Николай Тряпкин
He вздыхал, не грустил, не бродил...
He вздыхал, не грустил, не бродил
Возле белого барского дома
И не сравнивал бронзу перил
Со своей избяною соломой.
И на празднике майских ночей
Не брала меня злая досада,
Что не мне распевал соловей
В белой роще господского сада.
Что за роща сияла в цвету!
Что за флейта звала не смолкая!..
Да ведь сколько тут гроз на ветру
Пронеслось, все огнем опаляя!
Ничего! Ты послушай со мной:
Над заливом, что в зарослях скрылся,
Белый сад на волне ветровой
Белым шумом вовсю расходился.
Он шумит на десятки ладов
О земле полнокровной и честной,
И в полотнах его парусов –
Несмолкающий говор воскресный.
И летит с детворой карусель,
И гудит, заведенная током.
И зовет вечереющий хмель
Помечтать у ограды высокой.
Приходи и минут не жалей,
И совсем огорчаться не надо,
Что не нам распевал соловей
В белой роще господского сада.
1990
* * *
А жизнь прошла. Закончены ристанья.
Исправим печь. И встретим холода.
И только смутный гул воспоминанья
Проходит вдруг по жилам иногда.
Он пронесётся там, как в шахтах воды,
Промчится гул – и снова забытьё.
И перед древним сумраком природы
Горит свеча – окошечко моё.
А на земле мазурики
А на земле мазурики живут себе, живут.
И дочек в щёчку чмокают и замуж выдают.
И всё у них, мазуриков, исправно, как всегда:
И Лермонтов под пулею, и должность хоть куда.
Живут они при дьяволах, при ангелах живут,
И всё кругом при случае как липку обдерут.
А ты, вояка, праведник, ну кто ты есть такой?
Гуляешь, новый Лермонтов, голодный и босой.
И каждый усмехается: дурак ты, мол, дурак
Бородки все оказаны, и всё теперь не так.
А на улице снег
А на улице снег, а на улице снег,
А на улице снег, снег.
Сколько вижу там крыш, сколько вижу там слег,
Запорошенных крыш, слег!
А в скиту моем глушь, а в скиту моем тишь,
А в скиту моем глушь, тишь.
Только шорох страниц да запечная мышь,
Осторожная мышь, мышь.
А за окнами скрип, а за окнами бег,
А над срубами – снег, снег.
Сколько всяких там гор! Сколько всяких там рек
А над ними все – снег, снег...
Затопляется печь, приближается ночь.
И смешаются – печь, ночь.
А в душе моей свет. А врази мои – прочь.
И тоска моя – прочь, прочь.
Загорается дух. Занимается дых.
(А на улице – снег, снег.)
Только шорох страниц. Да свечи этой вспых.
(А за окнами – снег, снег.)
А в кости моей – хруст. А на жердочке – дрозд.
Ах по жердочкам – дрозд, дрозд.
И слова мои – в рост. И страда моя – в рост.
И цветы мои – в рост, в рост.
А за окнами – снег. А за окнами – снег.
А за окнами – снег, снег.
Из-за тысячи гор. Из-за тысячи рек.
Заколдованный снег, снег...
1990
А сколько их было за нашим столом!...
А сколько их было за нашим столом!
А сколько добра красовалось на нем!
А сколько высоких речей раздалось!
А сколько веселых ковшей испилось!
И вот они нынче – грозою гроза,
И нашею солью – да нам же в глаза.
И мы повторяем старинный урок:
И жито забыто, и пиво не впрок.
1990
А это всегда я имею в виду...
А это всегда я имею в виду,
Когда через луг по ромашкам иду:
Что эти ромашки и эта земля
Живут, свою плоть меж собою деля, –
Друг друга питают, и соль свою пьют,
И в песенке пчел через год запоют.
И в эту работу цветов и земли
И прежние пчелы и травы пошли,
Пошли снеготалы – и снова пойдут,
И предки мои – обязательно тут;
И сам я и ты через годы, потом,
В живые круги мирозданья войдем.
И дальний потомок – забавный Адам –
Вот так же рукою притронется к нам.
А мы с тобой будем – земля и трава.
И скажет потомок такие ж слова:
Что вот, мол, какие ромашки цветут,
И предки мои – обязательно тут...
А мы закиваем, задрав стебельки,
Что гибели нету, а смерть – пустяки.
1992
Август зашумел
1
Ты слышишь, батька? Август зашумел
Зелёными верхушками ракит.
Он веткой на берёзе пожелтел,
Он ласточкам о юге говорит.
Ты слышишь, батька? Август зашумел
Про то, что сам ты видел поутру:
Последний одуванчик облетел
За нашею усадьбой на бугру.
А будто бы - и ветер-то ручной,
И пруд под селезнем безбурно спит...
А всё-таки - хлопочущей листвой
И парусит наш тополь, и шумит.
2
И ласточки вокруг снуют, снуют,
Заслышав дальний оклик журавлей.
Зелёный мир покинет свой уют,
Готовится сниматься с якорей.
Зелёный мир покинет свой уют,
Готовится сниматься с якорей.
И сизые дымки плывут, плывут
По косогорам скошенных полей.
Зелёный мир покинет свой уют,
Готовится сниматься с якорей...
И наши кузнецы куют, куют
Железные подошвы для саней.
3
А если так - давай, отец, и мы,
И мы своё в дорогу оснастим.
Возьми топор, поправь-ка до зимы
Колхозный склад, где жито сохраним.
А я наш домик обойду кругом,
Взяв паклю, конопатку и обух,
Чтоб не совал в пазы его потом
Хитрец-мороз ноздрины белый пух.
И зазывать побаски на ночлег
Мы слепим звонкотрубный камелёк.
На голубой простор весенних рек
Наш путь по вьюгам долог и далёк.
1946
Бабочка белая! Бабочка белая!
Бабочка белая! Бабочка белая!
В травах горячих земля.
Там, за притихшей лесною капеллою,
Слышится всхлип журавля.
Речка бежит, загибая за просеку,
Жёлтый погнавши листок.
Бабочка белая с чёрненьким носиком!
Лето пошло на восток.
Чуешь, как мир убегает в ту сторону -
Горы, леса, облака?
Сосны гудят - и старинному ворону
Прошлые снятся века.
Сколько жилось ему смолоду, смолоду
В гулкой лесной глубине?!
Ты же погибнешь по первому холоду.
Много ль держаться и мне...
Думы наплыли, а сосны качаются,
Жёлтый кружится листок.
Речка бормочет. Глаза закрываются.
Время бежит на восток...
Пусть же послышится песня знакомая
Там, за Вечерней Звездой.
