3. Н. Гиппиус

Неколебимой истине

Не верю я давно,

И все моря, все пристани

Люблю, люблю равно.

Хочу, чтоб всюду плавала

Свободная ладья,

И Господа и Дьявола

Хочу прославить я.

Когда же в белом саване

Усну, пускай во сне

Все бездны и все гавани

Чредою снятся мне.

Декабрь 1901

Dolce far niente

[Сладкое безделье (итал.)]

Под столетним кедром тени...

Tertia Vigilia, 1900 г.

И после долгих, сложных, трудных

Лет, - блеск полуденных долин,

Свод сосен, сизо-изумрудных,

В чернь кипарисов, в желчь маслин;

И дали моря, зыбь цветная,

Всех синих красок полукруг,

Где томно тонет сонь дневная,

Зовя уснуть - не вслух, не вдруг...

Расплавлен полдень; гор аркады,

Приблизясь, шлют ручьи огня...

Но здесь трещат, как встарь, цикады,

И древний кедр признал меня.

Щекой припасть к коре шершавой,

Вобрать в глаза дрожанья вод...

Чу! скрипнул ключ, издавна ржавый,

Дверь вскрыта в сон былой, - и вот,

Пока там, в море, льются ленты,

Пока здесь, в уши, бьет прибой,

Пью снова dolce far niente

Я, в юность возвращен судьбой.

Алупка

8 июля 1924

L’ennui de vivre

[Скука жизни... (франц.)]

Я жить устал среди людей и в днях,

Устал от смены дум, желаний, вкусов,

От смены истин, смены рифм в стихах.

Желал бы я не быть «Валерий Брюсов».

Не пред людьми - от них уйти легко, -

Но пред собой, перед своим сознаньем, -

Уже в былое цепь уходит далеко,

Которую зовут воспоминаньем.

Склонясь, иду вперед, растущий груз влача:

Дней, лет, имен, восторгов и падений.

Со мной мои стихи бегут, крича,

Грозят мне замыслов недовершенных тени,

Слепят глаза сверканья без числа

(Слова из книг, истлевших в сердце-склепе),

И женщин жадные тела

Цепляются за звенья цепи.

О, да! вас, женщины, к себе воззвал я сам

От ложа душного, из келий, с перепутий,

И отдавались мы вдвоем одной минуте,

И вместе мчало нас теченье по камням.

Вы скованы со мной небесным, высшим браком,

Как с морем воды впавших рек,

Своим я вас отметил знаком,

Я отдал душу вам - на миг, и тем навек.

Иные умерли, иные изменили,

Но все со мной, куда бы я ни шел.

И я влеку по дням, клонясь как вол,

Изнемогая от усилий,

Могильного креста тяжелый пьедестал:

Живую груду тел, которые ласкал,

Которые меня ласкали и томили.

И думы... Сколько их, в одеждах золотых,

Заветных дум, лелеянных с любовью,

Принявших плоть и оживленных кровью!..

Я обречен вести всю бесконечность их.

Есть думы тайные - и снова в детской дрожи,

Закрыв лицо, я падаю во прах...

Есть думы светлые, как ангел божий,

Затерянные мной в холодных днях.

Есть думы гордые - мои исканья бога, -

Но оскверненные притворством и игрой,

Есть думы-женщины, глядящие так строго,

Есть думы-карлики с изогнутой спиной...

Куда б я ни бежал истоптанной дорогой,

Они летят, бегут, ползут - за мной!

А книги. ...Чистые источники услады,

В которых отражен родной и близкий лик, -

Учитель, друг, желанный враг, двойник -

Я в вас обрел все сладости и яды!

Вы были голубем в плывущий мой ковчег

И принесли мне весть, как древле Ною,

Что ждет меня земля, под пальмами ночлег,

Что свой алтарь на камнях я построю...

С какою жадностью, как тесно я приник

К стоцветным стеклам, к окнам вещих книг,

И увидал сквозь них просторы и сиянья,

Лучей и форм безвестных сочетанья,

Услышал странные, родные имена...

И годы я стоял, безумный, у окна!

Любуясь солнцами, моя душа ослепла,

Лучи ее прожгли до глубины, до дна,

И все мои мечты распались горстью пепла.

О, если б все забыть, быть вольным, одиноким,

В торжественной тиши раскинутых полей,

Идти своим путем, бесцельным и широким,

Без будущих и прошлых дней.

Срывать цветы, мгновенные, как маки,

Впивать лучи, как первую любовь,

Упасть, и умереть, и утонуть во мраке,

Без горькой радости воскреснуть вновь и вновь!

1902

Sed non satiatus

Что же мне делать, когда не пресыщен

Я – этой жизнью хмельной!

Что же мне делать, когда не пресыщен

Я – вечно юной весной!

Что же мне делать, когда не пресыщен

Я – высотой, глубиной!

Что же мне делать, когда не пресыщен

Я – тайной муки страстной!

Вновь я хочу все изведать, что было...

Трепеты, сердце, готовь!

Вновь я хочу все изведать, что было:

Ужас, и скорбь, и любовь!

Вновь я хочу все изведать, что было,

Все, что сжигало мне кровь!

Вновь я хочу все изведать, что было,

И – чего не было – вновь!

Руки несытые я простираю

К солнцу и в сумрак опять!

Руки несытые я простираю

К струнам: им должно звучать!

Руки несытые я простираю,

Чтобы весь мир осязать!

Руки несытые я простираю –

Милое тело обнять!

--

* Но не утоленный (лат.)

14 августа 1912

Ultima Thule

Где океан, век за веком стучась о граниты,

Тайны свои разглашает в задумчивом гуле,

Высится остров, давно моряками забытый, –

           Ultima Thule.

Вымерли конунги, здесь что царили когда–то,

Их корабли у чужих берегов затонули.

Грозно безлюдье вокруг, и молчаньем объята

           Ultima Thule.

Даже и птицы чуждаются хмурых прибрежий,

Где и тюлени на камнях не дремлют в июле,

Где и киты проплывают все реже и реже...

           Ultima Thule.

Остров, где нет ничего и где все только было,

Краем желанным ты кажешься мне потому ли?

Властно к тебе я влеком неизведанной силой,

           Ultima Thule.

Пусть на твоих плоскогорьях я буду единым!

Я посещу ряд могил, где герои уснули,

Я поклонюсь твоим древним угрюмым руинам,

           Ultima Thule.

И, как король, что в бессмертной балладе помянут,

Брошу свой кубок с утеса, в добычу акуле!

Канет он в бездне, и с ним все желания канут...

           Ultima Thule!

--

* Крайняя Фула (лат.)

Апрель 1915

А. В. Луначарскому

В дни победы, где в вихре жестоком

Все былое могло потонуть,

Усмотрел ты провидящим оком

Над развалом зиждительный путь.

Пусть пьянил победителей смелых

Разрушений божественный хмель,

Ты провидел, в далеких пределах,

За смятеньем, конечную цель.

Стоя первым в ряду озаренном

Молодых созидателей, ты

Указал им в былом, осужденном,

Дорогие навеки черты.

В ослеплении поднятый молот

Ты любовной рукой удержал,

И кумир Бельведерский, расколот,

Не повергнут на свой пьедестал.

Ты широко вскрываешь ворота

Всем, в ком трепет надежд не погиб, -

Чтоб они для великой работы

С сонмом радостным слиться могли б,

Чтоб под черными громами, в самой

Буре мира - века охранить,

И вселенского нового храма

Адамантовый цоколь сложить.

1920

Александр Великий

Неустанное стремленье от судьбы к иной судьбе,

Александр Завоеватель, я - дрожа - молюсь тебе.

Но не в час ужасных боев, возле древних Гавгамел,

Ты мечтой, в ряду героев, безысходно овладел.

Я люблю тебя, Великий, в час иного торжества.

Были буйственные клики, ропот против божества.

И к войскам ты стал, как солнце: ослепил их грозный

взгляд,

И безвольно македонцы вдруг отпрянули назад.

Ты воззвал к ним: «Вы забыли, кем вы были, что теперь!

Как стада, в полях бродили, в чащу прятались, как

зверь.

Создана отцом фаланга, вашу мощь открыл вам он;

Вы со мной прошли до Ганга, в Сарды, в Сузы,

в Вавилон.

Или мните: государем стал я милостью мечей?

Мне державство отдал Дарий! скипетр мой, иль он

ничей!

Уходите! путь открытый! размечите бранный стан!

Дома детям расскажите о красотах дальних стран,

Как мы шли в горах Кавказа, про пустыни, про моря...

Но припомните в рассказах, где вы кинули царя!

Уходите! ждите славы! Но - Аммона вечный сын -

Здесь, по царственному праву, я останусь и один».

От курений залы пьяны, дышат золото и шелк.

В ласках трепетной Роксаны гнев стихает и умолк.

Царь семнадцати сатрапий, царь Египта двух корон,

На тебя - со скиптром в лапе - со стены глядит Аммон.

Стихли толпы, колесницы, на равнину пал туман...

Но, едва зажглась денница, взволновался шумный стан.

В поле стон необычайный, молят, падают во прах...

Не вздохнул ли, Гордый, тайно о своих ночных мечтах?

О, заветное стремленье от судьбы к иной судьбе,

В час сомненья и томленья я опять молюсь тебе!

Ноябрь 1899

Ангел благого молчания

Молитва

Ангел благого молчания,

Властно уста загради

В час, когда силой страдания

Сердце трепещет в груди!

Ангел благого молчания,

Радостным быть помоги

В час, когда шум ликования

К небу возносят враги!

Ангел благого молчания,

Гордость в душе оживи

В час, когда пламя желания

Быстро струится в крови!

Ангел благого молчания,

Смолкнуть устам повели

В час, когда льнет обаяние

Вечно любимой земли!

Ангел благого молчания,

Душу себе покори

В час, когда брезжит сияние

Долгожеланной зари!

В тихих глубинах сознания

Светят святые огни!

Ангел благого молчания,

Душу от слов охрани!

7 мая 1908

Ангел бледный

Ангел бледный, синеглазый,

Ты идешь во мгле аллеи.

Звезд вечерние алмазы

Над тобой горят светлее.

