Зых

Приземисты, мрачны, стоят корпуса.

Я в эти жилища вошел, словно в сон,

Ужаснее Дантова ада был он.

Все попрано: правда, и жизнь, и краса!

Сырой коридор. С облупившихся стен

Холодные, грязные капли текут.

За что же рабочие замкнуты тут,

В бессовестный этот, безвыходный плен?

За низкими, злыми дверьми, как в тюрьме,

Угрюмые камеры. Каменный пол.

И ползают дети. А воздух тяжел.

И окна не к солнцу, а к стенам и тьме.

В лохмотьях сидит исхудалая мать.

В мангале картофель закопан в золу.

И жадный мышонок ютится в углу:

Голодным голодных не стать понимать!

Среди неподвижной, глухой тишины

Лишь с фабрики слышен машины напев,

Как будто там стонет закованный лев.

Я стал у порога. И хлынули сны.

Раздвинулись стены. Раскинулся сад.

Просторные, светлые встали дома.

Как будто решила природа сама

Построить в мгновенье невиданный град.

И кто–то подходит:— Смотри, как живем!

Вот зал. Вот читальня. Здесь школа. Здесь врач.

Котельщик и слесарь, тартальщик и ткач —

Здесь каждый обласкан народным теплом.

Вдруг сторож толкает:— Проснись, господин!

— И вправду, товарищ, я словно уснул...

Но слышишь ты фабрики радостный гул?

Мы скоро проснемся. И все как один!

1920, Баку