Может, и мы здесь июльскими дрёмами
Завтра провеем с тобой.
Годы промчатся, как соколы смелые,
Мир не устанет сиять...
Бабочка белая! Бабочка белая!
Кто бы родил нас опять!
1960
Ворожу свою жизнь…
Ворожу свою жизнь – ухожу к тем начальным пределам,
Где я рос – прорастал, распускался цветком-чистотелом.
Заклинаю строку, а в душе уголёк раздуваю,
И на струны свои эти пальцы свои возлагаю:
Старина ль ты моя! Прилетевшие первые утки!
Сторона ль ты моя! Луговые снега-первопутки!
Ворожба ль ты моя! Этих строк переборные струны!
Городьба ль ты моя! Из души исходящие руны!
Уплываю туда, ухожу к тем далёким началам,
Где всё так хорошо и с таким всё бывает навалом!
Где любые сороки поют, как заморские пташки,
Где любая труха превращается в запах ромашки.
Заклинаю строку. И в душе уголёк раздуваю.
И на струны свои эти пальцы свои возлагаю:
Старина ль ты моя! Прилетевшие первые утки!
Сторона ль ты моя! Луговые снега-первопутки!
Где ты, мой друг незабытый?...
Где ты, мой друг незабытый?
Где ты, мой голос речной?..
Снится мне берег размытый,
Помнится колос ночной.
В долгом и темном безвестье
Годы меж нами прошли.
Где ты, чье имя для песни
Губы мои сберегли?
Юность – с котомкой дорожной,
В пепле – родное жилье.
Сердце по тропам заросшим
Ищет становье твое.
Где-то пробрезжит долина,
Утро в цветах луговых...
Где ж ты, мой зов лебединый,
В небе созвездий каких?
1990
* * *
Памяти В.И.Даля
Где-то там, в полуночном свеченье,
Над землёй, промерцавшей на миг,
Поднимается древним виденьем
Необъятный, как небо, старик.
И над грохотом рек многоводных
Исполинская держит рука
Хатулище понятий народных
И державный кошель языка.
Грохочут литавры, гремит барабан...
Грохочут литавры, гремит барабан,
У Троицкой Лавры — жидовский шалман,
Давайте споем.
Огромные гниды жиреют в земле,
И серут хасиды в московском Кремле,
Давайте споем.
И все наши рыла — оскаленный рот,
И пляшет горилла у наших ворот,
Давайте споем.
1989
* * *
Грядущие сородичи мои
Да озарятся светом разуменья
И поведут все корешки свои
От дальней даты моего рожденья.
И скажут так: «Вот наши древеса
Они всегда раскидисты и юны.
У нас в роду не Божьи чудеса,
А золотые дедовские струны».
Десяток лет тому назад...
Десяток лет тому назад
Мне снилась слава.
И среди нас искала клад
Моя Держава.
И знал я власть своей стрехи
В отцовском доме
И выпускал свои стихи
В солидном томе.
А нынче нет моей стрехи
И нет Державы.
И в горьком дыме все верхи
И все канавы.
И не сыщу я тех ворот,
И нету зданья,
Где выпускал я каждый год
Свои посланья.
Кого-то за руку тяну
К любви и вере,
А сам в безверии тону
У смертной двери.
И все-то песенки мои --
В помойном рвище.
И жду у каждой колеи
Христовой пищи.
И вся душа моя кричит,
Как сокол пленный,
И все-то скрыться норовит
Из жизни бренной.
А ведь когда-то, милый брат,
Нам снилась слава,
И среди нас искала клад
Моя Держава.
А нынче нет моей стрехи
И нет Державы.
И в горьком дыме все верхи
И все канавы.
1994
* * *
За великий Советский Союз!
За святейшее братство людское!
О Господь! Всеблагой Иисус!
Воскреси наше счастье земное.
О Господь! Наклонись надо мной.
Задичали мы в прорве кромешной.
Окропи Ты нас вербной водой,
Осени голосистой скворешней.
Не держи Ты всевышнего зла
За срамные мои вавилоны –
Что срывал я Твои купола,
Что кромсал я святые иконы!
Огради! Упаси! Защити!
Подними из кровавых узилищ!
Что за гной в моей старой кости,
Что за смрад от бесовских блудилищ!
О Господь! Всеблагой Иисус!
Воскреси моё счастье земное.
Подними Ты мой красный Союз
До Креста Своего аналоя.
За поля яровые
За поля яровые,
За далёкий покос
Голоски ветровые
Снова полдник унёс.
За луга, за прополку...
И опять вкруг меня -
Только солнце да пчёлка,
Зеленя, зеленя.
Да знакомый кустарник,
Загустевший вконец.
Да с колхоза «Ударник»
Проскакавший гонец.
Грохотнули копыта
Где-то там, по мосткам, -
И грязцой позабытой
Вдруг упало к ногам.
Задрожал подорожник
И сердито притих,
И стою - как безбожник
Перед ликом святых.
Где ты, прежняя тяга
Земляного родства?
И на гребень оврага
Поднимаюсь едва.
За косьбой, за прополкой,
Сколько вдаль ни смотри, -
Только синь, только ёлка
Да сельцо Грибари.
Да копёшки, да веник,
Да гривастая рожь...
А иных деревенек
И в трубу не найдёшь.
Или в гривах косматых
Запропали на срок?
Или сплыли когда-то
За тобой же, браток?
Пусть не так и не эдак.
Хоть и эдак и так...
И сидит во мне предок
И мне кажет кулак.
Ах, Емеля, Емеля!
Это что ж? За кого?..
И стою как тетеря
Перед гневом его.
И душа моя - в струпьях,
А в словах - пустыри.
И стою, как преступник
Перед гласом земли.
А земля по изложью
То нахмурится вдруг,
То искристою дрожью
Засмеётся вокруг.
И пойдёт через воды
То ли свет, то ли дым.
И душа, как под мёдом,
Золотится под ним.
Ой ты власть моя - поле!
Коль виновен - прости.
Дай хоть песенной долей
Для тебя процвести.
Пусть луга не прокиснут
И хлеба не сгорят.
И клянусь перед присным -
Уж ни шагу назад.
И слова, что лежали
Да под камнем глухим,
Подниму, как скрижали,
Перед светом твоим.
1965
Засмеялась калина, краснея счастливо
Засмеялась калина, краснея счастливо,
Заплела меня в зелень косы.
И надела калина мне перстень красивый
В заревых самоцветах росы.
Точно совы, кругом, с голубой поволокой,
Трепыхались зарницы в лугу.
Вот о чём-то правдивом, простом и широком
Заиграл гармонист на кругу.