Ангел бледный, озаренный

Бледным светом фонаря,

Ты стоишь в тени зеленой,

Грезой с ночью говоря.

Ангел бледный, легкокрылый,

К нам отпущенный на землю!

Грез твоих я шепот милый

Чутким слухом чутко внемлю.

Ангел бледный, утомленный

Слишком ярким светом дня,

Ты стоишь в тени зеленой,

Ты не знаешь про меня.

Звезды ярки, как алмаза

Грани, в тверди слишком синей.

Скалы старого Кавказа

Дремлют в царственной пустыне.

Здесь, где Демон камень темный

Огневой слезой прожег, –

Ангел бледный!– гимн нескромный

Я тебе не спеть не смог!

Июль 1896, 1910

Антоний

Ты на закатном небосклоне

Былых, торжественных времен,

Как исполин стоишь, Антоний,

Как яркий, незабвенный сон.

Боролись за народ трибуны

И императоры - за власть,

Но ты, прекрасный, вечно юный,

Один алтарь поставил - страсть!

Победный лавр, и скиптр вселенной,

И ратей пролитую кровь

Ты бросил на весы, надменный, -

И перевесила любовь!

Когда вершились судьбы мира

Среди вспененных боем струй, -

Венец и пурпур триумвира

Ты променял на поцелуй.

Когда одна черта делила

В веках величье и позор, -

Ты повернул свое кормило,

Чтоб раз взглянуть в желанный взор.

Как нимб, Любовь, твое сиянье

Над всеми, кто погиб, любя!

Блажен, кто ведал посмеянье,

И стыд, и гибель - за тебя!

О, дай мне жребий тот же вынуть,

И в час, когда не кончен бой,

Как беглецу, корабль свой кинуть

Вслед за египетской кормой!

Апрель 1905

Апрель

Кто поет, мечта ль, природа ль,

Небо — нежный сон свирели?

Каждый листик вылит в трели,

Свет и тень звенят в апреле, —

Ветр, лишь ты, всех неумелей,

В медь трубы дудишь поодаль.

Давний гимн! Припев всемирный!

В дни, где мамонт высил бивни,

В первом громе, в вешнем ливне,

Выл ли тот же зов призывней?

Жди весны, ей верь, лови в ней

Флейты ропот, голос лирный.

Песнь вливаешь в струны ль, в слово ль,

Все ж в ней отзвук вечной воли.

С ланью лань спозналась в поле,

Змей с змеей сплелись до боли,

Лоб твой влажен вкусом соли,

Всех мелодий — вдоволь, вдоволь!

2 мая 1921

Ассаргадон

Aссирийская надпись

Я – вождь земных царей и царь, Ассаргадон.

Владыки и вожди, вам говорю я: горе!

Едва я принял власть, на нас восстал Сидон.

Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.

Египту речь моя звучала, как закон,

Элам читал судьбу в моем едином взоре,

Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.

Владыки и вожди, вам говорю я:горе.

Кто превзойдет меня? Кто будет равен мне?

Деянья всех людей – как тень в безумном сне,

Мечта о подвигах – как детская забава.

Я исчерпал до дна тебя, земная слава!

И вот стою один, величьем упоен,

Я, вождь земных царей и царь – Ассаргадон.

17 декабря 1897

Афинский поденщик говорит

Что моя жизнь? лишь тоска да забота!

С утра до вечера - та же работа!

Голод и холод меня стерегут.

Даже во сне - тот же тягостный труд,

Горстка оливок да хлебная корка!

Что ж мне страшиться грозящего Орка?

Верно, на бреге Кокита опять

Буду работать и буду страдать

И, засыпая в обители Ада,

Думать, что встать до рассвета мне надо!

15 октября 1916

Ахиллес у алтаря

Знаю я, во вражьем стане

Изогнулся меткий лук,

Слышу в утреннем тумане

Тетивы певучий звук.

Встал над жертвой облак дыма,

Песня хора весела,

Но разит неотвратимо

Аполлонова стрела.

Я спешу склонить колена,

Но не с трепетной мольбой.

Обручен я, Поликсена,

На единый миг с тобой!

Всем равно в глухом Эребе

Годы долгие скорбеть.

Но прекрасен ясный жребий -

Просиять и умереть!

Мать звала к спокойной доле...

Нет! не выбрал счастья я!

Прошумела в ратном поле

Жизнь мятежная моя.

И вступив сегодня в Трою

В блеске царского венца, -

Пред стрелою не укрою

Я спокойного лица!

Дай, к устам твоим приникнув,

Посмотреть в лицо твое,

Чтоб не дрогнув, чтоб не крикнув,

Встретить смерти острие.

И, не кончив поцелуя,

Клятвы тихие творя,

Улыбаясь, упаду я

На помосте алтаря.

27 января 1905

Баллада воспоминаний

На склоне лет, когда в огне

Уже горит закат кровавый,

Вновь предо мной, как в тихом сне,

Проходят детские забавы.

Но чужды давние отравы

Душе, вкусившей темноты.

Лишь вы, как прежде, величавы,

Любви заветные мечты!

Я помню: в ранней тишине

Я славил жгучий полдень Явы,

Сон пышных лилий на волне,

Стволы, к которым льнут удавы,

Глазам неведомые травы,

Нам неизвестные цветы...

Всё смыли, как потоком лавы,

Любви заветные мечты!

Я помню: веря злой весне,

Ловил я зыбкий призрак славы;

Казалось так желанно мне -

Грань преступать, ломать уставы.

Но понял я: все цепи - ржавы,

Во всем - обманы суеты;

И вы одни в сем мире правы,

Любви заветные мечты!

Сын Венеры, Амор лукавый,

Храни меня отныне ты,

Встают, как из-за леса главы,

Любви заветные мечты.

1913

Баллада о любви и смерти

Когда торжественный Закат

Царит на дальнем небосклоне

И духи пламени хранят

Воссевшего на алом троне, –

Вещает он, воздев ладони,

Смотря, как с неба льется кровь,

Что сказано в земном законе:

Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!

И призраков проходит ряд

В простых одеждах и в короне:

Ромео, много лет назад

Пронзивший грудь клинком в Вероне;

Надменный триумвир Антоний,

В час скорби меч подъявший вновь;

Пирам и Паоло... В их стоне –

Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!

И я баюкать сердце рад

Той музыкой святых гармоний.

Нет, от любви не охранят

Твердыни и от смерти – брони.

На утре жизни и на склоне

Ее к томленью дух готов.

Что день, – безжалостней, мудреней

Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!

Ты слышишь, друг, в вечернем звоне:

«Своей судьбе не прекословь!»

Нам свищет соловей на клене:

«Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!»

1913

Белые клавиши

Белые клавиши в сердце моем

Робко стонали под грубыми пальцами,

Думы скитались в просторе пустом,

Память безмолвно раскрыла альбом,

Тяжкий альбом, где вседневно страдальцами

Пишутся строфы о счастье былом...

Смеха я жаждал, хотя б и притворного,

Дерзкого смеха и пьяных речей.

В жалких восторгах бесстыдных ночей

Отблески есть животворных лучей,

Светит любовь и в позоре позорного.

В темную залу вхожу, одинок,

Путник безвременный, гость неожиданный.

Лица еще не расселись в кружок...

Вид необычный и призрак невиданный:

Слабым корсетом не стянут испорченный стан,

Косы упали свободно, лицо без румян.

«Девочка, знаешь, мне тяжко, мне как–то рыдается,

Сядь близ меня, потолкуем с тобой, как друзья...»

Взоры ее поднялись, удивленье тая.

Что–то в душе просыпается,

Что–то и ей вспоминается...

Это – ты! Это – я!

Белые клавиши в сердце моем

Стонут и плачут, живут под ударами,

Думы встают и кричат о былом,

Память дрожит, уронивши альбом,

Тяжкий альбом, переполненный старыми

Снами, мечтами о счастье святом!

Плачь! я не вынесу смеха притворного!

Плачь! я не вынесу дерзких речей!

Здесь ли, во мраке бесстыдных ночей,

Должен я встретить один из лучей

Лучшего прошлого, дня благотворного!

Робко, как вор, выхожу, одинок,

Путник безвременный, гость убегающий.

С ласковой лаской скользит ветерок,

Месяц выходит с улыбкой мигающей.

Город шумит, и мой дом недалек...

Блекни в сознаньи, последний венок!

Что мне до жизни чужой и страдающей!

21 августа 1895

Библиотеки

Власть, времени сильней, затаена

В рядах страниц, на полках библиотек:

Пылая факелом во мгле, она -

Порой язвит, как ядовитый дротик.

В былых столетьях чей-то ум зажег

Сверканье, - и оно доныне светит!

Иль жилы тетивы напрячь возмог, -

И в ту же цель стрела поныне метит!

Мы дышим светом отжитых веков,

Вскрывающих пред нами даль дороги,

Повсюду отблеск вдохновенных слов, -

То солнце дня, то месяц сребророгий!

Но нам дороже золотой колчан

Певучих стрел, завещанный в страницах,

Оружие для всех времен и стран,

На всех путях, на всех земных границах.

Во мгле, куда суд жизни не достиг,

Где тени лжи извилисты и зыбки, -

Там дротик мстительный бессмертных книг,

Веками изощрен, бьет без ошибки.

1917

Библия

О, книга книг! Кто не изведал,

В своей изменчивой судьбе,

Как ты целишь того, кто предал

Свой утомленный дух - тебе!

В чреде видений неизменных,

Как совершенна и чиста -

Твоих страниц проникновенных

Младенческая простота!

Не меркнут образы святые,

Однажды вызваны тобой:

Пред Е,вой - искушенье Змия,

С голубкой возвращенной - Ной!

Все, в страшный час, в горах, застыли

Отец и сын, костер сложив;

Жив облик женственной Рахили,

Израиль-богоборец - жив!

И кто, житейское», отбросив,

Не плакал, в детстве, прочитав,

Как братьев обнимал Иосиф

На высоте честей и слав!

Кто проникал, не пламенея,

Веков таинственную даль,

Познав сиянье Моисея,

С горы несущего скрижаль!

Резец, и карандаш, и кисти,

И струны, и певучий стих -

Еще светлей, еще лучистей

Творят ряд образов твоих!

