Донное

Снимал  я  комнату  в  посёлке  Вырица.

Трещал  мороз - я  печь  топил  брикетами,

В  окошке  низком  стёкла  были  выбиты

И  я  его  заклеивал  газетами.

Дышал  я  паром,  но  держался  стоиком,

Писал  стихи  за  самодельным  столиком.

Снег  падал

            и  седело  всё  наземное,

Машины  шли,

            дрожал  старинный  дом.

За  тонкой  стенкой  песни  пел  тюремные

Весёлый  кенар  с  рыжим  животом.

Хозяин  мой  ходил  в  дешевом  ватнике,

Копил  рубли,

             катал  для  рынка  валенки,

Кадык  горбатый  укрывал  за  бороду,

Растил  в  сарае  разового  борова.

И  слышал  я,  как  песни  пел  он  бражные,

Как  приникал  к  моей  замочной  скважине,

И  звал  меня  при  этом  чудаком.

За  то,  что  в  комнате,

                          пропахшей  кислой  сыростью,

Оставшись  без  брикетов  торфяных,

Я  грелся  тем,  что  начинал  боксировать

Невидимых  противников  моих.

За  то,  что  я,

                 на  холода  не  жалуясь,

Не  раздеваясь,  засыпал  не  раз.

Мои  обеды  на  плите  не  жарились,

А  он  с  меня  высчитывал  за  газ.

И   гладя  деньги  пальцами  горячими,

И  в  комнате  закрывшись  на  засов,

Он  торопливо  мелочь  заворачивал,

Страничку  выдернув  из  "Алых  парусов»...

Теперь  узнай  я,

                 что  тот  дом  нечаянно

Сгорел   дотла  с  рублями  и  с  хозяином,

С  холеным  боровом

                    и  с  тюфяками  сдобными...

Я  не  злопамятный,

                   я  дольше  помню  доброе.

Лишь  кенара  жалел  бы  голосистого,

Что  на  своём,  на  птичьем  языке,

Не  песни  пел,

               а  весело  освистывал

Людей,  живущих  в  денежном  мирке.

1976