Но казалось - по скатам самим откровеньем
Замерцали пруды и стога.
Но казалось - девичья слеза от волненья
Синей каплей сбегает с листка.
И шептала калина: «Возьми без остатка
Все созревшие гроздья мои!»
И смеялись мы с нею, и верили сладко
В нераздельную душу земли.
1947
Знакомое поле
Знакомое поле, а в поле - траншеи да рвы,
Засохшая глина да куст полумёртвой травы.
Разбросаны трубы. Да вышки. Да снова - быльё.
Знакомое поле - моё - и совсем не моё.
Усни, моя горечь, и память мою не тревожь.
Пускай тут склонялась, как лебедь, высокая рожь.
Пускай тут звенели овсы и гуляли стада.
Усни, моя горечь. Пусть вечная льётся вода.
Железное поле. Железный и праведный час.
Железные травы звенят под ногами у нас.
Железные своды над нами гудят на весу.
Железное поле. А поле - в железном лесу.
Засохшая глина. Смола. Да забытый бурав.
Огромные трубы лежат у глубоких канав.
Знакомые травы куда-то ушли в никуда.
А сверху над нами густые гудят провода.
Проснись, моё сердце, и слушай великий хорал.
Пусть вечное Время гудит у безвестных начал.
Пускай пролетает Другое вослед за Другим,
А мы с тобой - только травинки под ветром таким.
А мы с тобой только поверим в Рожденье и Рост
И руки свои приготовим для новых борозд.
И пусть залепечет над нами другая лоза,
А мы только вечному Солнцу посмотрим в глаза.
Знакомое поле, а в поле - траншеи да рвы.
Железные сосны - вершиной во мгле синевы.
Железные своды над нами гудят на весу...
И песня моя не пропала в железном лесу.
1970
И великое пламя над миром прошло...
И великое пламя над миром прошло,
А верней – пронеслось!
И от прежних лесов только птичье крыло
Сохранить удалось.
И хранится оно в золотом терему
Да под вечным стеклом.
А земля запропала в кромешном дыму –
И себя не найдем...
1990
И вновь кладбище. Сосны и трава
И вновь кладбище. Сосны и трава.
Ограды. Плиты. И цветы кипрея.
И жалкие надгробные слова,
Что не прочтёшь без страха, не краснея.
И только слышишь - скрипнул коростель.
Да чуешь гул со сводов мирозданья...
И вот - стучит бессменная капель:
Ни имени, ни отчества. Ни званья.
1962
Истопил камелек. Хорошо!...
Истопил камелек. Хорошо!
Что же! Значит, не все поутеряно.
И сижу я в тепле – корешок,
Не умерший в снегах, под метелями.
Что за скрипы в морозных сенях?
Что за вздохи печные глубокие?
Или вновь загрустили о нас
Журавли за морями далекими?
И какой ты увидела сон
В эту ночь суматошную, снежную?
Что же! Встань, заведи патефон,
Запусти эту песенку нежную.
Пусть в окошко заглянет капель
И в снегу просинеет пролужина.
Убери, как и прежде, постель
В свое прежнее, девичье кружево.
И поверь, что не все отошло,
Что снегами не все запорошено...
И зовет нас опять за село
Зацветающий голос Прокошиной.
1991
Как людей убивают?
Как людей убивают?
Как людей убивают?
Никогда я не видел, как людей убивают.
Не крутился я в бандах, и на войны не брали,
И в застенки меня палачи не бросали,
И пред смертью не звал я молодого Орлёнка,
И на землю гляжу я глазами ребёнка.
Только травы мне шепчут да колосья кивают,
Точно сами собой все друзья умирают.
А ведь где-то, когда-то, и с кем-то, и кто-то
За меня выполняет эту злую заботу,
И с железною властью бойца и солдата
Сам он грудь открывает под прицел автомата
Или душит кого-то в промозглом кювете...
Это всё ведь бывает у нас на планете...
А в полях мне всё слышится звон жаворонка,
И гляжу я на землю глазами ребёнка...
О, страна моих предков! Земля дорогая!
Это что же? За что же мне милость такая?
И в каком же стоять пред тобой мне ответе -
На такой вот сырой и жестокой планете?
Только травы мне шепчут да колосья кивают,
Точно сами собой все друзья умирают.
И хожу я под говор ленивого шмеля,
И пою свои песни вот на этой свирели.
И цветы отвечают кивками участья...
Это что же -
И есть настоящее счастье?
1965
* * *
Когда Он был, распятый и оплёванный,
Уже воздет,
И над Крестом горел исполосованный
Закатный свет, –
Народ приник к своим привалищам –
За клином клин,
А Он кричал с высокого ристалища –
Почти один.
Никто не знал, что у того Подножия,
В грязи, в пыли,
Склонилась Мать, Родительница Божия –
Свеча земли.
Кому повем тот полустон таинственный,
Кому повем?
«Прощаю всем, о Сыне Мой единственный,
Прощаю всем».
А Он кричал, взывая к небу звёздному –
К судьбе Своей.
И только Мать глотала Кровь железную
С Его гвоздей.
Промчались дни, прошли тысячелетия,
В грязи, в пыли
О Русь моя! Нетленное соцветие!
Свеча земли!
И тот же Крест – поруганный, оплёванный.
И – столько лет!
А над Крестом горит исполосованный
Закатный свет.
Всё тот же Крест... А ветерок порхающий –
Сюда, ко мне;
«Прости же всем, о Сыне Мой страдающий:
Они во тьме!»
Гляжу на Крест... Да сгинь ты, тьма проклятая!
Умри, змея!
О Русь моя! Не ты ли там – распятая?
О Русь моя!..
Она молчит, воззревши к небу звёздному
В страде своей;
И только сын глотает кровь железную
С её гвоздей.
Космодромы
Где-то есть космодромы,
Где-то есть космодромы.
И над миром проходят всесветные громы.
И, внезапно издав ураганные гаммы,
Улетают с земли эти странные храмы,
Эти грозные стрелы из дыма и звука,
Что спускаются кем-то с какого-то лука,
И вонзаются прямо в колпак мирозданья,
И рождаются в сердце иные сказанья:
А всё это Земля, мол, великая Гея
Посылает на небо огонь Прометея,
Ибо жизнь там темней забайкальского леса:
Даже в грамоте школьной никто ни бельмеса.
А в печах в это время у нас в деревнюшке
Завывают, как ведьмы, чугунные вьюшки,
И в ночи, преисполненной странного света,
Загорается печь, как живое магнето.
