Бальзак

В. А. Каверину

Долой подробности! Он стукнул по странице

Тяжёлым кулаком. За ним ещё сквозит

Беспутное дитя Парижа. Он стремится

Нe думать, есть, гулять. Как мерзок реквизит

Чердачной нищеты... Долой!

                    Но, как ни ставь их,

Все вещи кажутся пучинами банкротств,

Провалами карьер, дознаньем очных ставок.

Все вещи движутся и, пущенные в рост,

Одушевляются, свистят крылами гарпий.

Но как он подбирал к чужим замкам ключи!

Как слушал шёпоты,– кто разгадает, чьи?–

Как прорывал свой ход в чужом горючем скарбе!

Кишит обломками иллюзий черновик.

Где их использовать? И стоит ли пытаться?

Мир скученных жильцов от воздуха отвык.

Мир некрасивых дрязг и грязных репутаций

Залит чернилами.

           Чем кончить? Есть ли слово,

Чтобы швырнуть скандал на книжный рынок снова

И весело резнуть усталый светский слух

Латынью медиков или жаргоном шлюх?

А может быть, к утру от сотой правки гранок

Воспрянет молодость, подруга нищеты.

Усталый человек очнётся спозаранок

И с обществом самим заговорит на «ты»?

Он заново начнёт! И вот, едва лишь выбрав

Из пепла памяти нечаянный кусок,

Он сразу погружён в сплетенье мелких фибров,

В сеть жилок, бьющихся как доводы в висок.

Писать. Писать. Писать... Ценой каких угодно

Усилий. Исчеркав хоть тысячу страниц,

Найти сокровище. Свой мир. Свою Голконду.

Сюжет, не знающий начала и границ.

Консьержка. Ростовщик. Аристократ. Ребёнок.

Студент. Ещё студент. Их нищенство. Обзор

Тех, что попали в морг. Мильоны погребённых

В то утро. Стук дождя по стёклам. Сны обжор.

Бессонница больных. Сползли со щёк румяна.

И пудра сыплется. Черно во всех глазах.

Светает. Гибнет ночь. И черновик романа

Дымится. Кончено.

               Так дописал Бальзак.

Ноябрь 1929