Сергей
Борисов

* * *

Сойди в обитель тишины,

где дума дерева – игумен,

где мрак огромен и безумен

и вены трав отворены.

И на границе бытия,

где поздний стыд ненаказуем,

тебе закроет жизнь твоя

глаза последним поцелуем.

У воды

Не выстрелу грохотать,

не листьям шуметь... Во тьму

бредёт колченогий тать,

И травы по грудь ему.

Испуган и безъязык

заросший осокой дол.

И та, чей бескровен лик,

полощет в ручье подол.

Потом распустила бязь,

и бёдра её – бледны.

И тать, в камышах таясь,

шагнул в глубину волны.

Сложился в сухой кости.

И жадно блеснул зрачком.

И жертву свою настиг.

И бросил её ничком

на мох у воды... Но чу!

Смолчала она. И вдруг

припала к его плечу,

раскинула крылья рук.

И, чресла его смутив

качелями млечных ног,

шептала шальной мотив,

стонала в хмельной манок.

И, чувствуя, как в паху

растёт нестерпимый пал,

он хрипло воздал греху

и наземь с неё упал.

И жизнь излилась из глаз.

Он вытянулся, одрог

и дух испустил как раз.

И видеть уже не мог,

как встала она с корней

замшелых на птичий щёлк

и как возвернулся к ней

заветный румянец щёк.

* * *

Я не умею ездить на велосипеде.

Как-то не вышло усвоить эту науку,

не пала страсть.

Я в угоду толпе не приучен ломать комедий.

И сон никогда не бывал мне в руку,

а был в напасть.

Мне ни разу не улыбалась кинозвезда призывно.

И не поддакивал похмельный мужик в Сысерти

с губой в крови.

Я живу негромко, медленно, заунывно

и пишу, бог весть для кого, стихи о смерти

и о любви.

Я брожу в зарослях сумрачных медитаций.

И вина моя много темней. И вена

сквозит на свет.

Сегодня над ухом плачевно вздохнёт Гораций,

завтра поблазнится сдавленный смех Верлена –

и спасу нет.

И бесконечная грусть омывает меня снаружи,

чтоб предстать в средостении заморочкой муки

и статься мздой

за то, что в наитии я так и не обнаружил

ни идеи навязчивой, ни поруки

упасть звездой.

В укромной заначке моей ни рубля, ни строчки,

заходящейся криком о дивной дневи –

лишь муть и тлен.

В незадачливом августе, как в пасмурной одиночке,

печалится муза, но бедной деве

не встать с колен.

У меня нет средств махнуть оклематься к морю.

Уже подозрительно поглядывают соседи

на лобный мел.

Я не знаю латыни к стыду своему и горю.

Я не умею ездить на велосипеде.

Когда б умел…

* * *

Я исконный закон не нарушу

настоящему толку в угоду.

Да свободен имеющий душу!

Да бесправен вкусивший свободу!

На запятках грохочущих суток

так легко в упоительной тряске

этот краткий земной промежуток

низвести до банальной развязки.

Но недаром конец мой отсрочен.

Ибо в мире, цветущем недолго,

нет печали грубей и короче,

чем седое дыхание долга.

А в приливе нагорного света

жив отверженной нежности ветер.

Да суров принимающий это!

Да улыбчив скорбящий над этим!

* * *

Тебе, старику и неряхе,
пора сапогами стучать.

О. Мандельштам

Чреду саморазоблачений

мне бог полагает один.

Как пёс, на цепи злоключений

я дергаюсь в пене седин.

Летят заурядные страхи

на мой нелюдимый порог.

И мне, старику и неряхе,

стучать недостало сапог.

Сполна сокровенного срама

я с тягостным стоном вкусил.

Молиться – не явлено храма.

И ведать – не дадено сил.

* * *

Заплутал я средь людей, заплутал!

Аки ящер в древовидных хвощах.

Губы дую на презренный металл

и печалюсь о постыдных вещах.

Как-то: дрязгу истребить на корню,

душу живу не убить впопыхах,

раскошелиться к последнему дню

на посконную зарю в петухах.

Выклик строк из-под пера – немудрящ.

И тоску за пережжённым вином

либо кость переживёт, либо хрящ,

либо жила, изнурённая сном.

Слуги – жалки, а владыки – горды.

Но задуматься над этим всерьёз –

всё пустое, кроме тихой звезды,

палых листьев и младенческих слёз.

Строфы

*

Морока бессонниц на ржавых пружинах тоски,

роскошество снов на льняных простынях благодати,

тьма в степени два, золотое светило в квадрате –

и всё это – боже! – в мои уместилось виски.

*

Прими мое проклятие, держава!

И сделай так, чтоб, едучи на рать

в худой броне, чешуйчатой и ржавой,

я чаял не крушить, но умирать.

*

Чистые дожди отморосили,

и молитвы умерли во мгле...

Более ни слова о России,

ибо нету оной на земле.

*

Я так и не смог достучаться

до Бога – устала рука –

ни пылкой хвальбой домочадца,

ни жалкой мольбой чужака.

*

И даром жизнь моя низложена.

И грязь летит из-под колёс.

И смерть на музыку положена

маэстро, спятившим от слёз.