И гашу я невольно огонь папироски,
И какие-то в сердце ловлю отголоски,
И скорее иду за прогон, к раздорожью,
Где какие-то спектры играют над рожью,
А вокруг силовые грохочут органы…
И стою за бугром, у знакомой поляны,
А в душе, уловляющей что-то и где-то,
Голубым огоньком зацветает магнето…
И, внезапно издав ураганные гаммы,
Вдруг шибается небо в оконные рамы,
И летят кувырком с косяками и цвелью
Эти все пошехонские наши изделья.
А вокруг, испуская всё то же свеченье,
Как штыки, стояком замирают растенья.
И дрожат, как в ознобе, подъемные краны,
А в полях силовые грохочут органы.
И старушки в очках, те, что учат по книжкам,
Говорят из-за парты вскочившим детишкам:
А всё это Земля, мол, великая Гея
Посылает на небо огонь Прометея –
Эти грозные стрелы из грома и света…
Успокойтесь, родные.
И помните это.
Летела гагара...
1
Летела гагара,
Летела гагара
На вешней заре.
Летела гагара
С морского утеса
Над тундрой сырой.
А там на болотах,
А там на болотах
Брусника цвела.
А там на болотах
Дымились туманы,
Олени паслись.
2
Летела гагара,
Кричала гагара,
Махала крылом.
Летела гагара
Над мохом зеленым,
Над синей водой.
Дымились болота,
Дымились болота
На теплой заре.
Дымились болота,
Туманились травы,
Брусника цвела.
3
Кричала гагара,
Кричала гагара
Над крышей моей.
Кричала гагара,
Что солнце проснулось,
Что море поет.
Что солнце проснулось,
Что месяц гуляет,
Как юный олень.
Что месяц гуляет,
Что море сияет,
Что милая ждет.
1990
Листья дубовые
Листья дубовые! Листья дубовые!
Стук желудей!
Пусть расползутся ненастья суровые
С наших полей.
Пусть улыбнется нам солнышко ясное,
Звезды горят.
Листья дубовые! Сучья угластые!
Злат листопад!
Добрую силу, густую, медяную,
Дайте ветрам.
Сыпьтесь в рубашку мою полотняную,
Кланяюсь вам!
Сыпься, прошу, в рукава мои белые,
Стук желудей!
Пусть они, ветры, веселые, смелые,
Грянут скорей.
Сыпьтесь в мое полотно непорочное,
Кланяюсь вам!
Пусть они скроются, грозы полночные,
Злобные к нам.
Дайте собрать вашу сень многодумную,
В узел связать.
Дайте средь поля на дерево шумное
Узел поднять.
Листья дубовые! Сучья угластые!
Злат ворошок!
Дайте подвесить под сени гривастые
Думный мешок!
Пусть он качнется под той наговорною
Кущей моей.
Пусть она схлынет, вся нежить упорная,
С наших полей.
Добрую силу, густую, медяную,
Дайте ветрам.
Сыпьтесь в рубашку мою полотняную,
Кланяюсь вам!
1992
Море
Белая отмель. И камни. И шелест прилива.
Море в полуденном сне с пароходом далёким.
Крикнешь в пространство. Замрёшь. Никакого отзыва.
Сладко, о море, побыть на земле одиноким.
Где-то гагара кричит над пустынею водной.
Редкие сосны прозрачны под северным светом.
Или ты снова пришёл - молодой и безродный -
К тундрам и скалам чужим, к неизвестным заветам?
Что там за тундрой? Леса в синеве бесконечной.
С берега чайки летят на речные излуки.
Снова я - древний Охотник с колчаном заплечным,
Зной комариный в ушах - как звенящие луки.
Что там за морем? Лежат снеговые туманы.
Грезят метели под пологом Звёздного Чума.
Мир вам, земля, и вода, и полночные страны,
Вечно сверкающий кряж Ледяного Угрюма!
Сколько веков я к порогу Земли прорубался!
Застили свет мне лесные дремучие стены.
Двери открылись. И путь прямо к звёздам начался.
Дайте ж побыть на последней черте Ойкумены!
Мир вам, и солнце, и скалы, и птичьи гнездовья,
Запахов крепкая соль, как в начале творенья!
Всё впереди! А пока лишь - тепло да здоровье,
Чайки, да солнце, да я, да морское свеченье.
Белая отмель. И камни. И шелест прилива.
Море в полуденном сне с пароходом далёким.
Крикнешь в пространство. Замрёшь. Никакого отзыва.
Сладко, о море, побыть на земле одиноким.
1961
Не бездарна та планета...
Не бездарна та планета,
Не погиб еще тот край,
Если сделался поэтом
Даже Тряпкин Николай.
Даже Тряпкин Николай
Ходит прямо к богу в рай.
И Господь ему за это
Отпускает каравай.
1993
Не весна ль тому виновница...
Не весна ль тому виновница,
Долгожданная весна?
Вдруг возьмет да и припомнится
Песня русская одна.
Песня старая-престарая,
Молодая как заря...
Ой летела пчелка ярая
За далекие моря.
Отмыкала лето красное
(Что за ключик золотой!),
Выпускала солнце ясное
Над родимой стороной.
И пришло оно, приехало
К Волге-матушке реке
На скорлупочке ореховой,
На пшеничном колоске...
Песня с гордостью не знается,
Ходит по полю пешком,
Добрым людям улыбается
За пастушеским рожком.
Песня новая, не новая
В лапотках из берестин,
А росою васильковою
Все умылись, как один.
Даже самая отсталая
В сердце травка ожила...
А всего-то пчелка малая
За морями побыла!
1990
Не жалею, друзья, что пора умирать...
Не жалею, друзья, что пора умирать,
А жалею, друзья, что не в силах карать.
Что в дому у меня столько разных свиней,
А в руках у меня ни дубья, ни камней.
Дорогая Отчизна! Бесценная мать!
Не боюсь умереть. Мне пора умирать.
Только пусть не убьёт стариковская ржа,
А дозволь умереть от свинца и ножа...
1993
Нет, я не вышел из народа!
Нет, я не вышел из народа.
О, чернокостная порода!
Из твоего крутого рода
Я никуда не выходил.
И к белой кости, к серой кости
Я только с музой езжу в гости.
И на всеобщем лишь погосте
Меня разбудит Гавриил.
И кровь моя – не голубая!
Что, голубая? Да худая!
Она – венозная, вторая.
То – не земля и не вода,
А только ил и только сода.
А соль вошла в кулак народа.
О, чернокостная порода!
О, черносошная орда!
Пускай я смерд. Но не смердящий.
Пускай я пёс. Но не скулящий.
И пот – мой запах настоящий,
Мозоли – перстни на руках!
А если вы, мои онучи,
Порою чёрны и вонючи, –
Прополощу вас в Божьей туче
И просушу на облаках!
