Валентина
Сляднева

* * *

Ю. Кузнецову

За краем великой дороги,

Когда все сомненья – к концу,

Ударюсь я в пыльные ноги

Седому, как лунь, мудрецу.

Он стёртые лапти покажет

И горб за согбенной спиной

«По силам живёт, – скажет, – каждый,

И нету дороги иной.

Не волей вселенского Бога,

Не милостью прочих владей

Ты жизнью своею… Тревога

Проснётся в тебе за людей,

За дерево, птицу и лошадь,

За землю живую в горсти…

По силам берёт каждый ношу,

Несёт, сколько может нести».

Сказал и пропал. А быть может,

То ветер кострище задул.

И что-то мне сердце тревожит…

Иль чует какую беду?

Будто бы хлебнули браги

Будто бы хлебнули браги:

Выкусите, нате-ка!

В опрокинутом Рейхстаге

Гомонят солдатики.   

И, от радости хмелея,

Женихи да ухари

Бороды поспешно бреют,

Хвалятся сеструхами.

Да и те, кого изрядно

Укатало времечко,

При гармошке при трехрядной

Пляшут, сыплют семечки.

И немецкие гармошки

Тоже не сторонятся,   

Перестроившись немножко,

С гопаком знакомятся.

А земля ещё дымилась...

Нужно было мужество

Принять сразу эту милость –

Плясовую музыку.

Но почему так сердце неспокойно?

Колосья пляшут у меня перед глазами,

Над ними блин румяный – солнца круг.

А за базами, сенными возами –

Акации-невесты встали в круг.

Речную воду ивы пьют и кони,

С горы сбежала девочкою тень...

Но почему так сердце неспокойно

За хрупкий мир, за этот светлый день?

И за кусты, что водят хороводы,

И за людей, что, пот смахнув с лица,

Вдруг вспоминают прожитые годы,

И нежность обжигает их сердца.

Родословная

Мой дед – кубанский хлебороб.

И бабка моя – жница...

По сторонам моих дорог

Всегда росла пшеница.

Когда шумели зеленя

И наливался колос –

Светлело сердце у меня

И пробивался голос.

А если колос этот чах,

А тучи где – неведомо...

Плыла тоска в моих очах

И бабкина, и дедова.

И не уйти от той тоски,

От радости, тревоги...

Я собираю колоски

Вдоль всей моей дороги.

Камышовая крыша

Нарядилась опять наша улица к маю.

Побелены известью даже сараи...

Из железа и шифера новые крыши,

Гребешки петухов озорнее и выше.

А на улице нашей есть хата одна –

Далеко камышовая крыша видна...

В этой хате живёт одиноко вдова.

Ей в совхозе дают уголёк и дрова.

Предлагали и крышу не раз перекрыть,

Но об этом напрасно с вдовой говорить.

«Не кладите, – ответит, – на сердце мне камень,

Мне покрыл ее Ваня своими руками...

Сам нажал камыша и снопов навязал...»

И замолкнет – не в силах перечить слезам.

Тут уже не нужны никакие слова...

«Постоит ещё крыша», – добавит вдова.

Над обелиском...

Над обелиском солнце светит низко.

Холодных плит касается рука.

В полях, в лесах – ни далеко, ни близко –

Плутает одинокая тоска.

Она – и взор, и слух дум материнских,

И вдовий крик: «Ты где, любимый мой?».

Над обелиском солнце светит низко,

А если дождь пойдёт – сплошной стеной.

По всей России ходят обелиски –

Свидетели тех огненных годов.

И светят, словно белые записки –

Со всех бесчеловечных тех фронтов.

С любовью своей разминулись

Немало, немало девчонок хороших

С любовью своей разминулись.

Состарились поодиночке...

О, как тяжело приходилось им

Темною ночкой

Глядеть из окна в небеса,

Где цвели золотые горошины.

Вздыхали:

«Любимые, вас не дозваться!».

