Сергей
Филиппов

* * *

Сняв с полки и отбросив мигом

Условность временных границ,

Откроешь жизненную книгу,

Прочтёшь десятка два страниц.

Потом заглянешь в середину,

Перемахнув десятки лет,

Не встретив больше половины

Героев, не узнав сюжет.

А лёжа в старческой кровати,

Уже почти что не жилец,

Но до поры ещё читатель,

Боишься заглянуть в конец.

Но всё же поздно или рано

Дойдёшь и до последних строк,

Узнав, что там в конце романа,

Не заглянув лишь в эпилог.

* * *

Надоел ещё с утра

Твой речитатив.

Видно правда уж пора

Сдать тебя в архив.

Целиком ли, по частям?

Можешь выбрать сам.

Отнести ко всем чертям,

Как утиль и хлам.

Новый, с новыми людьми,

Век не виноват.

Успокойся иль прими

Антидепрессант.

Век, растущий, как дитя,

Как помочь ростку,

Причитая и кряхтя,

Наводя тоску?

Забывая, что ему,

К общей стыдобе,

Трудно, судя по всему,

Также, как тебе.

* * *

Не внимайте словам и пустым обещаньям,

Это всё, что я вам говорю на прощанье.

Кто-то кофе в постель, кто-то чашечку чая,

Я ж за мартом апрель на дворе обещаю.

Обещаю кружить в переулках Арбата,

Обещаю служить, как всегда, аккуратно.

Не сжигать корабли, а при слове «разлука»

Тосковать от любви без единого звука.

А ещё напоследок скажу, сожалея,

Что короткий отрезок порою важнее

Самых длинных путей, не наполненных светом

Дорогих нам людей. Но довольно об этом.

* * *

Жизнь то игра в очко или в рулетку,

Когда ей занят ночи напролёт,

И девушка – красавица-брюнетка,

Продажная и лживая кокетка,

Тебя под утро с выигрышем ждёт.

То милая лубочная картинка,

Что радует порой мещанский глаз,

И пышная дебелая блондинка

Усердно трёт вам в русской бане спинку

И ластится, как в самый первый раз.

Жизнь – женщина, и дело не в оттенках,

А в принципах, наверное, и вот

Уже сорокалетняя шатенка,

Вас приперев однажды утром к стенке,

Решительно потребует развод.

Жизнь позади, всё кончено, казалось,

Ведь осень, как мы знаем, не весна.

Но всё равно, встречай спокойно старость,

Раз всё простила и с тобой осталась

Седая, располневшая жена.

* * *

Простим угрюмство – разве это

Сокрытый двигатель его?

А. Блок

Мир полон злобы и безумства,

И человек, само собой,

Устал. Простим ему угрюмство,

Пессимистический настрой.

Простим извечные упрёки,

Больной души истошный крик.

Когда-то данные зароки

И позабытый Божий лик.

Где всё, что было в нём вначале?

Надежда? Вера? Пылкий ум?

Он изменился, стал печален,

Озлоблен, мрачен и угрюм.

Не верит больше в сны и сказки,

Ждёт только худшего. Увы,

Все изменения и встряски

На нём оставили следы.

От реформаторских художеств

Устав, растерянный бедняк

Уже боится всяких новшеств,

Реформ и прочих передряг.

Не ждёт ни от кого подмогу,

А перед сном, ложась в кровать,

В одном лишь умоляет Бога:

Последнего не отбирать.

* * *

Рязань горит. С природой, парень,

Не шутят. Змейкой по траве

Ползёт огонь, и запах гари

Мы ощущаем и в Москве.

Где по ночам въезжают фуры

Из самых отдалённых мест.

Меняют каждый год бордюры.

И где с лихвой хватает средств

И на бессмысленные траты:

Бордюры, плитку. Так что пусть

Горит и гибнет безвозвратно

В огне есенинская Русь.

И хоть «Москва слезам не верит»,

Землицу размешав с золой,

Зальём, как водится, потерю

Своей искусственной слезой.

