Олеся Николаева
Поэты
I
Знаешь, мне жаль поэтов:
многие из них сбиваются с панталыку,
заболевают, сходят с ума.
Повторяют со значением:
«Лето» и – прислушиваются,
а потом тянут: «Зима».
Мёртвых на чёрных погостах расспрашивают
о тайне славы, призывают к ответу.
воздух-оборотень их морочит:
шарф, капюшон, пальто...
И они клянутся, что наконец-то поймали ЭТО:
Бог весть кого, Бог весть что.
Вот и поэт Женя в нищей Гаване
повёл на меня полки, снарядил легион:
– Где у твоего Фета о крестьянских бунтах?
Где у него о бомбистах?
И где его Лиссабон?
Так перессорились поэты Юра и Саша
из-за Некрасова – того ещё, который Н. А.
Разгородились стеной
в восемьдесят восьмом,
в Париже, в гостях у Лосских.
Один говорил: «Он прекрасный!»
Другой: «Ужасный! Дурной!»
II
– Вы верите в литературу? –
спрашивает молодой стихотворец.
А сам, как видно, сильно поиздержался, бедняга,
поистрепался, устал.
– О, – отвечаю, – я никогда её не поставлю на пьедестал.
Идола из неё не сделаю, ладана не воскурю,
не зажгу восковой свечи,
буйну голову за неё не сложу в чистом поле,
душу не заложу в ночи...
Ибо я насмотрелась на ваалов её и астарт,
как пожирает она живьём,
смотрит осоловело с окаменевшим на плече соловьём.
С потрохами заглатывает всё, что дают, с требухой,
и из всех сточных потоков всегда выходит сухой.
А подступится к ней новобранец,
одной рукой пистолет сжимая, другой – теребя ус:
«А ну отвечай, старуха,
что там за правила у тебя и секреты,
какие-такие тройка-семёрка-туз?»
Так она надвинет на лоб чепец, задрожит,
сделает вздох глубокий
притворяясь, что – угадал: мол, именно так и то...
И он потом всю жизнь собирает текучие строки
в дырявое решето.