И на завалинках сидя, пели подружки.

И ласковый шёпот их слышали

Только подушки!

И только во сне приходили

Любимые. Их целовали.

Не спрашивай, сынок...

Не спрашивай, сынок, какой была война!

У бабушки своей возьми ты ордена.

С тех пор как военком их в дом принёс,

Она слепа, слепа она от слёз!

Не спрашивай, сынок, какой была война!

Зима России – это холод, седина

И сыновей её, и дочерей,

Которые и верою, и правдою,

И честью всей

Служили только ей!

Не спрашивай, сынок,

Какой была война...

Сибирь мне снится

Невысказанная, близкая

Сибирь мне снится

И птица синяя и лица, лица...

И руки крепкие лесорубов,

И тропок пряжа, и твои губы.

Мне не хватает таёжных ливней,

Кедровых шишек литых и липких,

Мне не хватает таёжной скрипки

И тихой улыбки. Твоей улыбки...

Там каждый камень замшелый пелся,

И каждый кустик был юн и весел.

И я не знаю, куда ты делся

Из моей жизни, из моей песни.

Не знаю, чем теперь мне гордиться,

Сибирь – красавица, так не годится!

Кому теперь мне одной смеяться?

Как в путь далёкий мне отправляться

Без синей птицы? Без синей птицы –

Живой водицы.

* * *

Я всегда любила Бога.

Над столом среди родни

Он сидел... Но от порога

Увела меня дорога.

И попробуй – догони.

Появляюсь в кои веки.

Бог сидит под рушником.                        

Матушка вареник лепит

Вытирает глаз платком.

Ничего не забывает...

Хоть бьёт боль её под дых.

На двоих стол накрывает.

Было – на десятерых.

Кто-то умер, кто – уехал,

Разошлись с былым пути...

Сколько тут летало смеха!

Где его теперь найти?

Ждут вареники на сите,

Чтобы прыгнуть в кипяток.

– Не оставь ты нас, Спаситель,

Скажет мама, сняв платок.

Побежит опять дорога

За просёлок, за межу...

Я всегда любила Бога.

Почему, теперь – скажу.

* * *

Ничего, ничего отойду как-нибудь

От удавки-тоски и кромешной обиды,

И упрёк заглушу, и к воротам не выйду –

Для случайных гостей моё время всё вышло.

И вдали пропадает невидимый путь.

Ничего, ничего, вновь гроза отгремит,

А зайдётся ль рыданьем опять – неизвестно.

Ей в пределах моих, может быть, стало тесно…

Я стою пред всем и земным, и небесным,

И опять что-то сердце щемит и щемит.

Ничего, ничего, ничего, что весна

Меня крылышком даже не зацепила,

Но какая-то держит на плаву меня сила,

Хоть давно уже я не умна, не красива,

И мне кажется только, что я в мире одна.

Не однажды я влюблялась…

Вы простите мне простой мой грех житейский,

Не однажды я влюблялась на веку:

В первый раз – в раскучерявый слог расейский –

В залихвастое в заре ку-ка-ре-ку.

Во второй – влюбилась – намертво вцепилась

Я зрачками – в дорогие небеса.

Вечно б на моём виске бы жилка билась,

И поля бы зеленели и леса!

Ну а в третий раз влюбилась, как разбилась

На кусочки – не собрать себя давно! –

Взгляд твой царский, ус гусарский – это милость

И потеря, и находка заодно.

Я влюблялась – право слово! – не однажды

В речку, в дуб, что хмелем весь обвит…

Я люблю родной свой край кровинкой каждой,

И не мыслю своей жизни без любви.

Чтобы люди людьми оставались...

Заиграл горизонт перламутром,

Луч сверкнул, серый гребень пробив,

Снегирями засыпало утро

Стайку красно-багровых рябин.

Завтра снова уйду спозаранку,

Наст ломая и пористый лёд.

Не польщусь я на камень-обманку:

Может, платины сколок сверкнёт.

