Сергей
Кольцов

Видения

Наверно, жизнь напрасно прожита, 
и в одночасье 
наступит ледяная немота, 
и, трогаясь на дрогах со двора, 
перекрестятся молча кучера, 
и солнце почерневшее погаснет. 
Ужели, как фанерные щиты, 
как сиплые, бесхозные осины, 
сгниют виденья, вымыслы, мечты 
и отпылают в синем керосине? 
А в памяти встают сады хмельные 
в окладе чудотворных облаков, 
и пахнут медом травы луговые 
и сыростью озерных берегов. 
Пока живёшь, надеешься на что-то, 
хитришь и пыжишься, и гнёшь хребет, 
но вожделенная твоя свобода – 
всего лишь репродукция тех лет, 
где не было ни срама, ни расчёта, 
и таял в дымке розовый корвет. 
На берегу в коротком сарафане, 
с лодыжек тонких смахивая соль, 
за алыми следила парусами 
четырнадцатилетняя Ассоль. 
Но дней былых желтеющий пергамент 
на пыльную забросим антресоль. 
Сметая стог, пожертвуем иголкой. 
Оставим паруса. И втихомолку 
с небес на землю грешную сойдём. 
Уже пройдя свой путь до половины, 
ты видишь опалённые рябины 
и выселки, поросшие быльём. 
И ты клянешь свой коммунальный дом 
с его матерой утренней побудкой, 
но коль возьмёшься понимать умом 
его устои – тронешься рассудком. 
А, впрочем, хорошо весь день бродить 
по улицам и улыбаться птицам, 
смеяться, пуговицы теребить 
на гульфике, подмигивая жрицам 
любви. Или глазеть с раскрытым ртом 
на дворника, который тротуары 
из шланга поливает, а потом 
слагать, пуская слюни, мемуары 
за старым замусоленным столом, 
как будто в замке, где слуга чудак 
забрал все окна стрельчатой решёткой 
и приведенья бегают за водкой 
по лестнице скрипучей на чердак. 
Как хорошо под одеялом ватным 
цветные сны увидеть и узреть 
руно, Колхиду, море в час закатный, 
и так лежать и двигаться не сметь, 
чтоб ненароком не нарушить связи 
мозаик, что раскрылись, как цветы. 
И вновь возникнет сад, и без боязни 
в него войдёшь и онемеешь ты. 
Запахнет скошенным дурманным сеном. 
В сарай проникнет сонная оса. 
И колокольный звон по воскресеньям 
с вороньим граем взмоет в небеса. 
Но, как на грех, не повредился ум, 
и нет нужды по жизни наобум, 
идти с кривой усмешкою, и всё же 
в сырую полночь места не найти 
и с фонарём не отыскать пути. 
И снова месишь тесто бездорожья 
солдатскими мясными сапогами. 
На миг забудешься, уснёшь, но тут 
из тьмы болотной упыри встают 
и на тебя беспалыми руками 
в лохмотьях плоти машут, и затем, 
на кресле развалясь, гнилыми ртами 
вещают панихиду теорем 
о жизни зряшной, о душе и блуде, 
о том, что нет любви и счастья нет. 
Ты просыпаешься. На грязном блюде 
кошачья голова. Но между тем – 
пропел петух, и алая полоска 
наметила за окнами рассвет, 
но к полотну грядущих мук и бед 
нет ни кистей, ни красок, ни набросков.