Другой России нам не надо,

Ты только пафос не жалей

И чаще заливай в лампады

Благоухающий елей.

Но под одним живём все Богом,

И вот уж в утреннюю рань

Столица вся накрыта смогом:

За двести вёрст горит Рязань.

* * *

По песочку, по суглинку,

По невспаханной стерне

Всю российскую глубинку

Обойти не вышло мне.

Из метро турнут по пьяни?

На башку упал кирпич?

Ты не просто россиянин,

А к тому ж ещё москвич.

По родным сужу и близким,

По друзьям своим сужу.

И, как все они, пропиской

Я московской дорожу.

Сколько б нас ни поносили,

Ни кляла бы нас молва,

Что Москва не вся Россия,

А Россия не Москва,

Ни ругали бы столицу,

И во сне и наяву

Снова будут все стремиться

В ту же самую Москву.

Под окном гудит компрессор,

Всю неделю гарь и смог,

И одни сплошные стрессы,

Только выйдешь за порог.

Развернулась ипотека,

Всюду башни до небес

Прорастают. Стройка века,

Каждый знает, ныне здесь.

И хоть строят бестолково,

Но реальность такова:

Химки, Троицк, Одинцово —

Это всё теперь Москва.

По песочку, по суглинку,

По невспаханной стерне

Всю российскую глубинку

Не пройти, как видно, мне.

Поминутно чертыхаясь,

С вечной болью в голове,

Между плиток спотыкаясь,

«Я шагаю по Москве».

* * *

Есть лирика суровая, военная,

Где свой глубокий, внутренний трагизм,

И даже в нашу бытность повседневную

Отсутствует ура-патриотизм.

А есть другая лирика – пейзажная:

Толстой, Тургенев, Шишкин, Левитан.

И плачет вся природа вернисажная

От стольких нанесённых нами ран.

А есть, ребята, городская лирика.

Покуда не разрушен по частям

Наш город, мы слагаем панегирики,

Грустя по полюбившимся местам.

И, наконец, есть лирика гражданская,

Почти что не читаемая вслух

Нигде в аудитории мещанской,

Пока не клюнул жареный петух.

И пусть в литературе всё условно,

Пусть в ней, как в жизни, всё диктует спрос,

Связь этих лирик с лирикой духовной

Больной, животрепещущий вопрос.

* * *

Я знал поэта одного.

Близки мне были отчего-то,

Звучавшие в стихах его

Оптимистические ноты.

И сам он с ног до головы

Был необыкновенно чистым.

Но не позволила, увы,

Остаться светлым оптимистом,

Увиденная из окна

Эстета-интеллектуала

Им проза жизни, так она

Поэта разочаровала.

Вид прозы жизненной потряс

Настолько, что в конечном счёте

Поэт мой по уши погряз

В пессимистическом болоте.

* * *

Народных тьма. Но если честно

И откровенно, то сейчас

Художнику неинтересны

Движения народных масс.

В ином недюжинный свой гений

Проявит мэтр. Дела нет

Ему до разных устремлений

Народных, чаяний и бед.

И времена, когда он бегал

В народ, прошли давно. Поверь,

Лишь только собственное Эго

Волнует мастера теперь.

Художников народных много,

Но всё искусство для элит,

И тема «Бурлаков на Волге»

Уж никого не вдохновит.

* * *

Памяти Ю. Н. Пузырёва

Не надейся, артист, на погоду,

На удачу, волну и прибой.

А надейся на память народа

И «на парус надейся тугой».

Не теряйся в сегодняшнем мраке,

А пытайся и в нём напевать,

Как Ильюшин и как Коккинаки

Самолёты учили летать.

И пускай ты, как странник в пустыне,

Где попса торжествуют и рэп,

Где не виден серебряный иней

В проводах новостроек и ЛЭП.

Вновь тревожную молодость вспомнив,

Вдруг почувствуешь запах костра,

И Тайшет твою душу наполнит,

И вернётся к тебе Ангара.