Человек человеку — волк

— Ночью я протяну к облакам жесткокожую руку

И достану луны двухконечный отточенный крюк,

К одному острию привяжу рукоятку — бамбук

И узлы затяну липко-телой шершавой гадюкой.

С самодельною кирко-мотыгой в руке вздуто-жилой

Рано утром взбегу на бугор вороненой горы,

От лохматого солнца кусок отобью неостылый,

Сброшу вниз, на поверхность земли, под откосы, бугры.

И отбитый от солнца кусок, разгоревшийся камень

Все постройки разрушит, раздавит животных-людей,

На земле лишь останутся горы из черствых камней,

Океан и один человек, как при первом Адаме...

— В разнолиственных рощах, в садах свеже-цветных плодовых,

Где бродили в тени первобытных животных стада,

Под плодами ходил, слушал тихие свисты и ревы

Человек первосозданный, — голый, упругий, Адам,

И единый Адам синеглазый большой беззаботный

Ни забав, ни работ не нашел для себя одного;

Бог узнал, рассердился и самку создал для него,

И Адам наплодил сыновей, подражая животным... —

Я один буду жить над отбитым от солнца осколком,

Но не буду Адамом скучающим в райском саду, —

Со своей самодельной изогнутой кирко-иголкой

Я работу себе на земле закоптелой найду. —

Мне не надо готовых садов с кружевными ветвями,

Сам свой собственный сад для себя я сумею создать,

Не слезая с горы, обхвачу я кирки рукоять,

Сам один отпихну раскрасневшийся солнечный камень;

И очищу я быстро поверхность земли от развалин

И в живой океан побросаю обломки и пыль;

Птицы те, что высоко весь день над горами летали,

Будут ночью слетаться ко мне на горящий фитиль;

Разровняю я землю и, если работать устану,

Положу у подошвы горы запылившийся крюк

И руками поймаю за головы птиц-великанов,

Птичьи шеи сверну, накормлю терпеливых гадюк;

А пахучее желтое мокрое мягкое мясо

Для себя отделю от приплюснутых перьев, костей.

Жадно съем и пещеру найду посвежей, потемней,

Захочу — отдохну, не узнав от которого часа... —

Голубые обои сереют в натопленной спальне,

Весь завален подушками шелковый длинный диван,

Много круглых портретов висит, засыхает тюльпан,

Трехаршинное зеркало светит, журчит умывальник;

Как всегда, наверху опрокинута дымная яма,

В самых верхних квадратах двойного цветного окна,

Ниже — трубы торчат над неровными крышами прямо,

Между крышами в яме за дымом трясется луна... —

— Как же я дотянусь до луны и до солнца руками? —

Ведь и я — человек, как и все, трехаршинный худой,

У меня есть и спальня… О, нет, все ж я очень большой, —

У меня есть тетради и книги с моими стихами! —

Homo homini lupus est, — я же должен быть тигром,

Если волк для меня каждый стриженый зверь-человек;

Но противны мне долгие дикозвериные игры, —

Не могу я давить каждый день по одной голове...

Что стучит за окном?.. — а, опять за ограду собора

Пулеметы, двуколки везут, тащат пушку-трубу...

— Что ж, спасибо, спасибо, — скорей открывайте пальбу... —

На углу собираются люди в папахах и шпорах...

— Началось, началось, — завели броневик-пулемет,

И бегут, и орут, и ладонями кровь зажимают!.. —

Дзинь! — прорвалось стекло... — Рая!.. пуля попала… убьет...

Рая, милая Рая, проснись... не пугайся... стреляют!..

1922