Гулливер

С. Д. Кржижановскому

Подходит ночь. Смешав и перепутав

Гул океана, книгу и бульвар,

Является в сознанье лилипутов

С неоспоримым правом Гулливер.

Какому-нибудь малышу седому

Несбыточный маршрут свой набросав,

Расположившись в их бреду как дома,

Ещё он дышит солью парусов,

И мчаньем вольных миль, и чёрной пеной,

Фосфоресцирующей по ночам,

И жаждой жить, растущей постепенно,

Кончающейся, может быть, ничем.

И те, что в эту ночь других рожали,

На миг скрестивши кровь свою с чужой,

И человечеством воображали

Самих себя в ущельях этажей,

Те, чьи умы, чьё небо, чьи квартиры

Вверх дном поставил сгинувший гигант, –

Обожжены отчаяньем сатиры,

Оскорблены присутствием легенд...

Не верят: «Он ничто. Он снился детям.

Он лжец и вор. Он, как ирландец, рыж».

И некуда негодованья деть им...

Вверху, внизу – шипенье постных рож.

«Назад!» – несётся гул по свету, вторя

Очкастой и плешивой мелюзге...

А ночь. Растёт. В глазах. Обсерваторий.

Сплошной туман. За пять шагов – ни зги.

Ни дымных кухонь. Ни бездомных улиц.

Двенадцать бьёт. Четыре бьёт. И шесть.

И снова. Гулливер. Стоит. Сутулясь.

Плечом. На тучу. Тяжко. Опершись.

А вы где были на заре? А вы бы

Нашли ту гавань, тот ночной вокзал,

Тот мрачный срыв, куда бесследно выбыл

Он из романа социальных зол?

Вот щёлкающим, тренькающим писком

Запело утро в тысяче мембран:

«Ваш исполин не значится по спискам.

Он не существовал. Примите бром».

1929