Автобиографические главы

1

Широк и красен галочий закат.

Вчера был дождь. В окоченевших кадках,

Томясь, ночует черная вода,

По водосточным трубам ночь подряд

Рыдания теснились. Ветром сладким

До горечи пропахла лебеда.

О, кудри царские по палисадам,

Как перенесть я расставанье смог?..

Вновь голубей под крышей воркованье...

Вот родина! Она почти что рядом.

Остановлюсь. Перешагну порог.

И побоюсь произнести признанье.

Так вот где начиналась жизнь моя!

Здесь канареечные половицы

Поют легонько, рыщет свет лампад,

В углах подвешен. Книга «Жития

Святых», псалмы. И пологи из ситца.

Так вот где жил я двадцать лет назад!

Вот так, лишь только выйдешь на крыльцо,

Спокойный ветер хлынет от завозен, -

Тяжелый запах сбруи и пшениц...

О, весен шум и осени винцо!

Был здесь январь, как горностай, морозен,

А лето жарче и красней лисиц.

В загоне кони, ржущие из мглы...

Так вот она, мальчишества берлога -

Вот колыбель сумятицы моей!

Здесь может, даже удочки целы,

Пойти сыскать, подправить их немного

И на обрыв опять ловить язей.

Зачем мне нужно возвращать назад

Менял ладони, пестрые базары,

Иль впрямь я ждал с томленьем каждый год:

Когда же мимо юбки прошумят

Великомученицы Варвары

И солнце именинное взойдет?..

Ведя под ручку шумных жен своих,

Сходились молчаливые соседи,

И солнце смех раздаривало свой,

Остановясь на рожах их тупых,

На сапогах, на самоварной меди...

Неужто это правило душой?

А именины шли своим путем,

Царевной-нельмой, рюмками вишневки.

Тряслись на пестрых дугах бубенцы,

Чуть вздрагивал набухшим чревом дом,

И кажется теперь мне: по дешевке

Скупили нас тогда за леденцы.

В загонах кони, ржущие из мглы...

А на полтинах решки и орлы,

На бабьих пальцах кольца золотые,

И косы именинницы белы.

И славил я порукой кабалы

Варвары Федоровны волосы седые!

2

Не матери родят нас - дом родит.

Трещит в крестцах, и горестно рожденье

В печном дыму и лепете огня.

Дом в ноздри дышит нам, не торопясь растит,

И вслед ему мы повторяем мненье

О мире, о значенье бытия.

Здесь первая пугливая звезда

Глядит в окно к нам, первый гром грохочет.

Дед учит нас припрятать про запас.

Дом пестует, спокойный, как всегда.

И если глух, то слушать слез не хочет,

Ласкает ветвью, розгой лупит нас.

И все ж мы помним бисеры зимы,

Апрель в ручьях, ворон одежду вдовью,

И сеновалы, и собак цепных,

И улицы, где повстречались мы

С непонятою до сих пор любовью, -

Как ни крути, не позабудем их!

Нас мучило, нас любопытство жгло.

Мы начинали бредить ставкой крупной,

Мы в каждую заглядывали щель.

А мир глядел в оконное стекло,

Насмешливый, огромный, недоступный,

И звал бежать за тридевять земель.

Но дом вручил на счастье нам аршин,

И, помышляя о причудах странствий,

Мы знали измеренья простоту,

Поверив в блеск колесных круглых шин,

И медленно знакомились с пространством,

От дома удаляясь на версту, -

Не более. Что вспоминаешь ты,

Сосед мой хмурый? Может быть, подвалы,

В которых жил отец твой за гроши

На городских окраинах, кресты

Кладбищ для бедных, и зловонье свалок,

И яркий пряник в праздник - для души?

Но пестовала жизнь твою, любя,

Другая, неизвестная мне сила.

И был чужим сосущий соки дом,

И вечером, поцеловав тебя,

Твоя сестра на улицу ходила,

Блестя слезой, от матери тайком.

И поздно ночью, возвратясь из мглы,

Полтинники, где решки и орлы,

Она с тобою, торопясь, считала.

И сутки были, как они, круглы.

Мир, затопляя темные углы,

Пел ненавистью крепкого накала.

3

Дышал легко станичный город наш,

Лишь обожравшись - тяжко. Цвет акаций,

Березы в песнях, листьях и пыли,

И на базарах крики: «Сколько дашь?»

Листы сырых, запретных прокламаций

До нас тогда, товарищ, не дошли.

У нас народ все метил загрести

Жар денежный и в сторону податься.

Карабкались за счастьем, как могли, -

Не продохнуть от свадеб и крестин.

Да, гневные страницы прокламаций

До нас тогда, товарищ, не дошли.

Да если б даже! - и дошла одна,

Всяк, повстречав, изматерился б сочно

И к приставу немедленно отнес.

Был хлеб у нас, хватало и вина,

Стояла церковь прочно, рядом прочно -

Цена на хлеб, на ситец, на овес.

И до сих пор стоят еще, крепки,

Лабазы: Ганин, Осипов, «Потанин,

И прочие фамилии купцов...

Шрапнельными стаканами горшки

Заменены. В них расцвели герани -

Вот что осталось от былых боев,

Сюда пришедших. Двадцать лет назад

Здесь подбородки доблестно жирели,

Купецкие в степях паслись стада,

Копился в пище сладковатый яд.

В шкатулках тлели кольца, ожерелья

Из жемчугов. И серьги в два ряда.

Не потому ли, выгибая клюв,

Здесь Анненков собрал большую стаю -

Старшой меньших! Но вывелась семья,

И, черные знамена развернув,

Он отлетал, крепя крыло, к Китаю,

И степью тек, тачанками гремя.

И мало насчитаешь здесь имен,

Отдавших жизнь за ветры революций,

Любимых, прославляемых теперь.

Хребты ломая, колокольный звон

Людей глушил. Но все-таки найдутся

Один иль два из приоткрывших дверь

В далекое. И даже страшно мне:

Да, этот мир, настоян на огне,

И погреба его еще не раз взорвутся,

Еще не раз деревья расцветут,

И, торопясь, с винтовками пройдут

В сквозную даль солдаты революций.

4

Был город занят красными, они

Расположились в Павлодаре. Двое

Из них...

1934