Какой поэт, какой художник

К тебе не приходил, лтобя:

Еврей, христианин, безбожник,

Все, все учились у тебя!

И сколько мыслей гениальных

С тобой невидимо слиты:

Сквозь блеск твоих страниц кристальных

Нам светят гениев мечты.

Ты вечно новой, век за веком,

За годом год, за мигом миг,

Встаешь - алтарь пред человеком,

О Библия! о книга книг!

Ты - правда тайны сокровенной,

Ты - откровенье, ты - завет,

Всевышним данный всей вселенной

Для прошлых и грядущих лет!

1918

Близким

Нет, я не ваш! Мне чужды цели ваши,

Мне странен ваш неокрыленный крик,

Но, в шумном круге, к вашей общей чаше

И я б, как верный, клятвенно приник!

Где вы - гроза, губящая стихия,

Я - голос ваш, я вашим хмелем пьян,

Зову крушить устои вековые,

Творить простор для будущих семян.

Где вы - как Рок, не знающий пощады,

Я - ваш трубач, ваш знаменосец я,

Зову на приступ, с боя брать преграды,

К святой земле, к свободе бытия!

Но там, где вы кричите мне: «Не боле!»

Но там, где вы поете песнь побед,

Я вижу новый бой во имя новой воли!

Ломать - я буду с вами! строить - нет!

30 июля 1905

Блудный сын

Так отрок Библии, безумный расточитель...

Пушкин

Ужели, перешедши реки,

Завижу я мой отчий дом

И упаду, как отрок некий,

Повергнут скорбью и стыдом!

Я уходил, исполнен веры,

Как лучник опытный на лов,

Мне снились тирские гетеры

И сонм сидонских мудрецов.

И вот, чтб грезилось, все было:

Я видел все, всего достиг.

И сердце жгучих ласк вкусило,

И ум речей, мудрее книг.

Но, расточив свои богатства

И кубки всех отрав испив,

Как вор, свершивший святотатство,

Бежал я в мир лесов и нив,

Я одиночество, как благо,

Приветствовал в ночной тиши,

И трав серебряная влага

Была бальзамом для души.

И вдруг таким недостижимым

Представился мне дом родной,

С его всходящим тихо дымом

Над высыхающей рекой!

Где в годы ласкового детства

Святыней чувств владел и я, -

Мной расточенное наследство

На ярком пире бытия!

О, если б было вновь возможно

На мир лицом к лицу взглянуть

И безраздумно, бестревожно

В мгновеньях жизни потонуть!

Ноябрь 1902 - январь 1903

Больше никогда

Когда Данте проходил по улице,

девушки шептали: «Видите, как лицо

его опалено адским пламенем!»

Летописец XIV века

Больше никогда на нежное свиданье

Не сойду я в сад, обманутый луной,

Не узнаю сладкой пытки ожиданья

Где-нибудь под старой царственной сосной.

Лик мой слишком строгий, как певца Inferno 1,

Девушек смущает тайной прошлых лет,

И когда вдоль улиц прохожу я мерно,

Шепот потаенный пробегает вслед.

Больше никогда, под громкий говор птичий,

Не замру вдвоем у звонко-шумных струй...

В прошлом - счастье встречи, в прошлом -

Беатриче,

Жизни смысл дающий робкий поцелуй!

В строфах многозвучных, с мировой трибуны,

Может быть, я вскрою тайны новых дней...

Но в ответ не встречу взгляд смущенно-юный,

И в толпе не станет чей-то лик бледней.

Может быть, пред смертью, я венок лавровый

Смутно угадаю на своем челе...

Но на нем не лягут, как цветок пунцовый,

Губы молодые, жаркие во мгле.

Умирают молча на устах признанья,

В мыслях скорбно тают страстные слова...

О, зачем мне снятся лунные свиданья,

Сосен мягкий сумрак и в росе трава!

1914

Братья бездомные

Братья бездомные, пьяные братья,

В шуме, дыму кабака!

Ваши ругательства, ваши проклятья -

Крик, уходящий в века.

Вас, обезличенных медленным зверством,

Властью бичей и желез,

Вас я провижу во храме отверстом,

В новом сияньи небес.

Много веков насмехавшийся Голод,

Стыд и Обида-сестра

Ныне вручают вам яростный молот,

Смело берите - пора!

Вот растворяю я хриплые двери:

Город в вечернем огне,

Весело вспомнить опять, что мы звери,

Воле отдаться вполне.

Видите зданье за зданьем, как звенья,

Залы для женщин и книг...

Разве не вы приносили каменья,

Строили храмы владык?

Ринемтесь дико и смоем лавиной

Всю эту плесень веков!

Пусть оглушит ее голос звериный,

Наш торжествующий рев.

Полно покорствовать! видите, братья,

Двери открыты в века.

Слышу ругательства, слышу проклятья

В шуме, в дыму кабака.

21 марта 1901

Братьям соблазненным

Светлым облаком плененные,

Долго мы смотрели вслед.

Полно, братья соблазненные!

Это только беглый свет.

Разве есть предел мечтателям?

Разве цель нам суждена?

Назовем того предателем,

Кто нам скажет — здесь она!

Разве редко в прошлом ставили

Мертвый идол Красоты?

Но одни лишь мы прославили

Бога жажды и мечты!

Подымайте, братья, посохи,

Дальше, дальше, как и шли!

Паруса развейте в воздухе,

Дерзко правьте корабли!

Жизнь не в счастье, жизнь в искании,

Цель не здесь — вдали всегда.

Славьте, славьте неустаннее

Подвиг мысли и труда!

12 июня 1899

Будущее

Будущее!

Интереснейший из романов!

Книга, что мне не дано прочитать!

Край, прикрытый прослойкой туманов!

Храм, чья постройка едва начата!

Будь мрамором

Ты говоришь: ограда меди ратной...

Адалис

Будь мрамором, будь медью ратной,

Но воском, мягким воском будь!

Тепло судьбы благоприятной

Всем существом умей вдохнуть!

Так! не сгорая и не тая,

Преображай знакомый лик,

Предельный призрак выдвигая,

Как свой властительный двойник!

Захвачен вихрем ярко-юным,

Что в прах свергает алтари,

Гори восторженным трибуном,

Зов бури вольно повтори!

Меж «юношей безумных», вкован

В живую цепь, к звену звено,

Славь, с неустанностью взволнован,

Беспечность, песни и вино!

В сойм тайный мудрецами принят,

Как древле Пирр в совет царей,

Все, что исчезло, все, что минет,

Суди всех глубже, всех мудрей!

А в поздний час, на ложе зыбком,

В пыланье рук включен, как в сеть, -

Улыбкой царственной - улыбкам,

Мечте - мечтой любви ответь!

Являй смелей, являй победней

Свою стообразную суть,

Но где-то, в глубине последней,

Будь мрамором и медью будь!

4 сентября 1920

Быть без людей

В лицо мне веет ветер нежащий,

На тучах алый блеск погас,

И вновь, как в верное прибежище,

Вступаю я в вечерний час.

Вот кто–то, с ласковым пристрастием,

Со всех сторон протянет тьму,

И я упьюсь недолгим счастием:

Быть без людей, быть одному!

Май–июль 1907

В будущем

Я лежал в аромате азалий,

Я дремал в музыкальной тиши,

И скользнуло дыханье печали,

Дуновенье прекрасной души.

Где–то там, на какой–то планете,

Без надежды томилася ты,

И ко мне через много столетий

Долетели больные мечты.

Уловил я созвучные звуки,

Мне родные томленья постиг,

И меж гранями вечной разлуки

Мы душою слилися на миг.

9 августа 1895

В Вильно

Опять я – бродяга бездомный,

И груди так вольно дышать.

Куда ты, мой дух неуемный,

К каким изумленьям опять?

Но он, – он лишь хочет стремиться

Вперед, до последней поры;

И сердцу так сладостно биться

При виде с Замковой Горы.

У ног «стародавняя Вильна», –

Сеть улиц, строений и крыш,

И Вилия ропщет бессильно,

Смущая спокойную тишь.

Но дальше, за кругом холмистым, –

Там буйствует шумно война,

И, кажется, в воздухе чистом

Победная песня слышна.

Внизу же, где липки так зыбко

Дрожат под наитием дня,

Лик Пушкина, с мудрой улыбкой,

Опять поглядит на меня.

15 августа 1914, Вильно

В Голландии

Эти милые, красно–зеленые домики,

Эти садики, в розах и желтых и алых,

Эти смуглые дети, как малые гномики,

Отраженные в тихо–застывших каналах, –

Эти старые лавки, где полки уставлены

Рядом банок пузатых, давно закоптелых,

Этот шум кабаков, заглушенный, подавленный,

Эти рослые женщины в чепчиках белых, –

Это все так знакомо, и кажется: в сказке я,

И готов наважденью воскликнуть я: vade!

Я с тобой повстречался, Рембрандтова Саския?

Я в твой век возвращен, Адриан ван Остаде?

13 июля 1913, Leiden

В горнем свете

Я сознаю, что постепенно

Душа истаивает. Мгла

Ложится в ней. Но, неизменно,

Мечта свободная – светла!

Бывало, жизнь мутили страсти,

Как черный вихрь морскую гладь;

Я, у враждебных чувств во власти,

То жаждал мстить, то мог рыдать.

Но как орел в горах Кавказа,

За кругом круг, уходит ввысь,

Чтоб скрыться от людского глаза, –

Желанья выше вознеслись!

Я больше дольних смут не вижу,

Ничьих восторгов не делю;

Я никого не ненавижу

И – страшно мыслить – не люблю!

Но, с высоты полета, бездны

Открыты мне – былых веков:

Судьбы мне внятен ход железный

И вопль умолкших голосов.

Прошедшее, как дно морское,

Узором стелется вдали;

Там баснословных дней герои

Идут, как строем корабли.

Вникая в смысл тысячелетий,

В заветы презренных наук,

Я словно слышу, в горнем свете

Планетных сфер певучий звук;

И, прежнему призванью верен,

Тот звук переливаю в стих,

Чтоб он, отчетлив и размерен,

Пел правду новых снов моих!