От породы пустой я отмою

И слова золотые средь строк...

Зря ль ходила я в гости зимою

К снегирям, взяв лосиный следок.

Зря ль от грохота лесоповалов

До сих пор я ещё устаю.

Зря ли красное солнце вставало

В том ковыльном пшеничном раю.

Мне оттуда хорошие вести

Шлют большая родня и друзья...

Как хочу, хоть одной своей песней

В звонких росах остаться там я!

Чтобы гроздьями звёзды качались.

И пришпоривал ветер коня,

Чтобы люди людьми оставались

На Земле, где не будет меня.

Деду чем-то помогали

Деду чем-то помогали

Степи, тропки отчие...

Выли бабы за стогами:

Матери и дочери.

А отец в сыром окопе,

Не знаком с осечкою,

Всё «рассказывал» Европе

Про лужок над речкою.

У ложбинки в спелой охре

Схоронил товарища...

И не мог вздохнуть и охнуть –

Сердце жгли пожарища.

За Победу было пито.

За окно с геранями.

А земля была разбита,

И душа изранена.

* * *

Мимо поля, стога,

Золотого дня...

Эта ли дорога

Увела мня?

Веткой клёна лето

Машет, как рукой...

Не моя ли это

Хата над рекой?

Постою минуту.

Побегу к реке,

Распугаю уток

В синем лозняке.

Пусть вода стекает

С плеч в наш огород.

Пусть всплеснёт руками

Мама у ворот.

Ничего не забыли мы

Ничего не забыли мы

И ничего не простили...

Стлалась ночь за окном,

И метались обрывки дорог.

Путь от Волги до Эльбы

Не галькой мы белой мостили!

Где бои прогремели –

Все кости и чертополох.

Путь от Волги до Эльбы

Ещё под ногами дымится.

Ни тепла, ни жилья!

На столетия он оскудел.

Как печёные яблоки,

Сморщились чёрные лица

Нерожавших солдаток

И старых неласковых дев.

Второго мая в полдень

Второго мая в полдень у Рейхстага,

Как все – к стене поставив автомат,

Увидев над собою древко с флагом,

Солдат на плиты был свалиться рад.

Не отослав домой желанных строчек,

Он погрузился в громовые сны

И отсыпался сразу за все ночи

На тех обломках Мировой войны.

А рядом с ним бойцы и командиры

Уснули тоже.

И на их губах

Светилась первая улыбка мира,

От той улыбки онемел Рейхстаг.

Победы день

Не самолет врага, а птицы тень

Легко плывет над мирною равниной...

Как он спешил, спешил Победы день,

Бежал и полз, и падал на руины.

Вот он пришел, Победы день,

В деревни, города!

Вокруг цветень. Победы день

Желанным был всегда...

Победы день, Победы день...

Мы радуемся солнцу и весне,

Несут ветра все ароматы мая,

А тот, кто выжил, выжил на войне,

Путь боевой сегодня вспоминает.

Земля надела праздничный наряд,

Мы отстояли мирный труд в атаках,

Подолгу мы задерживаем взгляд

На обелисках и цветущих маках.

Теперь и миром, и свободою владей!

Ржавеют где-то гаубицы, мины...

Как он спешил, спешил Победы день,

Бежал и полз, и падал на руины.

Дети Земли

О, до чего ж мы бываем порой сиротливы!

Ночи бессонной молчание не донести…

Кажется, тянут к нам ветви плакучие ивы,

Кажется, шепчут осенние ветры: «Прости…»

Нынче поклонники мы звёздных рейсов и йоги,

Нас отнимают у нас у самих города.

Силимся мы улететь к небесам, а в итоге –

Дети Земли – остаёмся мы с ней навсегда.

Будет цветок завсегдатаем в наших хоромах,

Радости прошлой свидетель и новой беды…

Сумерки настежь раскрою и выйду из дома,

Сердцу послушная, зову далёкой звезды.

