Михаилу Гаспарову

Угрюмый Каин, завистью томим,

сопя, на брата пишет анонимку.

В сенате шум. Гримасничает мим.

Народ, как встарь, не платит недоимку.

И – жертва венценосного родства,

безликий узник в маске из жестянки.

Тропинка, дождь, пожухлая листва,

на голых сучьях барышни-крестьянки.

У церкви в луже дремлющий жених,

в углу невеста скалится гиеной,

девятый вал разбился и затих,

Парис в глаза Елене брызжет пеной.

Насупившись, выходит на порог

слепой боярин в шапке Мономаха,

и привечает странников острог,

и прикрывает срам седая Маха.

Безумный мир, замкнувшийся в кольцо,

бесцельность встреч, бессмысленность разлуки,

и режут бритвой юное лицо

морщинистые старческие руки.

Неоднозначность образов и слов,

неясность снов, невнятность откровений,

чей блудный сын, войдя под отчий кров,

перед отцом не выпрямит коленей?

И чей слуга, зарывший свой талант,

не пустит в рост неправедные сикли?

Кого обманет брошенный Атлант?

Зачем листы смоковницы поникли?

И дряблость душ, и духа маята,

голодных пифий мрачное молчанье,

а у костра – святая простота

и бубенцов негромкое бренчанье.

И тяжкий дух обугленных костей,

и смех толпы, и шепот новостей…