И даже в рубищах Парижа
Да не замучает нас грыжа!
И в этих песенках – не жижа,
А родниковая вода.
Нет, я не вышел из народа.
О, чернокостная порода!
Из твоего крутого рода
Не выходил я никуда.
Никаких таких ракит...
Никаких таких ракит
За речной заставою,
Только сосенка стоит
Раскудря-кудрявая.
Только сосенка-сосна,
Да какая сосенка –
Тихомиркина жена,
Золотая Фросенька!
Ходит рыбка через вир,
Припадает к донышку.
Ставит верши Тихомир
Да глядит на женушку.
То не солнце наверху,
А другая дивинка:
Варит Фросенька уху
Да играет в ливенку.
Ты играй, жена, играй,
Чтобы я приплясывал
Да рыбешку то и знай
Для тебя подбрасывал.
А ты кушай, да играй,
Да судьбу загадывай,
Да из сумки каравай
Покрупней выкладывай.
Это просто чудеса,
Если ты здоровая,
Да не будь, моя краса.
Чересчур суровая.
1992
Песенка Ивана заблудшего
Буду Господом наказан,
Буду дьяволом помазан,
Буду грешником великим
Вплоть до Страшного суда.
В нашей пакостной юдоли
Не сыскать мне лучшей роли,
И у дьявола в неволе
Закисать нам, господа.
Навсегда мне рай заказан –
Слишком к тлену я привязан:
Что за жизнь без потасовок!
Что за вера без хулы!
При моём-то несваренье
Где мне в райские селенья!
Не гожусь для воспаренья –
Слишком крылья тяжелы.
У подземного Харлама
Заплюют меня, как хама, –
Ах ты, Ванька, мол, чумазый,
Пошехонская свинья!..
И пойдёт такое, братцы,
Что ни в целости, ни вкратце
Не гожусь ни в ваши святцы,
Ни в парнасские князья.
В нашей пакостной юдоли
Слишком много всякой боли –
Стоном стонет вся планета,
Вся-то матерь наша Русь!
Как же тут не огрызаться?
Даже с тёщей буду драться!
Даже к тёщиной закуске
Тут же задом повернусь!
Даже ради очищенья
Не пойду на всепрощенье:
Зуб за зуб, за око – око!
Умирать так умирать:
С нашей родиной державной!
С нашей чаркой достославной!
А что будет там за гробом –
И потом смогу узнать.
Пусть я Господом наказан,
Но и с чёртом ведь не связан.
Эх вы, братцы-ленинградцы!
Сталинградские орлы!
Не гожусь я для смиренья,
Не гожусь для воскуренья...
Ах, простите, извините –
Слишком слёзы тяжелы.
Песнь о великом походе
Итак начинаю. Время
Приветствую светом дня.
Я ноги обую в стремя
Я вам подведу коня.
На стогнах гремят витии,
А с нами - отряды муз.
О Русь! Купина! Россия!
Великий Советский Союз!
Настала пора походов,
Каких не бывало ввек.
В полях, на горах и водах
Играет в трубу Олег -
Олег не простой, а вещий,
Сияющий бог дружин.
Мы славим такие вещи,
Что стоят любых былин.
Мы любим свои базары
И дедовских песен вязь.
А в наши глаза хазары
Швыряют срамную грязь.
А в нашем Кремле хазары
Пускают страну в распыл...
Эгей, господа Гайдары!
Недаром я злость копил.
Настала пора походов,
Каких не бывало ввек, -
С полюдьями всех заводов,
С разливом великих рек.
Матросы на Чёрном море,
Охотские моряки,
Балтийцы стоят в дозоре,
Готовые, как штыки.
А в сёлах гремят витии,
А с нами - отряды муз.
О Русь! Купина! Россия!
Великий Советский Союз!
Давай же, герой наш вещий,
Сияющий бог дружин!
Мы знаем такие вещи,
Что стоят любых былин...
Держава - на полном сборе.
Хвалынцы и тверяки.
И песни мои в дозоре,
Готовые, как штыки.
1993год.
Песнь о зимнем очаге
Раздуй лежанку, раздуй лежанку,
Стели постель.
На старой крыше срывая дранку,
Дурит метель.
В лесную темень уносит ветер
Собачий вой,
А нам так славно при ярком свете,
А мы с тобой.
Раздуй лежанку, сними сапожки,
Моя краса,
Заносит вьюга пути-дорожки,
Скрипят леса.
На снежных окнах седая проседь,
Густой убор,
Гуляет вьюга, стучатся лоси
На тёплый двор.
Гуляет ветер, швыряет ветер
Обрывки хвой,
А мы смеёмся, а мы как дети,
А мы с тобой.
А мы прижмёмся, а мы попросим
Летучий снег,
Чтоб даже лоси в глухом заносе
Нашли ночлег.
Подражание Экклезиасту
1.
Всё на земле рождается,
И всё на земле кончается,
И то, что было осмысленно,
В бессмыслицу превращается.
И вот она – суть конечная,
И вот она – грусть извечная.
Земля ты моя неустанная!
Галактика наша Млечная!
И если мы все рождаемся
И с волей своей не справляемся, –
Зачем же тогда к посмешищу
Мы заново устремляемся?
2.
Ты вышел из дома – все цитры звучали,
Все дети твои и друзья ликовали,
А в дом возвратился – и скорбь, и рыданья,
И всю твою се́мью ведут на закланье.
И видишь ты стол, осквернённый врагами,
И видишь ты пол, что утоптан скотами,
И видишь ты стены в моче и навозе
И всю свою утварь в разбойном обозе.
Крепись и мужайся и телом и духом.
Не всё ли под солнцем проносится пухом?
И в славе почёта, и в смраде бесчестья
Да будет в руках твоих шест равновесья!
3.
Ну кто из пастырей земли
упреки мудрых переносит?
Какие в мире короли
Глупца на пир свой не попросят?
Мудрец – он Богу самому
Всю правду выложит, не скроет.
(А тот по случаю сему
А возгремит, и волком взвоет!)
Зато глупец – известный жук:
Он перед властью мёдом льётся!
А мёд такой – хмельней наук,
Поскольку славою зовётся.
4.
И видел я в земном своём скитанье –
Во всех углах на всех путях земных –
И свет ума, и полный мрак незнанья,
И гибель добрых, и всевластье злых.
И видел я, как подлость торжествует,
И как неправда судит правоту,
И как жрецы за глупость голосуют
И тут же всласть целуют ей пяту.
И проклял я все стогны человечьи,
И в знойный прах зарылся от стыда.
И под свистки холопского злоречья
К своим трудам ушёл я навсегда.