* * *

Я, жизни суетность презрев,

Отбросив ваши стрелы с ядом,

Не стану звать Господень гнев

На вас…

                Мне этого не надо.

И славой я не дорожу,

И красотой былою, тленной,

И только Лире я служу,

Бессмертной Лире дерзновенной.

Родное слово

Родное слово припеклось к губам,

И я его вовеки не предам.

Оно – в земле, у тополя в корнях,

В заветных думах, торопливых днях.

Судья – оно, слепой потатчик мой,

Везение моё и рок мой злой,

Родное слово – день и свет зари.

Ты пой его, шепчи и говори,

Храни его святыню за душой,

И станет она – чистой и большой.

* * *

Ездили в кибитках, дрогли мы на дрогах

По донским, сибирским заспанным дорогам.

И клубились тучи в долгих далях хмурых,

За целковый кучер загонял каурых.

Только за целковый купленное время

Уходило скоро за туманный гребень.

…Нынче мы торопим поезда, трамваи,

Уложится в сроки всё ж – не успеваем.

Жизнь сама – такая быстрая дорога!

Мчим под облаками – под окном у Бога.

* * *

Поколенье отцов не за страх,

А за совесть землёй становилось,

Чтоб Россия жила не впотьмах,

Не сдавалась

На чью-нибудь милость!

Всё, что будет и было допреж

У меня дорогого, святого, –

Это память о них –

Тот рубеж

Обозначили сердце и слово!

* * *

Смотались в клубки и запутались тропки,

Связались в узлы заревые дороги.

В какие-то избы входила я робко,

И чьи-то с поминок везли меня дроги.

Но снова толпящийся зал ожиданий,

И галки на ветках, и лето, и осень…

И не позабыть ни одно из свиданий,

Тоску ни одну мне в дороге не бросить.

И мало мне счастья, и мало печали,

Трепещет сердечко – чему оно радо?

Хочу, чтобы вечно колёса стучали, –

И – ветер в лицо, пусть с дождём или градом!

* * *

Посижу в холодке я под вязами

У текучих, задумчивых вод...

Нас терзает любовь и обязанность

Пожесточе, чем плети господ.

И какое уж там вдохновение!

Вьют верёвки и этот и тот.

Даже хуже, чем солнца затмение, –

От усталости сомкнутый рот.

Только солнце скользнуло застенчиво

На ладошку уселось мою…

Ах, ужели я птица не певчая? –

Вот взлечу на сучок, запою.

Жизнь моя

Не синим туманом дали повиты –

Любовью моей.

И не ветвями склонилась ракита –

Печалью моей.

То не пшеницу полощет ветер –

Платье моё.

Нет, то не солнце так щедро светит –

Сердце моё.

Не хмелем июнь заплетает ограду –

Моею тоской.

И не вином наливается кисть винограда –

Моей слезой.

То не река разлилась половодьем

Во все края –

Древним сказанием где-то здесь бродит

Жизнь моя…

Аэродром в Брандисе

22 июня 1941 года с этого аэродрома

вылетели первые немецкие самолёты

бомбить советские города.

Со свастиками шли, виднелись еле

Те самолёты в чистой синеве,

Под гул и рёв смолкали колыбели

На Буге, на Днепре и на Неве.

С триумфом самолёты возвращались

И смертоносный груз несли туда,

Где не могли пока опомниться минчане,

Где погрузились в темень города.

И вот он, этот Брандис, предо мною!

Ухоженный, почти что как курорт…

А у меня от мысли сердце ноет:

Что он, видать, победами был горд.

В дубовой роще не щебечет птица.

Куда деваться ей от немоты?!

Земля тут красоты своей стыдится

И прячет в травах яркие цветы.

Солдаты России

Я надпись читаю. Поверить не смею –

Ни дня рожденья, ни смерти дат!

«Солдат Неизвестный» – бумагой заклею

И напишу я: «России Солдат».

