* * *

Осенняя Москва, как студия:

с искусственной подсветкой видно,

как тошно ей от словоблудия

и как она себе обрыдла.

И даже там, в небесной вольнице,

фальшивят, что ли, музыканты?

Она томится, беспокоится

и глушит антидепрессанты.

А то с глазами малахольными

в лихие ввяжется затеи,

но с демонами алкогольными

она себе ещё мерзее.

Но лишь угомонится, спящая,

сквозь сон расслышит еле-еле:

«Здесь жизнь совсем ненастоящая

в гальванизированном теле!

Вставай, кусай, как грушу сочную,

располагайся, где попало:

уткнись в ладонь дальневосточную,

в плечо Сибири, в грудь Урала!

Там русский космос о народе, о

любви пасхальной – ночью звёздной,

там старцем Федором юродиво

стал император венценосный!

Иначе всё утратишь! Впущена

в жизнь вечную, войдёшь нелепой,

как эмбрион, в утробе сплющенный

бандажным швом, корсетной скрепой».