1940–1941

«Мессершмитт» над составом пронесся бреющим.

Стоим, смеемся:

– Мол, что нас?

– Мол, что нам?!

– Ложитесь! – нам закричал Борейша,

Военюрист, сосед по вагону.

Почти два года прошло

С тех пор, как

Узнали мы пороха запах прогорклый.

И смерти в сугробах зыбучих и сизых

Узнали впервые свистящую близость.

С тех пор как учились

В штыки подниматься

И залпами резать

Бессонный рассвет...

Мы вернулись домой,

Повзрослев на пятнадцать

Прижимисто прожитых

Лет.

Гадали – теперь, мол, ничем не поправить,

Решали – на лыжном, на валком ходу

Мы её второпях обронили на Ярви

В этом году.

Но юность, горевшая полным накалом,

Радугой билась о грани бокалов

И в нескончаемом споре ночном

Снова вздымала на щит: «Нипочём!»

Снова на зависть слабым и старым

Сорванной лентой смеялась над стартом

И, жизнь по задуманной мерке кроя,

Брала за рукав и тянула в края,

Где солнце вполнеба,

Где воздух как брага,

Где врезались в солнце

Зубцы Карадага,

Где море легендой Гомеровой брошено

Ковром киммерийским

У дома Волошина*.

Через полгода те, кто знал нас в шинелях,

Встречаясь с нами, глазам не верили:

Неужто, мол, с ними, с юнцами, в метелях

От бою к бою мы версты мерили?

Суровость с плеч, как шинель, снята,

И голос не тот, и походка не та,

Только синий взгляд потемнеет вдруг,

Лишь напомнит юнцу визг свинцовых вьюг.

«Мессершмитт» над составом пронесся бреющим.

Стоим притихнув:

Слишком многое

На память пришло

Под свист режущий

Пуль ураганных

У края дороги.

И если бы кто заглянул нам в лица,

По фамилии б назвал,

Не решившись по имени:

– Товарищ такой–то,

Не с вами ли именно

Случилось

Из финского тыла пробиться?!

* См. М. Волошин.

1941