5.
Суета сует, суета сует –
И в сто тысяч раз и вовек.
Только тьма и свет, только тьма и свет.
Только звёздный лёд, только снег.
Только тьма и свет, только зверий след
Да песок пустынь у могил.
Остальное всё – суета сует,
То, что ты да я наблудил.
И за годом год. И за родом род,
И за тьмой веков – снова тьмы.
Только звёздный ход. Только с криком рот.
Да песок пустынь. Да холмы.
Послание Марку Соболю
Дружище Марк! Не упрекай меня,
Что я стучусь в твое уединенье.
Давай-ка вновь присядем у огня,
Что мы когда-то звали вдохновеньем.
Скорблю, старик, что наш ХХ век
Столь оказался и сварлив, и смраден.
Задели гной — и вот уж сам генсек
Прополз по миру — гадина из гадин.
Да чёрт бы с ним, пускай себе ползёт,
Да пусть он будет
хоть червяк с помойки!
Но он ползёт — и нас с тобою жрёт,
Но он ползёт — и мы с тобою в гнойке.
И вот бушуют вирусы вражды,
И вот снуют все яблоки раздора,
А мы друг другу целимся в зады
Иль прямо в грудь палим из-под забора.
Дружище Марк! А ты совсем не зверь,
Да ведь и я люблю тебя доселе.
Давай-ка брат, сойдемся и теперь
И вновь по чарке тяпнем в Цэдээле.
Для нас ли дым взаимной чепухи?
Поверь-ка слову друга и поэта:
Я заложил бы все свои стихи
За первый стих из Нового Завета…
Скорблю, старик, что наш ХХ век
Столь оказался и сварлив, и смраден.
Хвала творцу! Хоть ты-то не генсек -
И нынче мне особенно отраден.
А посему — не упрекай меня,
Что вот стучусь в твое уединенье.
Давай-ка вновь присядем у огня,
Что мы когда-то звали вдохновеньем.
1989
* * *
Развалилась моя вселенная,
Разомкнулась моя орбита.
И теперь она – не вселенная,
А пельменная Джона Смита.
И не звездною путь-дорожкою
Пролетает моя потешка,
А под чьей-то голодной ложкою –
Заблудившаяся пельмешка.
Рождение
Душа томилась много лет,
В глухих пластах дремали воды.
И вот сверкнул желанный свет,
И сердце вскрикнуло: - Свобода!
Друзья мои! Да что со мной?
Гремят моря, сверкают дымы,
Гуляет космос над избой,
В душе поют легенды Рима.
Друзья! Друзья! Воскрес поэт,
И отвалилась тьмы колода.
И вот он слышит гул планет
Сквозь камертон громоотвода.
Весь мир кругом - поющий дол,
Изба моя - богов жилище,
И флюгер взмыл, как тот орёл
Над олимпийским пепелищем.
И я кладу мой чёрный хлеб
На эти белые страницы.
И в красный угол севший Феб
Расправил длань своей десницы.
Призвал закат, призвал рассвет,
И всё, что лучшего в природе,
И уравнял небесный цвет
С простым репьём на огороде.
Какое чудо наяву!
А я топтал его! Ногами!
А я волшебную траву
Искал купальскими ночами!
Друзья мои! Да будет свет!
Да расточится тьма и врази!
Воспрянул дух, воскрес поэт
Из тяжких дрём, из мёртвой грязи.
Пою о солнце, о тепле,
Иду за вешние ворота,
Чтоб в каждой травке на земле
Времён подслушать повороты.
1958
Русь
Значит - снова в путь-дорогу,
Значит - вновь не удалось.
Значит - снова, братцы, - с Богом!
На авось, так на авось.
Что нам отчее крылечко!
Что нам брат и что нам друг!
Ты катись моё колечко,
Хоть на север, хоть на юг.
Умираем, да шагаем
Через горы и стада.
А куда идём - не знаем,
Только знаем, что туда:
В те края и в те предместья,
Где дома не под замком,
Где растут слова и песни
Под лампадным огоньком.
Провались ты, зло людское,
Все карманы и гроши!
Проклинаю всё такое,
Где ни Бога, ни души.
То крылечко — не крылечко,
Где платочек — на роток…
Ты катись, моё колечко,
Хоть на запад иль восток.
Проклинаем да шагаем
Через горы и стада.
А куда идём - не знаем,
Только знаем, что туда.
1993
Русь
С одною думой непостижной
Смотрю на твой спокойный лик.
А. Блок
Сколько прожитых снов! Сколько звёздного шума!
Сколько вёсен и зим на плечах!
А со мною всё та ж непостижная дума
И всё те же виденья в ночах.
И всё так же свеча над бессонной страницей
Догорает в моей конуре...
И цветёшь ты во мне луговою зарницей
И цветком, что весной на дворе.
И опять ухожу я к ракитам далёким
И к далёким мостам полевым,
Чтобы вновь прокричать журавлём одиноким
Над великим простором твоим.
Прокурлычу – и вновь не услышу ответа
И поникну печальным крылом.
Только снова под пологом лунного света
Застучишь ты в лесу топором.
Узнаю тебя, Русь. И не буду в обиде.
И свой подвиг свершу, как смогу.
И пускай той ракитой в осенней хламиде
Загрущу я в пустынном лугу.
И склонюсь под железом высокою рожью,
И сорокой скакну у ручья.
Ты – единый мой свет на моём раздорожье
И единая пристань моя.
И вернусь я к своей одинокой светлице
Никому не известной тропой...
И летит моя дума – полночная птица, –
И роняет перо над тобой.
* * *
Свет ты мой робкий, таинственный свет!
Нет тебе слов, и названия нет.
Звуки пропали. И стихли кусты.
Солнце в дыму у закатной черты.
Парус в реке не шелохнется вдруг.
Прямо в пространстве повис виадук.
Равны права у небес и земли,
Город, как воздух, бесплотен вдали...
Свет ты мой тихий, застенчивый свет!
Облачных стай пропадающий след.
Вечер не вечер, ни тьмы, ни огня.
Молча стою у закатного дня.
В робком дыму, изогнувшись, как лук,
Прямо в пространстве повис виадук.
Равны права у небес и земли.
Жёлтые блики на сердце легли.
Сколько над нами провеяло лет?
Полдень давно проводами пропет.
Сколько над нами провеяло сил?
Дым реактивный, как провод, застыл.
Только порою, стеклом промелькав,
Там вон беззвучно промчится состав.
Молча стою у закатного дня...
Свет ты мой тихий! Ты слышишь меня?
Свет ты мой робкий! Таинственный свет!
Нет тебе слов и названия нет.