Сиянием солнца просторы залиты,

На мраморных плитах – сухая хвоя,

Коснулась на миг ледяного гранита

Ладошка покуда живая моя.

Солдаты России, Солдаты России!

Вы – Слава Отчизны на все времена,

Ах, как же недолго, недолго носили

Вам данные матушками имена.

* * *

Закурили, сняли шапки

У дощатого крыльца,

Зарумянились солдатки

От забытого словца.

Опрокинули вчерашний

Неподъёмный горький день,

Можно думать и про пашню,

И про сломанный плетень,

И про домик обветшалый,

И про лампу-светунец,

И про то, что на кошаре

И в помине нет овец.

…Можно, отыскав отвагу,

Ледяной покров сломав,

Возвратить, как твёрдость шагу,

Нежность – трепетным словам.

* * *

Я – огненного времени птенец,

Опять над полем брани пролетаю

И вижу, как рассыпанную стаю

Подкашивает там и тут свинец.

Огонь разлучный гнёзда все спалил,

Обуглил птиц живое оперенье…

Господь, на что мне грустное прозрение? –

Но бог войны всегда неумолим.

О жизнь – всего прекрасного венец!

Победа мне была такой наградой.

Зачем же вновь круги земного ада,

Высвечивает память-светунец?!

Я – огненного времени птенец.

И, над землёю пролетая низко,

Где поднялись кресты и обелиски,

Вновь склёвываю жалящий свинец!

У братской могилы

Из двадцати тысяч советских солдат,

погибших в Берлине, пять тысяч

похоронены в Трептов-парке.

Высыпаю я горстку землицы,

Лист берёзы, слетая, кружит…

Пяти тысячам воинам снится

Незабытая мирная жизнь.

Шли последние в мае бои,

И, надеясь с бедой разминуться,

Те солдаты в посланиях своих

До сих пор обещают вернуться.

Не вернутся они, не придут,

К ветеркам, что теплынь разносили…

К Трептов-парку сегодня ведут

Все пять тысяч дорог из России.

О войне стихи я не пишу…

О войне стихи я не пишу,

И в слова о смерти не играю –

А с бойцами в бой сама хожу

И не понарошку умираю.

Жизнь поит меня живой водой,

Радует весенним благовестом…

Я лежу под каждою звездой

И под каждым холмиком

Безвестным.

Зацветают каждый год цветы,

Каждый год снега в округе тают…

И стоят солдатские кресты,

А за ними Родина святая.

* * *

Я теперь не спешу никуда.

Не страшны мне уже опозданья

На ушедшие вдаль поезда,

На забытые мною свиданья.

Я теперь не спешу никуда,

Как идущие дни вереницей…
Так осенняя медлит вода,

Вдруг поняв: «А куда торопиться?»

* * *

Пришла зима, дорога дней бела.

И ни к чему теперь уже секретничать,

И ни к чему теперь уже скаредничать:

Любимой я и любящей была.

Пришла зима, дорога дней бела.

Сквозь сумрак дней даль жизни плохо видится.

Где там Египет с Нилом, где там Лидица?

И я сама была иль не была?

Пришла зима. Настали холода.

И снег укрыл мгновенья и года.

* * *

Кружева, кружева, кружева

На всех окнах,

На соснах и елях.

Ах ты, зимушка, чья ты жена

Иль зазноба

Ты чья на неделю?

С кем, подружка, в холодных сенях

Обнимаешься ты под тулупом?

С кем летаешь на белых конях

По вершинам и скальным уступам?

Не устану, покуда жива,

Я твоей красотой любоваться!

Хоть бы бросила мне кружева, –

Сколько с ветром тебе целоваться?!

А ей нечего мне отвечать.

И сама она точно не знает,

Сколько петь ей и сколько молчать,

И носить снеговейное знамя.

Оттого и целует в сенях

Она каждую тёплую руку,

Оттого и на белых конях

Разгоняет смертельную скуку.