
Так пусть угрюмые догматики
Ворчат. Я к этому привык.
1961
Слышишь, плачет иволга от счастья...
Слышишь, плачет иволга от счастья
Где-то за рекой, в березняке.
Вновь кому-то с кем-то там встречаться
И бродить всю ночь рука в руке.
По лугам топтать густые травы,
На опушке разводить костры,
Знать, что тропки тайные лукавы,
Но молчать умеют до поры.
Ждать, что всё весна переиначит
В их судьбе у милых берегов...
Слышишь, иволга от счастья плачет!
Я и сам заплакать с ней готов.
1957
Сумерки зимние...
Сумерки зимние,
Синие-синие.
Город в серебряном
Мареве инея.
От тишины ли,
От лёгкого ль холода
Сердце заныло
Так молодо-молодо.
Хочется выразить
Невыразимое...
Сумерки синие,
Сумерки зимние.
1959
Тебя забыть? Ты думаешь, так просто...
Тебя забыть? Ты думаешь, так просто
Тебя забыть, сердца разъединить,
Как в раннем детстве, досчитавши до ста,
Заснуть, порвав дневных событий нить?
Какая ты наивная! Какая
Смешная ты! Да у меня в ушах
Поёт грудной твой голос, не смолкая,
Стучится в сердце мне твой лёгкий шаг.
Ты по ночам, повелевая снами,
Ко мне приходишь, горячишь мне кровь
И всё, что вместе пережито нами,
Передо мной развёртываешь вновь.
И всё теперь мне дорого. Я даже
Размолвки наши горем не зову!
Проснувшись, я ищу тебя: когда же
Тебя увижу снова наяву?..
Я буду лучше, чем тогда. Не здесь ли
Копил я нежность, ото всех тая?
Ну как же я тебя забуду, если
Ты — это я? Ты — молодость моя!
Но приказало время: всё изведай!
Пусть выступает в письмах кровь из строк.
Нам обусловлен на войне победой
И срок разлуки и свиданья срок.
Так что ж в глаза заглядывать надежде,
Её пытливость наша оскорбит.
Я рвусь к тебе. Но я приду не прежде,
Чем будет враг земли моей разбит.
1942
Ты проходишь в лёгкой блузке...
Ты проходишь в лёгкой блузке,
Каждый куст поёт в саду.
Хочешь, я тебе по-русски
Соловья переведу?
Расскажу, о чём чуть слышно
В лунной дымке голубой
Шепчут яблони и вишни,
Расступаясь пред тобой.
Что во сне цветы тревожит,
Что бросает ветки в дрожь...
Остальное ты, быть может,
И сама тогда поймёшь.
1955
У любви серебряное горло...
У любви серебряное горло,
Лебединый голос у любви...
Вижу — руки ты ко мне простёрла
И зовёшь... Не надо, не зови.
Дай забыться хоть на миг единый,
Снов моих заветных не тревожь.
Разве чем-нибудь на лебединый
Голос мой натруженный похож?
Разве ты не чувствуешь, что дымом
Я пропах у роковой черты?
Что с таким суровым, нелюдимым
Будешь делать, ласковая, ты?
Но опять мне в грохоте и вое
Голос твой звучит, как наяву:
— Ты такой мне стал дороже вдвое,
Я тебя такого и зову.
1943
Уйдёшь от всех ты, кто тебя ни судит...
Уйдёшь от всех ты, кто тебя ни судит,
Но не уйдёшь от совести своей.
Она вернёт с пути, в ночи разбудит.
Не только слово — мысль подсудна ей.
1967
Улеглась пурга. На белом склоне...
Улеглась пурга. На белом склоне
Тень зари широкая лежит.
Скачут рысью взмыленные кони,
Снег сухой летит из-под копыт.
Милый край! То снимет шапку ёлка,
То берёзка рукавом тряхнёт.
Вон и домик на краю посёлка,
Кони сами станут у ворот.
Подойдут соседи: «Здравствуй, здравствуй,
Сколько зим тут не был, сколько лет!
В поле бегал паренёк вихрастый,
А теперь, гляди, интеллигент!»
Вкруг стола за мирным самоваром
Соберутся давние друзья
Рассказать, что прожиты недаром
Дни, каких и выдумать нельзя!
Всё народ серьёзный, возмужалый,
Тот учитель, этот агроном.
Даже стыдно намекнуть, пожалуй,
Про былые шалости в ночном.
Только нет, мы не стыдимся детства,
Что пропахло дымом костерков,
И, когда получше приглядеться,
В нас узнаешь прежних пареньков.
И ещё не раз мы в час заката
Вспомним вновь, придя на старый след,
Всех, кого любили здесь когда-то,
Всё равно — любили нас иль нет!
Жёлтый пух ребячества развеяв,
Мы глаза не сузили свои,
Только в дружбе сделались трезвее,
Стали постояннее в любви!
1940
Февраль... Теплом дразнить он рад...
Февраль... Теплом дразнить он рад,
И как не верить тут,
Когда щеглы весь день свистят,
Весну в поля зовут.
Ты ждал: расплачется зима,
Сжав снежный ком в горсти,
И вдруг такая кутерьма —
Пошла метель мести.
Метёт и день, метёт и два,
И нету ей конца.
Проложишь след едва-едва
К соседу до крыльца.
Сосед — охотник. Он всегда
Всё знает наперёд.
И коль соврёт, так не беда, —
Уж очень складно врёт.
У старика довольный вид,
Погоде не под стать.