Звуки пропали. И стихли кусты.
Солнце в дыму у закатной черты.
Скоро снова затоскую
Скоро снова затоскую
И присяду в уголке.
Дай мне песенку такую,
Чтобы вспомнить налегке
И за прялочкой за нашей
Заклубится волокно,
Дай мне песенку покраше,
А какую – всё равно.
Чтоб кобылка вороная
Заплясала пред тобой,
Чтобы звёздочка ночная
Зазвенела под дугой.
Чтоб дороженьку прямую
Снег-пурга не замела,
Дай мне песенку такую,
Чтобы вновь не подвела.
Стансы
1
Давно отпили, отлюбили,
Отгоревали, отцвели -
И стали горстью чёрной пыли,
И затерялися в пыли.
И всё держались за кастеты,
И в землю падали ничком.
А ты всё так же, мать-планета,
Извечным крутишься волчком.
И вновь мы царства сокрушаем,
И снова пашем целину -
И всё ж стоим над тем же краем,
У той же горести в плену.
И снова падаем, как ветки,
К подножью древа своего.
И не спасают нас ни предки,
Ни хмель, ни слава - ничего.
И всё же в кратком просветленье
Мы песни петь не устаем,
И славим каждый миг рожденья,
И каждый солнышка подъём.
И перед космосом безмерным
Мы окрылённые стоим
И с той же гривенкой усердной
В калитку райскую стучим.
И только слёзы утираем,
И ставим город на холму...
И никому не доверяем
Свою убогую суму.
2
Да. Никому я не доверю
Ни этот посох, ни суму.
И буду вновь стучаться в двери
К земному смыслу моему.
И никогда не возревную
К довольству спящих и глухих,
И в поле вновь проголосую
За вечных странников моих.
И снова облако развесит
Кудлатый полог надо мной.
И через грады, через веси
Пойду я знойною тропой.
Гудите, звёздные набаты!
Гремите зверю и столбу,
Что - нет! - не все замки посняты
И суть не вся в твоём горбу!
И пусть в лукавом пересуде
Не гаснет вечный уголёк,
И снова мёртвому Иуде
Не пригодится кошелёк.
И все подножные каменья
Да обретут словесный дар!
И пусть души моей томленья
Не примет галочий базар.
Уйду я к злаку или зверю
И возлюблю скитскую тьму.
И буду вновь стучаться в двери
К земному смыслу своему.
1970
Стансы
Темнеет кровь. Идут года.
Растут деревья. Зреют думы.
Всё больше внятны, как вода,
В душе неведомые шумы.
Меня зовут вечерний плёс
И тишина в осеннем поле.
И к тайным шёпотам берёз
Душа стремится поневоле.
Я вижу мрак и вижу свет,
Иду к стогам в родных долинах,
И голос тех, кого уж нет,
Я слышу в криках журавлиных.
О тополь мой, весенний мой!
Ты прошумел с грозой и пухом,
И со всемирною войной,
И со всемирною разрухой.
А жизнь бежит, меняет нрав.
И вот, свалив шальные воды,
Река идёт с настоем трав
И с мудрым светом небосвода.
Я засеваю отчий дол
И строю избы на излуке.
И брат пришёл и не нашёл
Того, что бросил в час разлуки.
А мне легко, легко до слёз.
А мне так радостно до боли,
Что я рождён, как тот овёс,
Дышать дымком родного поля!
Кладу по снегу первый след,
Встречаю праздник ледохода
И в смене зим, и в смене лет
Читаю исповедь природы.
И там, над дедовским ручьём,
Шумит знакомая осока.
И я, как лебедь, бью крылом
У заповедного истока.
Стихи о березовой роще
Не идолы славы и мощи,
Не цезарский пышный чертог --
Пусть снится мне белая роща,
А с ней голубой хуторок.
Той рощи давно уже нету,
Тот хутор навек позабыт.
Но столько блаженного свету
Мне память опять подарит!
У нас деревенька стояла
Всего лишь за вёрсту от них.
И вся эта роща сияла
Напротив окошек моих.
Сияла листвой многосенной,
Сияла стволами берез.
И я этот свет несравненный
Сквозь долгие годы пронес.
От жизни беспутной и дикой
Не раз он меня исцелял
И детскою той земляникой,
И зеленью тех опахал.
Доселе мне снится дорога
Под сенью березовых глав.
И веянье Господа Бога
Дороже мне всяческих слав.
Привет, межевая канава --
Святейшего храма порог!
И вдруг среди кущ, как застава,
Звучал хуторской флюгерок.
И снится мне белая гречка,
Играющий пчелами сад,
И то голубое крылечко,
И тот голубой палисад.
И ласковый свет новолунья
Доселе струится в меня --
И ты, хуторская певунья,
Красивая тетка моя!..
Изыди же, злой искуситель,
И всю свою смрадь уноси!
Поскольку не спит Искупитель,
Живущий у нас на Руси.
Промчатся года лихолетий,
Развеется пепел и дым,
И снова мы выйдем, как дети,
К березовым рощам своим.
И снова проляжет дорога
В тот белый сияющий храм.
И веянье Господа Бога
Промчится по всем клеверам...
Не идолы славы и мощи,
Не цезарский пышный чертог --
Пусть снится мне белая роща,
А с ней голубой хуторок.
1993
Стихи о Гришке Отрепьеве
Для меня ты, брат, совсем не книга.
И тебя я вспомнил неспроста.
Рыжий плут, заносчивый расстрига
И в царях - святая простота.
Мы с тобой - одна посконь-рубаха
Расскажи вот так, без дураков:
Сколько весит шапка Мономаха
И во сколько сечен ты кнутов?..
За цветными окнами столетий,
Что там, где - пойми издалека!
Да и нынче - столько вас на свете
Поджидает царского пайка!
Забывают - кто отец, кто мама.
И не лучше сеять, чем хватать?
А ведь ты ба, Гриша, скажем прямо,
Мог бы просто песенки играть.
И ходил бы с клюквой на базаре
Да из лыка плёл бы лапотки.
А тебя вот псивые бояре
Изрубили прямо на куски.
Только всё ж - за дымкой-невидимкой
Ты уж тем хорош, приятель мой,
Что из всех, пожалуй, проходимцев
Ты, ей-ей, не самый продувной.
Изрубили всё же и спалили,
Заложили в пушку - и каюк.
А иным бродягам всё простили,
Даже тьму придумали заслуг.
И гремит веками литургия -
Со святыми, дескать, упокой.
А тебя и нынче вот, как змия,
Проклинают дьяки за разбой.
Только знаю - парень ты без страха.