Июль 1918

В Дамаск

Губы мои приближаются

К твоим губам,

Таинства снова свершаются,

И мир как храм.

Мы, как священнослужители,

Творим обряд.

Строго в великой обители

Слова звучат.

Ангелы, ниц преклоненные,

Поют тропарь.

Звезды – лампады зажженные,

И ночь – алтарь.

Что нас влечет с неизбежностью,

Как сталь магнит?

Дышим мы страстью и нежностью,

Но взор закрыт.

Водоворотом мы схвачены

Последних ласк.

Вот он, от века назначенный,

Наш путь в Дамаск!

В дни запустений

Приидут дни последних запустений,

Земные силы оскудеют вдруг;

Уйдут остатки жалких поколений

К теплу и солнцу, на далекий Юг.

А наши башни, города, твердыни

Постигнет голос Страшного суда,

Победный свет не заблестит в пустыне,

В ней не взгремят по рельсам поезда.

В плюще померкнут зодчего затеи,

Исчезнут камни под ковром травы,

На площадях плодиться буду змеи,

В дворцовых залах поселятся львы.

Но в эти дни последних запустений

Возникнет – знаю!– меж людей смельчак.

Он потревожит гордый сон строений,

Нарушит светом их безмолвный мрак.

На мшистых улицах заслышат звери

Людскую поступь в ясной тишине,

В домах застонут, растворяясь, двери,

Ряд изваяний встанет при огне.

Прочтя названья торжищ и святилищ,

Узнав по надписям за ликом лик,

Пришлец проникнет в глубь книгохранилищ,

Откроет тайны древних, наших книг.

И дни и ночи будет он в тревоге

Впивать вещанья, скрытые в пыли,

Исканья истины, мечты о боге,

И песни – гимны сладостям земли.

Желанный друг неведомых столетий!

Ты весь дрожишь, ты потрясен былым!

Внемли же мне, о, слушай строки эти:

Я был, я мыслил, я прошел как дым...

1899

В мартовские дни

Мне жалко, что сегодня мне не пятнадцать лет,

Что я не мальчик дерзкий, мечтательный поэт,

Что мне не светит в слове его начальный свет!

Ах, как я ликовал бы, по-детски опьянен,

Встречая этот праздник, ступень иных времен,

Под плеском красных флагов, - увенчанных знамен!

Пусть радостью разумной мечта моя полна,

Но в чувстве углубленном нет пьяности вина,

Оно - не шторм весенний, в нем глубина - ясна.

Да, многое погибло за сменой дней-веков:

Померк огонь алмазный в сверканьи многих слов,

И потускнели краски не раз изжитых снов.

Душа иного алчет. На медленном огне

Раскалены, сверкают желания на дне.

Горит волкан подводный в безмолвной глубине.

Прошедших и грядущих столетий вижу ряд;

В них наши дни впадают, как в море водопад,

И память рада слышать, как волны волн шумят!

Приветствую Свободу... Чего ж еще хотеть!

Но в золотое слово влита, я знаю, медь:

Оно, звуча, не может, как прежде, мне звенеть!

Приветствую Победу... Свершился приговор...

Но, знаю, не окончен веков упорный спор,

И где-то близко рыщет, прикрыв зрачки, Раздор.

Нет, не могу безвольно сливаться с этим днем!

И смутно, как былые чертоги под холмом,

Сверкают сны, что снились в кипеньи молодом!

И втайне жаль, что нынче мне не пятнадцать лет,

Чтоб славить безраздумно, как юноша-поэт,

Мельканье красных флагов и красный, красный цвет!

3 марта 1917

В моей душе, как в глубях океана...

В моей душе, как в глубях океана,

Несчестность жизней, прожитых в былом:

Я был полип, и грезил я теплом;

Как ящер, крылья ширил средь тумана;

Меня с Ассуром знала Согдиана;

С халдеем звездам я воспел псалом;

Шел с гиксами я в Фивы напролом;

Гнал диких даков под значком Траяна;

Крест на плече, я шел в Иерусалим;

Как магу, Дьявол мне грозил сквозь дым;

Мара судил мне плаху гильотины;

И с Пушкиным я говорил как друг;

Но внятны мне звонки трамваев вкруг,

Как много всех, и все же я - единый!

В моей стране

В моей стране - покой осенний,

Дни отлетевших журавлей,

И, словно строгий счет мгновений,

Проходят облака над ней.

Безмолвно поле, лес безгласен,

Один ручей, как прежде, скор.

Но странно ясен и прекрасен

Омытый холодом простор.

Здесь, где весна, как дева, пела

Над свежей зеленью лугов,

Где после рожь цвела и зрела

В святом предчувствии серпов, -

Где ночью жгучие зарницы

Порой влюбленных стерегли,

Где в августе склоняли жницы

Свой стан усталый до земли, -

Теперь торжественность пустыни,

Да ветер, бьющий по кустам,

А неба свод, глубоко синий, -

Как купол, увенчавший храм!

Свершила ты свои обеты,

Моя страна! и замкнут круг!

Цветы опали, песни спеты,

И собран хлеб, и скошен луг.

Дыши же радостным покоем

Над миром дорогих могил,

Как прежде ты дышала зноем,

Избытком страсти, буйством сил!

Насыться миром и свободой,

Как раньше делом и борьбой, -

И зимний сон, как всей природой,

Пусть долго властвует тобой!

С лицом и ясным и суровым

Удары снежных вихрей встреть,

Чтоб иль воскреснуть с майским зовом,

Иль в неге сладкой умереть!

8 октября 1909

В неконченом здании

Мы бродим в неконченом здании

По шатким, дрожащим лесам,

В каком–то тупом ожидании,

Не веря вечерним часам.

Бессвязные, странные лопасти

Нам путь отрезают... мы ждем.

Мы видим бездонные пропасти

За нашим неверным путем.

Оконные встретив пробоины,

Мы робко в пространства глядим:

Над крышами крыши надстроены,

Безмолвие, холод и дым.

Нам страшны размеры громадные

Безвестной растущей тюрьмы.

Над безднами, жалкие, жадные,

Стоим, зачарованы, мы.

Но первые плотные лестницы,

Ведущие к балкам, во мрак,

Встают как безмолвные вестницы,

Встают как таинственный знак!

Здесь будут проходы и комнаты!

Здесь стены задвинутся сплошь!

О думы упорные, вспомните!

Вы только забыли чертеж!

Свершится, что вами замыслено.

Громада до неба взойдет

И в глуби, разумно расчисленной.

Замкнет человеческий род.

И вот почему – в ожидании

Не верим мы темным часам:

Мы бродим в неконченом здании,

Мы бродим по шатким лесам!

1 февраля 1900

В ночной полумгле

В ночной полумгле, в атмосфере

Пьянящих, томящих духов,

Смотрел я на синий альков,

Мечтал о лесах криптомерий.

И вот – я лежу в полусне

На мху первобытного бора;

С мерцаньем прикрытого взора

Подруга прильнула ко мне.

Мы тешились оба охотой:

Гонялись за пестрым дроздом.

Потом, утомленно, вдвоем

Забылись недолгой дремотой.

Но чу! что за шелест лиан?

Опять вау–вау проказа?

Нет, нет! два блестящие глаза...

Подруга! мой лук! мой колчан!

Встревоженный шепот: «Валерий!

Ты бредишь. Скажи, что с тобой?

Мне страшно!» – Альков голубой

Сменяет хвою криптомерий.

Февраль 1895

В ответ

П. П. Перцову

Довольно, пахарь терпеливый,

Я плуг тяжелый свой водил.

А. Хомяков

Еще я долго поброжу

По бороздам земного луга,

Еще не скоро отрешу

Вола усталого - от плуга.

Вперед, мечта, мой верный вол!

Неволей, если не охотой!

Я близ тебя, мой кнут тяжел,

Я сам тружусь, и ты работай!

Нельзя нам мига отдохнуть,

Взрывай земли сухие глыбы!

Недолог день, но длинен путь,

Веди, веди свои изгибы!

Уж полдень. Жар палит сильней.

Н,е скоро тень над нами ляжет.

Пустынен кругозор полей.

«Бог помочь!» - нам никто не скажет.

А помнишь, как пускались мы

Весенним, свежим утром в поле

И думали до сладкой тьмы

С другими рядом петь на воле?

Забудь об утренней росе,

Не думай о ночном покое!

Иди по знойной полосе,

Мой верный вол, - нас только двое!

Нам кем-то высшим подвиг дан,

И спросит властно он отчета.

Трудись, пока не лег туман,

Смотри: лишь начата работа!

А в час, когда нам темнота

Закроет все пределы круга,

Не я, а тот, другой, - мечта, -

Сам отрешит тебя от плуга!

24 августа 1902

В ответ тому, кто предложил мне выбор

К. Бальмонту

Давно, средь всех соблазнов мира,

Одно избрал я божество,

На грозном пьедестале - лира,

Лук беспощадный в длани бога,

В чертах надменных - торжество.

Я с детства верен стреловержцу,

Тому, кем поражен Пифон,

И любо пламенному сердцу,

Когда в душе кипит тревога

В предчувствии, что близок он.

Иду меж торжищ и святилищ,

Слежу земные суеты;

Но в тайнике моих хранилищ

Я берегу одно лишь: гимнам

Мной посвященные листы.

Меня венчают иль поносят,

Мне дела нет. Как клевету,

Приемлю лавр, что мне подносят,

И в блеске дня, и в мраке дымном

Храня свободную мечту.

1911

В первый раз

Было? Не знаю. Мальстрёмом крутящим

Дни все, что было, сметают на дно.

Зельем пьянящим, дышу настоящим,

Заревом зорь мир застлало оно.

Прошлое сброшу, пустую одежду;

Годы - что полки прочитанных книг!

Я это - ты, ныне вскинутый, между

«Было» и «будет» зажегшийся миг.

В первый раз поле весной опьянело,

В первый раз город венчала зима,

В первый раз, в храмине туч, сине-белой

Молнией взрезана плотная тьма!

В первый раз, в первый - губ нежная

влажность

Губы мне жмет, я ловлю в первый раз

Грудь на груди вздохов страстных

протяжность,

Жуть, счастье, муку закинутых глаз.

