Три дня

Говорят, когда человек умирает

                        и уже не чувствует боли,

душа его ещё целых три дня

                        по земле бродит устало,

бродит она по знакомым дорогам земной юдоли,

там, где любила она, там, где она страдала…

И уже скинув с себя одежды немощи человечьей

и житейские попеченья складывая у порога,

как впервые, всматривается она в лица,

                        вслушивается она в речи,

словно хочет что-то о жизни понять из эпилога…

…В первый день помедлит душа моя над Москвою,

пока она зеркала завешивает, пугается отражений, –

с её речами окольными, с дорогой её кривою,

с площадями побед, с лестницами унижений…

С её полётом, истерикой, чванством и панибратством,

с солнцем её закатным меж изломанных веток,

с детством моим и юностью,

                        с моей бедой и богатством, –

и благословит душа моя ее напоследок!

А во второй день душа моя вспомнит свои скитанья,

там, где, как говорят, и дым приятный и сладкий,

где древний призрак Отечества сходу даёт заданье –

принести ему то, не ведаю что, и разгадать загадки.

Там под высокими соснами,

                        над спелой россыпью клюквы,

живут, земным благоденствием не тешась, не обольщаясь,

и боятся лишь Прокурора, с заглавной буквы, –

и благословит душа моя это всё, прощаясь!

Ну, а в третий день душа моя пустится,

                                                собираясь духом,

туда, где, кроме неё одной, нет виноватых, –

к инокам и монахам, старикам и старухам,

и станет она меж нищих, блаженных и бесноватых!

В одинокую, на высокой горе, забредёт келью,

подпоёт «Господи помилуй» и «аллилуйя»

и, благословив последним благословеньем,

                                                уйдёт с метелью,

унося ожог последнего поцелуя…

О, неужели никто, к кому стучалась она,

                                                сдерживая рыданье,

и три дня говорила: «Я с вами! Я не убита!» –

ничего на земле не отыщет ей в оправданье,

ничего небу не скажет в её защиту?