Портрет поэта

Поэт, похожий на лист осенний,

как вам живётся на карусели,

несущей сёла, поля, марсели,

где подмастерья и фарисеи

глотают фильмы в двенадцать серий

и знать не знают своих мистерий?

«За сорок с лишним кругов на роко-

вой площадке по кличке Рифма

я убедился, что сила лимфы

преобладает над силой духа

и это жизни выходит боком.

Но жизнь – не место для потаскухи

и быдловатого подонка:

она волшебна, как ветвь барокко,

что ловко и в то же время ломко

стремится кверху, златою плотью

переходя в состоянье духа.

Над ней трудился великий плотник,

мне даже пыль на ней драгоценна.

Дух – галактическая плацента.

И не кривите созвучьем ухо –

есть дух барокко, а у порока

морали нет, а не то что духа».

Поэт летящий, певец Арбата,

усыновлённый листопадом,

вам ставки делать иные надо –

уже скучает по вас лопата,

а ваше сердце всё жизни радо,

не сознавая – в чём виновато.

«За сорок с лишним кругов – как выше

я говорил, – среди нуворишей,

художников и людей со званьем,

среди подавленных и среди стоиков,

я не изведал разочарованья –

душа окрепла, а не отсохла,

я сыном был, я познал отцовство,

ложь различая под всяким соусом,

я утверждаю, как прежде: стоит

на жизнь смотреть как на чудо-дерево,

сгорать от горя, но вечно веруя,

что неподвластна судьбе-воровке,

фашисту, цинику, шалопаю

ветвь золочёного барокко,

да, ветвь барокко золотая!

А сердце – в чём оно виновато? –

во многом, верно, но больше в том, что

разрывается, когда подошвы

подонков топчут красоту

и, алча крови, как чёрт с лампадой,

ей, беззащитной, кричат: «Ату!»

Мне в листопаде слышатся блюзы.

Темноволосых иль светло-русых

поэтов сравнивают с листвой.

Согласен, только б машину ужаса

на мостовой закрутило юзом

и – под откос, чтобы вы, похрустывая,

шли дальше по земле золотой…»