В первый раз мысль, в жгучей зоркости, верит

Зовам толпы, с буйствам жизни слита:

Строить, крушить, в битву ринуться! Перед

Целью веков ниц простерта мечта.

Грозы! Любовь! Революция! - С новой

Волей влекусь в ваш глухой водомет,

Вас в первый раз в песнях славить готовый!

Прошлого - нет! День встающий - зовет!

23 ноября 1920

В полдень

Свершилось! молодость окончена!

Стою над новой крутизной.

Как было ясно, как утонченно

Сиянье утра надо мной.

Как жрец, приветствуя мгновения,

Великий праздник первых встреч,

Впивал все краски и все тени я,

Чтоб их молитвенно сберечь.

И чудом правды примиряющей

Мне в полдень пламенный дано

Из чаши длительно-сжигающей

Испить священное вино:

Признав в душе, навстречу кинутой,

Сны потаенные свои,

Увидеть небосвод, раздвинутый

Заветной радугой любви,

И сжать уста устами верными,

И жизнь случайностями сжать,

И над просторами безмерными

На крыльях страсти задрожать!

Зарю, закатно-розоперстую,

Уже предчувствуя вдали,

Смотрю на бездну, мне отверстую,

На шири моря и земли.

Паду, но к цели ослепительной

Вторично мне не вознестись,

И я с поспешностью томительной

Всем существом впиваю высь.

13 - 14 сентября 1903, 1904

В полях забытые усадьбы...

В полях забытые усадьбы

Свой давний дозирают сон.

И церкви сельские, простые

Забыли про былые свадьбы,

Про роскошь барских похорон.

Дряхлеют парки вековые

С аллеями душистых лип.

Над прудом, где гниют беседки,

В тиши, в часы вечеровые,

Лишь выпи слышен зыбкий всхлип.

Выходит месяц, нежит ветки

Акаций, нежит робость струй.

Он помнит прошлые затеи,

Шелк, кружева, на косах сетки,

Смех, шепот, быстрый поцелуй.

Теперь всё тихо. По аллее

Лишь жаба, волочась, ползет

Да еж проходит осторожно...

И всё бессильней, всё грустнее

Сгибаются столбы ворот.

Лишь в бурю, осенью, тревожно

Парк стонет громко, как больной,

Стряхнуть стараясь ужас сонный...

Старик! Жить дважды невозможно:

Ты вдруг проснешься, пробужденный

Внезапно взвизгнувшей пилой!

1910 - 1911

В прошлом

Ты не ведала слов отреченья.

Опустивши задумчивый взор,

Точно в церковь ты шла на мученья,

Обнаженной забыла позор.

Вся полна неизменной печали,

Прислонилась ты молча к столбу, –

И соломой тебя увенчали,

И клеймо наложили на лбу.

А потом, когда смели бичами

Это детское тело терзать,

Вся в крови поднята палачами,

«Я люблю» ты хотела сказать.

3 ноября 1894

В разрушенном Мемфисе

Как царственно в разрушенном Мемфисе,

Когда луна, тысячелетий глаз,

Глядит печально из померкшей выси

На город, на развалины, на нас.

Ленивый Нил плывет, как воды Стикса;

Громады стен проломленных хранят

Следы кирки неистового гикса;

Строг уцелевших обелисков ряд.

Я – скромный гость из молодой Эллады,

И, в тихий час таинственных планет,

Обломки громкого былого рады

Шепнуть пришельцу горестный привет:

«Ты, странник из земли, любимой небом,

Сын племени, идущего к лучам, –

Пусть ты клянешься Тотом или Фебом,

Внимай, внимай, о чужестранец, нам!

Мы были горды, высились высоко,

И сердцем мира были мы в веках, –

Но час настал, и вот, под бурей Рока,

Погнулись мы и полегли во прах.

В твоей стране такие же колонны,

Как стебли, капителью расцветут,

Падет пред ними путник удивленный,

Их чудом света люди назовут.

Но и твои поникнут в прах твердыни,

Чтоб после путники иной страны,

Останки храмов видя средь пустыни,

Дивились им, величьем смущены.

Быть может, в землях их восстанут тоже

Дворцы царей и капища богов, –

Но будут некогда и те похожи

На мой скелет, простертый меж песков.

Поочередно скиптр вселенской славы

Град граду уступает. Не гордись,

Пришелец. В мире все на время правы,

Но вечно прав лишь тот, кто держит высь!»

Торжествен голос царственных развалин,

Но, словно Стикс, струится черный Нил.

И диск луны, прекрасен и печален,

Свой вечный путь вершит над сном могил.

1913

В раю

Лишь закрою глаза, как мне видится берег

Полноводной реки, тени синей волны.

Дремлет небо одной из Полдневных Америк,

Чуть дрожа на качелях речной глубины.

Веет ветер какого-то лучшего века,

Веет юность свободной и гордой земли.

Мчатся легкие серны, друзья человека,

Песня вольных охотников молкнет вдали.

Обнаженные юноши, девы и дети

Выбегают на отмель веселой толпой

И бросаются в воду, при радостном свете,

Словно горсти жемчужин, блестя за водой.

Длится время, качаются зыби заката,

Здесь и там задымился и светит костер.

Дева спутника игр обнимает, как брата...

О, как сладки во мгле поцелуи сестер!

Да, я знаю те земли и знаю то время,

Их свободно и быстро в мечтах узнаю...

И часами смотрю на блаженное племя,

И как путник-прохожий я с ними в раю!

6 мая 1903

В такие дни

Расплавлены устои жизни прежней,

Над мировым костром мы - взлет огня.

Еще безумней и опять мятежней,

Вихрь беспощадных искр, взметай меня!

Мечту пронзили миллионы волей,

Мысль в зареве бессчетных дум, зорка, -

Ломая, строить новый Капитолий,

Класть цоколи стен, взмеченных в века!

Не пламя ль влито в трепетные жилы?

Мой каждый вздох не роковой ли хмель?

Содружный труд упорно троит силы,

Застлала мглу слепительная цель.

Но в эти дни все взнесено в безмерность,

Жизнь - от земли в зенит веретено!

Желанья - смерч, стальная плаха - верность,

Победный лавр и иглы пуль - одно!

В святом кругу приветствий и проклятий,

Где жезл Судьбы сметает дни и кровь,

Язвит целебней серп ночных объятий,

Уста к устам смертельней гнет любовь!

1920

* * *

В тиши задремавшего парка

«Люблю» мне шепнула она.

Луна серебрилась так ярко,

Так зыбко дрожала волна.

Но миг этот не был желанным,

Мечты мои реяли прочь,

И все мне казалось обманным,

Банальным, как лунная ночь.

Сливая уста в поцелуе,

Я помнил далекие сны,

Другие сверкавшие струи,

Иное мерцанье луны.

6 августа 1893

В цыганском таборе

У речной изложины -

Пестрые шатры.

Лошади стреножены,

Зажжены костры.

Странно под деревьями

Встретить вольный стан -

С древними кочевьями

Сжившихся цыган!

Образы священные

Пушкинских стихов!

Тени незабвенные

Вяземского строф!

Всё, что с детства впитано,

Как мечта мечты, -

Предо мной стоит оно

В ризе темноты!

Песнями и гулами

Не во сне ль живу?

Правда ль, - с Мариулами

Встречусь наяву?

Словно сам - в хламиде я,

Словно - прошлый век.

Сказку про Овидия

Жду в толпе Алек.

Пусть кусками рваными

Виснут шали с плеч;

Пусть и ресторанами

Дышит чья-то речь;

Пусть и электрический

Над вокзалом свет!

В этот миг лирический

Скудной правды - нет!

1915

Вариации, на тему Медного всадника

Над омраченным Петроградом

Дышал ноябрь осенним хладом.

Дождь мелкий моросил. Туман

Все облекал в плащ затрапезный.

Все тот же медный великан,

Топча змею, скакал над бездной.

Там, у ограды, преклонен,

Громадой камня отенен,

Стоял он. Мыслей вихрь слепящий

Летел, взвивая ряд картин, -

Надежд, падений и годин.

Вот - вечер; тот же город спящий,

Здесь двое под одним плащом

Стоят, кропимые дождем,

Укрыты сумрачным гранитом,

Спиной к приподнятым копытам.

Как тесно руки двух слиты!

Вольнолюбивые мечты

Спешат признаньями меняться;

Встает в грядущем день, когда

Народы мира навсегда

В одну семью соединятся.

Но годы шли. Другой не тут.

И рати царские метут

Литвы мятежной прах кровавый

Под грозный зов его стихов.

И заглушат ли гулы славы

Вопль здесь встающих голосов,

Где первой вольности предтечи

Легли под взрывами картечи!

Иль слабый стон, каким душа

Вильгельма плачет с Иртыша!

А тот же, пристально-суровый

Гигант, взнесенный на скале!

Ужасен ты в окрестной мгле,

Ты, демон площади Петровой!

Виденье призрачных сибилл,

В змею - коня копыта вбил,

Уздой железной взвил Россию,

Чтоб двух племен гнев, стыд и страх,

Как укрощенную стихию,

Праправнук мог топтать во прах!

Он поднял взор. Его чело

К решетке хладной прилегло,

И мыслей вихрь вскрутился, черный,

Зубцами молний искривлен.

«Добро, строитель чудотворный!

Ужо тебе!» - Так думал он.

И сквозь безумное мечтанье,

Как будто грома грохотанье,

Он слышал топот роковой.

Уже пуста была ограда,

Уже скакал по камням града -

Над мутно плещущей Невой -

С рукой простертой Всадник Медный...

Куда он мчал слепой порыв?

И, исполину путь закрыв,

С лучом рассвета, бело-бледный,

Стоял в веках Евгений бедный.

28 октября 1923

Вдоль моря

Мы едем вдоль моря, вдоль моря, вдоль моря...

По берегу – снег, и песок, и кусты;

Меж морем и небом, просторы узоря,

Идет полукруг синеватой черты.

Мы едем, мы едем, мы едем... Предгорий

Взбегает, напротив, за склонами склон;

Зубчатый хребет, озираясь на море,

За ними белеет, в снегах погребен.

