Памяти генерала Алексеева

В тысяча девятьсот восемнадцатом от Рождества Христова году

Генерал Алексеев в температурном бреду

Борется с инфлюэнцией, затыкает ей рот: молчи же!

Давит ей на глазные белки,

Рвёт на ней струны, выдирает с мясом колки:

Ладонь у него в крови, и в печени у него грыжа!

Но жар плавит мозги,  скукоживаются в огне,

Свиваются чёрным дымом, сливаются в вышине

Золотокудрый ангел, всадник на чёрном на коне

И Государь император – самодержец Российский,

Польский, Финляндский, Казанский. Впрок

Жара нагнали, кровь стучится в висок,

И генералу на грудь давит крест мальтийский.

И Государь перед ним как вживую – атлант, гигант:

«Ваше превосходительство, генерал-адъютант,

Вы хоть не предадите?» И словно жало:

«Вы ж не из христопродавцев! Не тать, не зверь!»  

«Ваше величество, полно, к чему теперь?» –

Так отвечает кто-то голосом генерала.

Генерал Алексеев кончается! Тиф, пневмония, круп.

Он смотрит и смотрит в небо, как пруд, как труп,

Не моргая, руки по швам и убиты нервы.

Только отблеск кровавый из-под открытых век –

Там горят синим пламенем девятнадцатый век,

И двадцатый век и век двадцать первый.

Там горят Предел Богородицы, Царский род,

Юнкера, офицеры, солдаты, крестьянский сход,

Круг казачий, хохляцкий шлях, иерейское сердце,

И дворянские идеалы – и стать, и масть,

И купечества честное слово, и почвы власть,

И монашеский дух христолюбца и страстотерпца.

…Догорай, умирай и воскресни! В знак этой вины

Осаждай снова Плевну, пройди три стены, три войны,

У черты роковой помолись Приснодеве Марии,

Доложи Государю: «Подавлены бунтовщики,

И пожары потушены, и при параде полки

Царской армии генерала от инфантерии!».