— А что? Зима не зря спешит
Запас свой вытрясать.
Февраль не даст отсрочки ей,
Он медлить не привык...
И ты уж смотришь веселей,
Хоть знаешь — врёт старик.
Метель метёт, да как метёт, —
И свету не видать!
Но сердце верит, сердце ждёт,
И не устанет ждать.
А поутру, пораньше встав,
Ты улыбнёшься вдруг:
— А ведь старик, выходит, прав,
Всё улеглось вокруг.
Иль это длится сон? Но сна
Нет ни в одном глазу.
Так глубока и так ясна
За окнами лазурь.
Такой струится в душу свет,
И так им полон ты,
Что и в помине больше нет
Вчерашней маяты.
1955
Я не знаю своей родословной...
Я не знаю своей родословной,
Дальше прадедов счёт не идёт,
Только знаю — в родне моей кровной
Были все не гулящий народ.
В праздник — песенники, балагуры,
В будни — слово клещами тяни.
И хоть драли с них разом три шкуры -
Всё равно выживали они.
Дома разве зимой ночевали,
Чуть весна — у костров на станах.
Ляда прятали, пни корчевали,
Нагоняя на лешего страх.
Жито ль сеяли, траву ль косили —
На земную молились красу.
И дивились медведи их силе,
Уступая дорогу в лесу.
Говорили друг другу соседи:
— Что б у них ни случилось в дому,
Работяги двужильные эти
Не пойдут на поклон ни к кому.
Не заплачут, на улицу выйдя,
Всё, как есть, из избы вынося...
Я на предков моих не в обиде,
Коль характером в них удался!
1957
Я силков по кустам не ставил...
Я силков по кустам не ставил,
Птичьим песням внимал, как чуду,
И сказал мне мой дядя Павел,
Что хозяином я не буду,
Что хозяйничать без старанья —
То ж, что пиво варить без хмеля,
Что испортил меня Ананья,
Старый сказочник и пустомеля.
Ходит-бродит старик без толку
Да считает тропинки в поле.
Пусть бы снял со стены двустволку,
Подстрелил хоть ворону, что ли.
Только что мне укор тот горький!
Я не знал ничего желанней,
Как пройтись поутру на зорьке
По полям и лугам с Ананьей.
Знал он там уголки такие,
Где бродил лишь журавль картавый,
Потому что всю жизнь мирские
Охранял он хлеба и травы.
Он всему, что цвело и пело,
И хозяином был, и другом.
Перед ним раскрывался смело
Каждый лист на стебле упругом.
Каждый куст просился в соседство,
Каждый колос тянулся с лаской.
Стало правдой большого сердца
То, что людям казалось сказкой.
И везде, где сияли воды,
Где курились луга туманом,
На весёлом пиру природы
Был он гостем самым желанным.
Он ошибся, мой дядя Павел,
Не увидевший правды в сказке.
Дед Ананья мой взгляд направил
В мир, обжитый им по-хозяйски.
И когда теперь ранней ранью
Я иду по родному краю, —
Первым долгом его, Ананью,
Добрым словом я поминаю.
1957
Яблоки
Сад задыхается. В полдень глуше
Капает с веток тяжёлый зной.
Яблоки вызревшие и груши
Светят горячею желтизной.
Тень распахнётся ещё не скоро.
Хочется скрыться на полчаса
В частый вишенник у забора,
Где не просохла ещё роса.
Здесь мы встречались, бывало, летом,
Ночи просиживали напролёт.
Как же не вспомнить сейчас об этом,
Если не виделись целый год?
На языке присыхает слово,
Жажда накапливается во рту.
Запах волос твоих слышу снова,
Губ твоих чувствую теплоту!
Снова к тебе на колени лягут
Руки обветренные мои.
Ты ведь меня не забыла за год?
Не разлюбила ты? Не таи!
Нет! Улыбнулась не как чужая,
Руку пожала, как близким жмут...
Так же смутилась, как уезжая
Прошлой осенью в институт.
Помню, один возвращался к дому -
Словно искал твой след у реки.
В ночь беспокойную молодому
В тёплую горсть не зажать тоски.
В сад выхожу, а в саду просторно...
Осень — куда я ни загляну.
Кажется, в яблоках видны зёрна,
Если рассматривать на луну.
Яблоки ждут не дождутся сбора,
Падают мягко у ног моих,
Словно почуявшие, что скоро
Утренник первый пронижет их.
А я на дорогу гляжу сквозь ветви,
Туда, где стелются зеленя.
Нет расстояний таких на свете,
Чтоб отделили тебя от меня!
Может, к тебе донеслось то слово,
Ветром подхваченное на лету...
Запах волос твоих слышу снова,
Губ твоих чувствую теплоту.
1934
Ясный день мне предвещают зори...
Ясный день мне предвещают зори
Иль к ненастью расстилают дым, —
Русь моя, и в радости и в горе
Верю я, что рос, тобой храним.
Если падал духом я, бывало,
Если жил не поднимая глаз, —
Ты мне песней голос подавала
В самый трудный, в самый горький час.
Я на зов твой шёл, душой воспрянув,
Уходя от смутной маеты,
И меня из дебрей и туманов
Выводила на дорогу ты.
Исцеляла мне любые раны
С жита набегающей волной,
Шумом леса, тишиной поляны,
Всем настоем силы земляной.
Потому, из края в край кочуя,
Я тебя везде узнаю, Русь.
И когда стихи мои шепчу я,
Всё тебе, всегда тебе молюсь.
1967