Всё дальше, всё дальше, всё дальше... Мы вторим

Колесами поезда гулу валов;

И с криками чайки взлетают над морем,

И движутся рядом гряды облаков.

Мелькают, мелькают, мелькают, в узоре,

Мечети, деревни, деревья, кусты...

Вот кладбище, смотрится в самое море,

К воде наклоняясь, чернеют кресты.

Все пенные, пенные, пенные, в море

Валы затевают свой вольный разбег,

Ликуют и буйствуют в дружеском споре,

Взлетают, сметая с прибрежня снег...

Мы едем... Не числю, не мыслю, не спорю:

Меня покорили снега и вода...

Сбегают и нивы и пастбища к морю,

У моря по снегу блуждают стада.

Цвет черный, цвет белый, цвет синий... Вдоль моря

Мы едем; налево – белеют хребты,

Направо синеют, просторы узоря,

Валы, и над ними чернеют кресты.

Мы едем, мы едем, мы едем! Во взоре

Все краски, вся радуга блеклых цветов,

И в сердце – томленье застывших предгорий

Пред буйными играми вольных валов!

1917

Век за веком

Взрывают весенние плуги

Корявую кожу земли, –

Чтоб осенью снежные вьюги

Пустынный простор занесли.

Краснеет лукаво гречиха,

Синеет младенческий лен...

И снова все бело и тихо,

Лишь волки проходят как сон.

Колеблются нивы от гула,

Их топчет озлобленный бой...

И снова безмолвно Микула

Взрезает им грудь бороздой.

А древние пращуры зорко

Следят за работой сынов,

Ветлой наклоняясь с пригорка,

Туманом вставая с лугов.

И дальше тропой неизбежной,

Сквозь годы и бедствий и смут,

Влечется, суровый, прилежный,

Веками завещанный труд.

Великое вблизи неуловимо...

Великое вблизи неуловимо,

Лишь издали торжественно оно,

Мы все проходим пред великим мимо

И видим лишь случайное звено.

Венеция

Почему под солнцем юга в ярких красках и цветах,

В формах выпукло-прекрасных представал пред взором

прах?

Здесь - пришлец я, но когда-то здесь душа моя жила.

Это понял я, припомнив гондол черные тела.

Это понял, повторяя Юга полные слова,

Это понял, лишь увидел моего святого Льва!

От условий повседневных жизнь свою освободив,

Человек здесь стал прекрасен и как солнце горделив.

Он воздвиг дворцы в лагуне, сделал дожем рыбака,

И к Венеции безвестной поползли, дрожа, века.

И доныне неизменно все хранит здесь явный след

Прежней дерзости и мощи, над которой смерти нет.

1902

Веселый зов весенней зелени...

Веселый зов весенней зелени,

Разбег морских надменных волн,

Цветок шиповника в расселине,

Меж туч луны прозрачный челн,

Весь блеск, весь шум, весь говор мира,

Соблазны мысли, чары грез, -

От тяжкой поступи тапира

До легких трепетов стрекоз, -

Еще люблю, еще приемлю,

И ненасытною мечтой

Слежу, как ангел дождевой

Плодотворит нагую землю!

Какие дни мне предназначены

И в бурях шумных, и в тиши,

Но цел мой дух, и не растрачены

Сокровища моей души!

Опять поманит ли улыбкой

Любовь, подруга лучших лет,

Иль над душой, как влага зыбкой,

Заблещет молний синий свет, -

На радости и на страданья

Живым стихом отвечу я,

Ловец в пучине бытия

Стоцветных перлов ожиданья!

Приди и ты, живых пугающий,

Неотвратимый, строгий час,

Рукой холодной налагающий

Повязку на сиянье глаз!

В тебе я встречу новый трепет,

Твой лик загадочный вопью, -

Пусть к кораблю времен прицепит

Твоя рука мою ладью.

И, верю, вечностью хранимый,

В тех далях я узнаю вновь

И страсть, и горесть, и любовь,

Блеск дня, чернь ночи, вёсны, зимы!..

1911

Весна (Белая роза дышала...)

Белая роза дышала на тонком стебле.

Девушка вензель чертила на зимнем стекле.

Голуби реяли смутно сквозь призрачный снег.

Грезы томили все утро предчувствием нег.

Девушка долго и долго ждала у окна.

Где–то за морем тогда расцветала весна.

Вечер настал, и земное утешилось сном.

Девушка плакала ночью в тиши, – но о ком?

Белая роза увяла без слез в эту ночь.

Голуби утром мелькнули – и кинулись прочь.

8 января 1896

Весной

Не в первый раз твои поля

Обозреваю я, Россия;

Чернеет взрытая земля,

Дрожат, клонясь, овсы тугие

И, тихо листья шевеля,

Берез извилины родные.

Вот косогор, а вот река,

За лесом — вышка колокольни;

Даль беспредельно широка,

Простор лугов, что шаг, раздольней;

Плывут неспешно облака

Так высоко над жизнью дольней.

Вы неизменны, дали нив,

Где свежий колос нежно зреет!

Сон пашни новой, ты красив,

Тебя встающий день лелеет!

И с неба радостный призыв

Опять в весеннем ветре веет.

Да, много ты перенесла,

Россия, сумрачной невзгоды,

Пока, алея, не взошла

Заря сознанья и свободы!

Но сила творчества — светла

В глубоких тайниках природы.

Нет места для сомнений тут,

Где вольны дали, глуби сини,

Где васильки во ржи цветут,

Где запах мяты и полыни,

Где от начала бодрый труд

Был торжествующей святыней.

7 июня 1920

Веснянка

Лишь на севере мы ценим

   Весь восторг весны, –

Вешней неги не обменим

   На иные сны.

После долгой ночи зимней

   Нежен вешний день,

Ткани мглы гостеприимной

   Расстилает тень.

Там, где землю крыл по склонам

   Одноцветный снег,

Жжет глаза в лесу зеленом

   Молодой побег!

В душу к нам глядит подснежник

   Взором голубым;

Даже старый хлам, валежник,

   Кажется живым!

Мы весной живем, как дети,

   Словно бредим вслух;

В свежих красках, в ясном свете

   Оживает дух!

Каждый маю стал союзник

   И врагом зимы,

Каждый счастлив, словно узник,

   Выйдя из тюрьмы!

1918

Вечерний прилив

Кричат афиши, пышно-пестрые,

И стонут вывесок слова,

И магазинов светы острые

Язвят, как вопли торжества.

Там спят за стеклами материи,

Льют бриллианты яркий яд,

И над звездой червонцев - серии

Сияньем северным горят.

Прорезан длинными колодцами

Горящих улиц, - город жив,

Киша бессчетными уродцами,

Вечерний празднует прилив.

Скрыв небеса с звездами чуткими,

Лучи синеют фонарей -

Над мудрецами, проститутками,

Над зыбью пляшущих людей.

Кадрилей нарушая линии,

Меж пар кружащихся - звеня,

Трамваи мечут молньи синие,

Автомобили - сноп огня.

Позор, под музыку колесную,

Вознес смычок, как дирижер,

И слил толпу многоголосную

В единый и священный хор:

«Мы славим, Прах, Твое Величество,

Тебе ведем мы хоровод,

Вкруг алтарей из электричества,

Вонзивших копья в небосвод!»

Апрель - декабрь 1906

Возвращение

Я убежал от пышных брашен,

От плясок сладострастных дев,

Туда, где мир уныл и страшен;

Там жил, прельщения презрев.

Бродил, свободный, одичалый,

Таился в норах давней мглы;

Меня приветствовали скалы,

Со мной соседили орлы.

Мои прозренья были дики,

Мой каждый день запечатлен;

Крылато–радостные лики

Глядели с довременных стен.

И много зим я был в пустыне,

Покорно преданный Мечте...

Но был мне глас. И снова ныне

Я – в шуме слов, я – в суете.

Надел я прежнюю порфиру,

Умастил мирром волоса.

Едва предстал я, гордый, пиру,

«Ты царь!» – решили голоса.

Среди цариц веселой пляски

Я вольно предызбрал одну:

Да обрету в желаньи ласки

Свою безвольную весну!

И ты, о мой цветок долинный,

Как стебель, повлеклась ко мне.

Тебя пленил я сказкой длинной...

Ты – наяву, и ты – во сне.

Но если, страстный, в миг заветный,

Заслышу я мой трубный звук,

– Воспряну! Кину клич ответный

И вырвусь из стесненных рук!

31 марта 1900

Вот брошен я какой-то силой...

Вот брошен я какой-то силой

На новый путь.

И мне не нужно все, что было!

Иное будь!

Вокруг туманность и безбрежность,

Как море, высь.

Мечта моя! в том неизбежность:

Ей покорись.

В ночном лесу, где мгла и сыро,

Ищу тропу,

Иду по ней и к тайнам мира,

И вспять, в толпу.

Как укрощенная пантера,

Покорной будь:

Да снидет к нам обоим вера

В безвестный путь.

Август 1901

Всё кончено

Всё кончено, меж нами связи нет...

А. Пушкин.

Эта светлая ночь, эта тихая ночь,

Эти улицы, узкие, длинные!

Я спешу, я бегу, убегаю я прочь,

Прохожу тротуары пустынные.

Я не в силах восторга мечты превозмочь,

Повторяю напевы старинные,

И спешу, и бегу, – а прозрачная ночь

Стелет тени, манящие, длинные.

Мы с тобой разошлись навсегда, навсегда!

Что за мысль, несказанная, странная!

Без тебя и наступят и минут года,

Вереница неясно туманная.

Не сойдёмся мы вновь никогда, никогда,

О любимая, вечно желанная!

Мы расстались с тобой навсегда, навсегда...

Навсегда? Что за мысль несказанная!

Сколько сладости есть в тайной муке мечты.

Этой мукой я сердце баюкаю,

В этой муке нашёл я родник красоты,

Упиваюсь изысканной мукою.

«Никогда мы не будем вдвоём, – я и ты...»

И на грани пред вечной разлукою

Я восторгов ищу в тайной муке мечты,

Я восторгами сердце баюкаю.

14 ноября 1895

Все чаще

Все чаще по улицам Вильно

Мелькает траурный креп.

