В вольном городе русской поэзии
Воспоминания об Александре Межирове
В конце 1992-го я эмигрировал в Америку. Буквально через несколько дней после приезда в Нью-Йорк, я открыл ежедневную «толстую» газету «Новое Русское Слово» (она издавалась с 1910 года и в 90-ые годы ХХ века имела самый большой тираж среди иноязычной прессы США, опережая даже испаноязычные издания) и увидел объявление о конкурсе поэзии. Я послал стихотворение «Новый наряд короля» и стал лауреатом.
Ехать для получения награды через весь Нью-Йорк из «белого» Бруклина в Бронкс, где находилось Пушкинское общество, было немного боязно из-за пересадки в «чёрном» Гарлеме. Помню, как поразило меня, что первый человек, которого я увидел на платформе в Гарлеме, читал газету на иврите.
Председателем конкурса поэзии был Александр Петрович Межиров. Так началось наше знакомство, которое очень скоро, несмотря на большую разницу в возрасте, переросло в тесную, интимную дружбу.
Чем привлекал Межиров? Многим. Но, в-первую очередь, какой-то нездешностью, применимой и к Америке, и к России.
Позвонив ему и не застав, вы бы услышали записанное на телефоне сообщение (слово «месседж» к Межирову отношения иметь ну никак не могло): «После сигнала скажите, что Вам угодно».
В середине 90-х, работая в Chase Manhattan Bank, я делил телефон с молодым коллегой, блестящим программистом и светским нигилистом Евгением, иммигрировавшим из Киева. Вернувшись с обеда, я застал его в непривычно ошарашенном состоянии. «Тебе звонил какой-то Межиров. Он так разговаривает, как будто он сошёл со страниц “Войны и мира”». Изысканность речи у Межирова была натуральная – он просто не мог говорить по-другому.
Беседуя с Межировым о чём бы то ни было, о футболе («при нынешних скоростях Пеле сегодня был бы просто ординарным игроком») или о шахматах («а как Вы думаете, Иванчук станет чемпионом мира?»), о политике, просто о жизни, незаметно, широкими проспектами или узкими улочками, вы в конечном итоге неизменно попадали в волшебный мир поэзии.
Поэты любят поэзию по роду занятий, но всё-таки, по большей части, себя в ней. Межирова это не коснулось. Он любил саму поэзию, звук, и своё место в ней не выверял. Ему это просто было неинтересно.
А интересно было часами читать вслух по памяти Бунина и Ходасевича, Г. Иванова, и Кузмина, Баратынского и Блока. Об одной строчке Ахматовой «Вижу выцветший флаг над таможней» он мог говорить полчаса. А вот свои стихи читал неохотно. Как-то, когда он гостил у меня, я записал на видео, как он читает Бунина. Потом попросил его прочитать свои стихи. Он удивился: «А после Бунина нельзя. Ни до, ни после».
Уроки поэзии Межирова были удивительны и неповторимы. Например, он говорил: «Рифму не ищут. Она приходит сама». А чуть позже рассказывал мне о том, что однажды, придя к Заболоцкому, застал его за поисками рифмы в словаре. Его слова парадоксальным образом одновременно опровергали и дополняли друг друга, делая плоское объёмным, а обыкновенное сказочным.
Большое место в жизни Александра Петровича занимала Игра (он говорил: «Простых игр не бывает»). Под эту категорию попадало всё, связанное с соревнованием и испытанием удачи: биллиард (в первую очередь), карты, любой вид спорта (особенно бокс), любое пари, любое состязание. И лишь в поэзии Межиров состязался только с самим собой.
Межиров был человеком «патологически» объективным – редкостное свойство, присущее только воистину крупным личностям. Он мог восторгаться стихами людей, относящихся к нему недружелюбно или по-человечески ему неприятных. В силу этой объективности его похвала дорогого стоила. Никогда не забуду, как он радовался каждый раз, когда я, звоня ему, говорил: «Александр Петрович, я, кажется, что-то написал».
Судьба носила Межирова по миру, «гнала от порога к порогу». Он «жил на окраине города Колпино», и в «больших домах в Москве», и в «в горах Манхэттена». Но по большей части, жил в вольном городе русской поэзии, где он знал и любил каждую улочку, «нонешнему» читателю, увы, уже неведомую.
По неадекватной реакции (я бы сказал, недореакции) на смерть поэта, чувствуется, что читатель этот до его стихов пока ещё не дозрел. Время расставит все точки и прочие знаки препинания, и поздний читатель неожиданно откроет для себя Межирова, как мы в 20 веке открывали для себя Баратынского и Сковороду.
Июль 2017, Нью-Йорк.