И давай - скажи без дураков:
Сколько весит шапка Мономаха
И во сколько сечен ты кнутов?..
1993
Столько вьюг прошумело...
Столько вьюг прошумело за снежным окном,
За мохнатым окном!
Замело, завалило все избы кругом,
Все полесья кругом.
Завалило - и вновь тишина, тишина,
Перебранка сорок.
И над крышей моей, как пушок волокна,
Закружился дымок.
И стоит он на солнце, и сходит на нет,
И светясь и дрожа:
Что же! Есть, мол, и тут и очаг, и привет,
И живая душа, -
За снегами, лесами, за тысячью вёрст -
Заходи поскорей!
Мы дождёмся весенних, раскатистых гроз
У лесных пустырей.
Мы приучим себя к забытью, к тишине -
Для преданий и книг.
Мы услышим, как бьётся в снегах, в полусне,
Изначальный родник, -
За горами, лесами, за тысячью вёрст,
У лесных пустырей...
Мы услышим, как в двери скребётся мороз
В полусвете ночей
И как стонет от стужи и стынет лоза, -
И не будем скорбеть,
Чтобы в сумрак полярный, в немые глаза,
Не робея, смотреть...
1960
То ли это в космосе...
То ли это в космосе,
То ли это здесь...
Говорят, особые
городишки есть.
Все кругом бетонное —
Солнце и вода,
И в котлах реакторных
Варится еда.
И горит за городом
Атомный закат,
И стоит над городом
Атомный солдат...
То ли это в космосе,
То ли это здесь,
Только знаю, чувствую —
Непременно есть!
И что в этом городе
С мэром заводным
Даже делать нечего
Песенкам моим.
1996
Ходит ветер в чистом поле...
Ходит ветер в чистом поле,
А за полем ходит гром.
А в том поле чья-то доля –
Белый камень под бугром.
Ой ты камень под горою!
Ты совсем не алатырь.
Только буйной головою
Кто здесь падал на пустырь?
И галопом скачет вихорь,
Закрывая белый свет...
Только холмик с облепихой,
Только пыльный горицвет.
Или, может, под тобою
Никого и ничего,
Только к вечному покою
Ждешь прихода моего?..
Ходит ветер в чистом поле,
А за полем ходит гром.
А в том поле чья-то доля –
Белый камень под бугром.
1990
Цены повышаются
Цены повышаются, цены повышаются,
Дорожает век.
Цены повышаются, женщины ругаются
И скребут сусек.
Цены повышаются, облака снижаются.
Дождик моросит.
Облака снижаются, люди укрываются
В свой домашний скит.
Цены повышаются, двери запираются.
Тявкает Трезор.
Сумерки сгущаются, женщины пугаются.
Смотрят из-за штор.
Цены повышаются, цены повышаются...
Маятник стучит...
Кто-то появляется, кто-то приближается,
За углом стоит.
1993
Я дверь к тебе открыл своим затылком
Я дверь к тебе открыл своим затылком,
Не помню - от пинка иль тумака,
О строф моих ночная доможилка -
Моя косноязычная тоска!
Не знать бы нам ни Китсов, ни Верленов,
Рубить бы лес, выстругивать бруски...
И всё ж - целую бьющее колено
За все ночные таинства строки.
1945
Я не был славой затуманен
Я не был славой затуманен
И не искал себе венца.
Я был всегда и есть крестьянин -
И не исправлюсь до конца.
И вот опять свой стих подъемлю
Пред ликом внуков и сынов:
Любите землю, знайте землю,
Храните землю до основ.
Не будьте легче мысли птичьей -
Врастайте в землю, как гранит.
Она всему даёт обличье
И всё навеки утвердит:
И нашу суть, и нашу славу,
И запах лучшего плода, -
И нашу русскую державу
Оставит русской навсегда.
И потому-то землю надо
Особой меркой измерять:
Она не только хлеб и стадо,
Она ещё - сестра и мать.
И потому-то в поле вешнем
Сними-ка, братец, сапоги,
И постарайся быть безгрешным,
И никогда земле не лги.
И я не с тем ли, не затем ли
Даю стихам высокий лад
И вот кричу: не грабьте землю,
Не будьте прокляты стократ!
Она не только хмель и сыта,
Она ещё - сундук и клеть,
И нашей речи знаменитой
При ней вовек не оскудеть.
И нашу суть, и нашу славу
Она не спустит без следа
И нашу русскую державу
Оставит русской навсегда.
1969
Я уйду за красные туманы...
Я уйду за красные туманы
Через те закатные мосты.
За далеким полем, у бурьяна,
Жди меня до поздней темноты.
Говорят, что там, за гранью алой,
Где садится солнце на шесток,
Зацветает силой небывалой
Огнекрылый сказочный цветок;
Что едва, мол, тронь его рукою –
И земля в таинственном саду,
И восходят звезды над тобою
На великом песенном ходу...
Дай же мне веселые заклятья
От глухой и скучной слепоты,
И пускай той верой на закате
Загорятся дальние кусты.
Жди меня, раздольная, у края,
За полями гаснущего дня...
Загорюсь тем светом, не сгорая,
И цветок достану из огня.
И пускай идет себе прохожий,
Ничего не думая про нас,
Превратись ты в камень придорожный,
Чтобы скрыться от ненужных глаз.
Ну а если вещие зарницы
Все же крикнут о конце моем, –
Ты сама на этой вот странице
Распустись негаданным цветком.
И пускай он – вечный и желанный,
Зазвенит гармошкой у крыльца,
И зажгутся тайной несказанной
И земля, и воздух, и леса.
И никто вовек не перестанет
Забываться в песне как во сне.
А цветок в глаза ему заглянет
И расскажет сказку обо мне.
1990
Я уходил в леса такие
Я уходил в леса такие,
Каких не сыщешь наяву,
И слушал вздохи колдовские,
И рвал нездешнюю траву.
И зарывался в мох косматый,
В духмяный морок, в дымный сон,
И был ни сватом и ни братом -
Жилец бог весть каких времён.
И сосны дрёмные скрипели
И бормотали, как волхвы.
Но где, когда, в каком пределе -
Вся память вон из головы.
И не ищу, и не жалею...
На землю новый сыплет снег.
Рублю дрова и хату грею -
Уже поживший человек.
Смотрю – и вижу, как впервые,
Усадьбы с мёрзлою ботвой,
И скотный двор, и озимЫе,
И побелевший садик мой.
И вновь теплом родных селений
Запахли снежные горбы.
И вот опять пою о сене,
О звонких пряслах городьбы.
Иду к машинному навесу,
Ночной справляю караул...
Из заколдованного леса
К родному дому повернул.
1956