Жатва войны обильна,

Широк разверзнутый склеп.

Все чаще в темных костелах,

В углу, без сил склонена,

Сидит, в мечтах невеселых

Мать, сестра иль жена.

Война, словно гром небесный,

Потрясает испуганный мир...

Но все дремлет ребенок чудесный,

Вильно патрон – Казимир.

Все тот же, как сон несказанный,

Как сон далеких веков,

Подымет собор святой Анны

Красоту точеных венцов.

И море все той же печали,

Все тех же маленьких бед,

Шумит в еврейском квартале

Под гулы русских побед.

17 августа 1914, Вильно

Всем

О, сколько раз, блаженно и безгласно,

В полночной мгле, свою мечту храня,

Ты думала, что обнимаешь страстно –

          Меня!

Пусть миги были тягостно похожи!

Ты верила, как в первый день любя,

Что я сжимаю в сладострастной дрожи –

          Тебя!

Но лгали образы часов бессонных,

И крыли тайну створы темноты:

Была в моих объятьях принужденных –

          Не ты!

Вскрыть сладостный обман мне было больно,

И я молчал, отчаянье тая...

Но на твоей груди лежал безвольно –

          Не я!

О, как бы ты, страдая и ревнуя,

Отпрянула в испуге предо мной,

Поняв, что я клонюсь, тебя целуя, –

          К другой!

15 июля 1915, Бурково

Встреча

Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида,

в царстве пламенного Ра,

Ты давно меня любила, как Озириса Изида, друг,

царица и сестра!

И клонила пирамида тень на наши вечера.

Вспомни тайну первой встречи, день, когда во храме

пляски увлекли нас в темный круг,

Час, когда погасли свечи и когда, как в странной сказке,

каждый каждому был друг,

Наши речи, наши ласки, счастье, вспыхнувшее вдруг!

Разве ты, в сияньи бала, легкий стан склонив мне в руки,

через завесу времен,

Не расслышала кимвала, не постигла гимнов звуки

и толпы ответный стон?

Не сказала, что разлуки - кончен, кончен долгий сон!

Наше счастье - прежде было, наша страсть -

воспоминанье, наша жизнь - не в первый раз,

И, за временной могилой, неугасшие желанья

с прежней силой дышат в нас,

Как близ Нила, в час свиданья, в роковой и краткий час!

1906, 1907

Всхождение

А лестница вес круче...

Не оступлюсь ли я?

Urhi et Orhi

Как пинт чудовищный, свиваясь вкруг стены,

Восходит лестница на высь гигантской башни.

Давно исчезло дно безмерной глубины,

Чтоб дальше сделать шаг, все должно быть бесстрашней.

За ярусом - другой; сквозь прорези бойниц

Я вижу только ночь да слабый отблеск звездный;

И нет огней земли, и нет полночных птиц,

И в страшной пустоте висит мой путь железный.

Направо к камням жмусь; налево нет перил;

Зловеще под ногой колеблются ступени.

Гляжу наверх - темно; взглянуть назад - нет сил;

Бессильный факел мой бросает тень на тени.

Кто, Дьявол или Бог, какой народ, когда

Взвел башню к небесам, как древле в Вавилоне?

И кто, пророк иль враг, меня привел сюда

На склоне злого дня и дней моих на склоне?

И что там, в высоте? божественный покой,

Где снимет предо мной Изида покрывало?

Иль черное кольцо и только свод глухой,

И эхо прокричит во тьме: «Начни сначала!»

Не знаю. Но иду; мечу свой факел ввысь;

Ступени бью ногой; мой дух в.схожденьем хмелен.

Огонь мой, дослужи! нога, не оступись!..

Иль этот адский винт, и правда, беспределен?

8 декабря 1914

Вячеславу Иванову

Когда впервые, в годы блага,

Открылся мне священный мир

И я со скал Архипелага

Заслышал зов истлевших лир,

Когда опять во мне возникла

Вся рать, мутившая Скамандр,

И дерзкий вскормленник Перикла,

И завершитель Александр, -

В душе зажглась какая вера!

С каким забвением я пил

И нектар сладостный Гомера,

И твой безумный хмель, Эсхил!

Как путник над разверстой бездной,

Над тайной двадцати веков,

Стремил я руки бесполезно

К былым теням, как в область снов.

Но путь был долог, сердце слепло,

И зоркость грез мрачили дни,

Лишь глубоко под грудой пепла

Той веры теплились огни.

И вот, в столице жизни новой,

Где всех стремящих сил простор,

Ты мне предстал: и жрец суровый,

И вечно юный тирсофор!

Как странен в шуме наших споров,

При нашей ярой слепоте,

Напев твоих победных хоров

К неумиравшей красоте!

И нашу северную лиру

Сведя на эолийский звон,

Ты возвращаешь мне и миру

Родной и близкий небосклон!

16 ноября 1903

Гарибальди

Что сделал ты, кем был, не это важно!

Но ты при жизни стал священным мифом,

В народной памяти звенишь струной протяжной,

Горишь в веках святым иероглифом!

Что свято в слове роковом «свобода»,

Что в слове «родина» светло и свято,

Для итальянского народа

Всё в имени твоем объято.

Кто б ни был итальянец: ладзарони,

Купец, поэт, вельможа, иль убийца, -

Он склонится, как пред царем в короне,

Пред красным колпаком гарибальдийца.

Ты в сотнях изваяниях умножен,

В деревне, в городе, в открытом поле;

Стоишь, восторжен и тревожен,

Зовя сограждан к торжеству и к воле;

Но, пламенный трибун и вождь толпы упорный,

При всех паденьях не терявший веры!

Твой пьедестал нерукотворный -

Гранит Капреры!

10 декабря 1913

Гимн Афродите

За длительность вот этих мигов странных,

За взгляд полуприкрытый глаз туманных,

За влажность губ, сдавивших губы мне,

За то, что здесь, на медленном огне,

В одном биенье сердце с сердцем слито,

Что равный вздох связал мечту двоих,—

        Прими мой стих,

        Ты, Афродита!

За то, что в дни, когда поля, серея,

Покорно ждут холодных струй Борея,—

Твой луч, как меч, взнесенный надо мной,

Вновь льет в мой сад слепительность и зной,

Что зелень светлым Аквилоном взвита,

Что даль в цветах и песни реют в них,—

        Прими мой стих,

        Ты, Афродита!

За все, что будет и не быть не может,

Что сон и этот будет скоро дожит,

Что видеть мне, в час сумрачных разлук,

Разомкнутым кольцо горячих рук,

Что тайно в страсти желчь отравы скрыта,

Что сводит в Ад любовь рабов своих,—

        Прими мой стих,

        Ты, Афродита!

2 сентября 1920

Город вод

Был он, за шумным простором

Грозных зыбей океана,

Остров, земли властелин.

Тает пред умственным взором

Мгла векового тумана,

Сумрак безмерных глубин.

Было то — утро вселенной,

Счет начинавших столетий,

Праздник всемирной весны.

В радости жизни мгновенной,

Люди там жили, как дети,

С верой в волшебные сны.

Властвуя островом, смело

Царства раздвинул границы

Юный и мощный народ...

С моря далеко горело

Чудо всесветной столицы,

Дивного Города Вод.

Был он — как царь над царями.

Все перед ним было жалко:

Фивы, Мемфис, Вавилон.

Он, опоясан кругами

Меди, свинца, орихалка,

Был — как огнем обнесен!

Высилась в центре громада

Храма Прозрачного Света —

Дерзостной воли мечта,

Мысли и взорам услада,

Костью слоновой одета,

Золотом вся залита.

Статуи, фрески, колонны,

Вязь драгоценных металлов,

Сноп самоцветных камней;

Сонм неиссчетный, бессонный,

В блеск жемчугов и кораллов,

В шелк облаченных людей!

Первенец древнего мира,

Был он единственным чудом,

Город, владыка земель,

Тот, где певучая лира

Вольно царила над людом,

Кисть, и резец, и свирель;

Тот, где издавна привыкли

Чтить мудрецов; где лежали

Ниц перед ними цари;

Тот, где все знанья возникли,

Чтоб обессмертить все дали

Благостью новой зари!

Был — золотой Атлантиды

Остров таинственно–властный,

Ставивший вехи в веках:

Символы числ, пирамиды,—

В Мексике жгуче–прекрасной,

В нильских бесплодных песках.

Был,— но его совершенства

Грани предельной достигли,

Может быть, грань перешли...

И, исчерпав все блаженства,

Все, что возможно, постигли

Первые дети Земли.

Дерзко умы молодые

Дальше, вперед посягнули,

К целям запретным стремясь...

Грозно восстали стихии,

В буре, и в громе, и в гуле

Мира нарушили связь.

Пламя, и дымы, и пены

Встали, как вихрь урагана;

Рухнули тверди высот;

Рухнули башни и стены,

Все,— и простор Океана

Хлынул над Городом Вод!

1917

Городу

Дифирамб

Царя властительно над долом,

Огни вонзая в небосклон,

Ты труб фабричных частоколом

Неумолимо окружен.

Стальной, кирпичный и стеклянный,

Сетями проволок обвит,

Ты – чарователь неустанный,

Ты – неслабеющий магнит.

Драконом, хищным и бескрылым,

Засев, – ты стережешь года,

А по твоим железным жилам

Струится газ, бежит вода.

Твоя безмерная утроба

Веков добычей не сыта, –

В ней неумолчно ропщет Злоба,

В лей грозно стонет Нищета.

Ты, хитроумный, ты, упрямый,

Дворцы из золота воздвиг,

Поставил праздничные храмы

Для женщин, для картин, для книг;

Но сам скликаешь, непокорный,

На штурм своих дворцов – орду

И шлешь вождей на митинг черный:

Безумье, Гордость и Нужду!

И в ночь, когда в хрустальных залах

Хохочет огненный Разврат

И нежно пенится в бокалах

Мгновений сладострастных яд, –

Ты гнешь рабов угрюмых спины,

Чтоб, исступленны и легки,

Ротационные машины

Ковали острые клинки.

Коварный змей с волшебным взглядом!

В порыве ярости слепой

Ты нож, с своим смертельным ядом,

Сам подымаешь над собой.

1907

Гребцы триремы

Тесно во мгле мы сидим,

Люди, над ярусом ярус.

Зыблются ветром живым

Где-то и стяги и парус!

В узкие окна закат

Красного золота бросил.

Выступил сумрачный ряд

Тел, наклоненных у весел.

Цепи жестоки. Навек

К месту прикованы все мы.

Где теперь радостный бег

Нами влекомой триремы?

Режем ли медленный Нил,

Месим ли фризскую тину?

Или нас Рок возвратил

К белому мысу Пахину?

Песню нам, что ли, начать?

Но не расслышат и жалоб

Те, кто достойны дышать

Морем с разубранных палуб!

Кто там? Нагая ль жена

Дремлет на шкуре пантеры?

Чу! это песня слышна

В честь венценосной гетеры.

Или то Цезарь-певец

Лирой тревожит Тритона,

Славя свой вечный венец,

Славя величие трона?

Нет! то военных рожков

Вызов, готовящий к бою!

Я для друзей иль врагов

Волны упругие рою?

Эх, что мечтать! все равно -

Цезаря влечь иль пирата!

Тускло струится в окно

Отблеск последний заката.

Быстро со мглой гробовой

Снова сливаемся все мы,

Мча на неведомый бой

Бег быстролетной триремы.

1904

Груз

Книг, статуй, гор, огромных городов,

И цифр, и формул груз, вселенной равный,

Всех опытов, видений всех родов,

Дней счастья, мигов скорби своенравной,

И слов, любовных снов, сквозь бред ночей,

Сквозь пламя рук, зов к молниям бессменным,

Груз, равный вечности в уме! - на чьей

Груди я не дрожал во сне надменном?

Стон Клеопатр, вздох Федр, мечты Эсфирей,

Не вы ль влились, - медь в память, - навсегда!

Где фильмы всей земли кружат в эфире,

Еще звучат, поют векам - их «да»!

Взношу лицо; в окно простор звездистый,

Плечо к плечу, вздох нежный у виска.

Миг, новый миг, в упор былых вгнездись ты!

Прибой швырнул на берег горсть песка.

Сбирай в пригоршни книги, жизни, сны, -

Своих Голландии в гул морской плотины, -

Вбирай в мечты все годы, - с крутизны

Семи холмов покорный мир латины!

А им, а тем, кто в буйстве ветра ниц

Клонились, лица - «Страшный суд» Орканий,

Им - в счет слепот иль - в ряд цветных страниц;

Горсть на берег, лот в груз живых сверканий!

10 октября 1921

Грядущие гунны

Топчи их рай, Аттила.

Вяч. Иванов

Где вы, грядущие гунны,

Что тучей нависли над миром!

Слышу ваш топот чугунный

По еще не открытым Памирам.

На нас ордой опьянелой

Рухните с темных становий –

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови.

Поставьте, невольники воли,

Шалаши у дворцов, как бывало,

Всколосите веселое поле

На месте тронного зала.

Сложите книги кострами,

Пляшите в их радостном свете,

Творите мерзость во храме, –

Вы во всем неповинны, как дети!

А мы, мудрецы и поэты,

Хранители тайны и веры,

Унесем зажженные светы,

В катакомбы, в пустыни, в пещеры.

И что, под бурей летучей.

Под этой грозой разрушений,

Сохранит играющий Случай

Из наших заветных творений?

Бесследно все сгибнет, быть может,

Что ведомо было одним нам,

Но вас, кто меня уничтожит,

Встречаю приветственным гимном.

Осень 1904, 30 июля – 10 августа 1905

Грядущий гимн

Солнце летит неизмерной орбитой,

Звезды меняют шеренгами строй...

Что ж, если что–то под солнцем разбито?

Бей, и удары удвой и утрой!

Пал Илион, чтобы славить Гомеру!

Распят Христос, чтобы Данту мечтать!

Правду за вымысел! меру за меру!

Нам ли сказанья веков дочитать!

Дни отбушуют, и станем мы сами

Сказкой, виденьем в провале былом.

Кем же в столетья войдем? голосами

Чьими докатится красный псалом?

Он, нам неведомый, встанет, почует

Истину наших разорванных дней,—

То, что теперь лишь по душам кочует,

Свет, что за далью полней и видней.

Станут иными узоры Медведиц,

Станет весь мир из машин и из воль...

Все ж из былого, поэт–сердцеведец,

Гимн о былом — твой — восславить позволь!

Ноябрь 1921

* * *

Odi et amo.

Catullus *

Да, можно любить, ненавидя,

Любить с омраченной душой,

С последним проклятием видя

Последнее счастье – в одной!

О, слишком жестокие губы,

О, лживый, приманчивый взор,

Весь облик, и нежный и грубый,

Влекущий, как тьма, разговор!

Кто магию сумрачной власти

В ее приближения влил?

Кто ядом мучительной страсти

Объятья ее напоил?

Хочу проклинать, но невольно

О ласках привычных молю.

Мне страшно, мне душно, мне больно...

Но я повторяю: люблю!

Читаю в насмешливом взоре

Обман, и притворство, и торг...

Но есть упоенье в позоре

И есть в униженьи восторг!

Когда поцелуи во мраке

Вонзают в меня лезвие,

Я, как Одиссей о Итаке,

Мечтаю о днях без нее.

Но лишь Калипсо я покинул,

Тоскую опять об одной.

О горе мне! жребий я вынул,

Означенный черной чертой!

--

* Ненавижу и люблю (лат.). – Катулл.

1911

Давно ли в моем непокорном уме...

Давно ли в моем непокорном уме

Сияли, как светоч, победные мысли,

Но время настало, и тени повисли,

И бродит сознанье во тьме.

При трепетных вспышках, в томительном блеске

На миг озаряется мир темноты,

Мелькают картины, фигуры, черты,

Погибших времен арабески...

Но долог ли этот мерцающий свет?

Таинственных замыслов смутные знаки

С последним величием гаснут во мраке

И дня воскресенья - им нет.

30 июня

* * *

Давно ушел я в мир, где думы,

Давно познал нездешний свет.

Мне странны красочные шумы,

Страстям — в душе ответа нет.

Могу я медлить миг мгновенный,

Но ввысь иду одной тропой.

Кто мне шепнул о жизни пленной?

— Моя звезда! я только твой

25 января 1900

Данте

Безумцы и поэты наших дней

В согласном хоре смеха и презренья

Встречают голос и родных теней.

Давно пленил мое воображенье

Угрюмый образ из далеких лет,

Раздумий одиноких воплощенье.

Я вижу годы, как безумный бред,

Людей, принявших снова вид звериный,

Я слышу вой во славу их побед

(То с гвельфами боролись гибеллины!).

И в эти годы с ними жил и он, -

На всей земле прообраз наш единый.

Подобных знал он лишь в дали времен,

А в будущем ему виднелось то же,

Что в настоящем, - безобразный сон.

Мечтательный, на девушку похожий,

Он приучался к зрелищу смертей,

Но складки на челе ложились строже.

Он, веривший в величие людей,

Со стоном звал: пускай придут владыки

И усмирят бессмысленных детей.

Под звон мечей, проклятия и крики

Он меж людей томился, как в бреду...

О Данте! о, отверженец великий, -

Воистину ты долго жил - в аду!

6 октября 1898

Данте в Венеции

По улицам Венеции, в вечерний

Неверный час, блуждал я меж толпы,

И сердце трепетало суеверней.

Каналы, как громадные тропы,

Манили в вечность; в переменах тени

Казались дивны строгие столпы,

И ряд оживших призрачных строений

Являл очам, чего уж больше нет,

Что было для минувших поколений.

И, словно унесенный в лунный свет,

Я упивался невозможным чудом,

Но тяжек был мне дружеский привет...

В тот вечер улицы кишели людом,

Во мгле свободно веселился грех,

И был весь город дьявольским сосудом.

Бесстыдно раздавался женский смех,

И зверские мелькали мимо лица...

И помыслы разгадывал я всех.

Но вдруг среди позорной вереницы

Угрюмый облик предо мной возник.

Так иногда с утеса глянут птицы, –

То был суровый, опаленный лик.

Не мертвый лик, но просветленно–страстный.

Без возраста – не мальчик, не старик.

И жалким нашим нуждам не причастный,

Случайный отблеск будущих веков,

Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.

Мгновенно замер говор голосов,

Как будто в вечность приоткрылись двери,

И я спросил, дрожа, кто он таков.

Но тотчас понял: Данте Алигьери.

18 декабря 1900

Дачи осенью

Люблю в осенний день несмелый

Листвы сквозящей слушать плач,

Вступая в мир осиротелый

Пустынных и закрытых дач.

Забиты досками террасы,

И взор оконных стекол слеп,

В садах разломаны прикрасы,

Лишь погреб приоткрыт, как склеп.

Смотрю я в парки дач соседних,

Вот листья ветром взметены,

И трепеты стрекоз последних,

Как смерть вещающие сны.

Я верю: в дни, когда всецело

Наш мир приветит свой конец,

Так в сон столицы опустелой

Войдет неведомый пришлец.

8 сентября 1900

Два крыла

После тех самых путей и перепутий,

Мимо зеркала теней, все напевы в мечтах,

Под семицветием радуги медля в пышном приюте,

Где девятой Каменой песнь была начата, -

Я роком был брошен, где миг всегда молод,

Где опыты стали - не к часу, в тени,

Где дали открыты на море, на молы, -

В такое безумье, в такие дни.

Здесь была наша встреча; но разные видения

За собой увлекали мы с разных дорог:

Рим и мир миновал я, ты - первое предупреждение

Объявляла, вступая в жизнь едва на порог.

Но в оклике ль коршунов, в орлем ли клекоте

Мы подслушали оба соблазн до высот,

Словно оба лежали мы, у стремнины, на локте, и

Были оба бездетны, как стар был Казот.

И в бессмертности вымысла, и в сутолоке хлопотной,

И где страсть Евредику жалит из трав,

Ты - моя молодость, я - твоя опытность,

Ты - мне мать и любовница, я - твой муж и сестра.

Два крыла мощной птицы, мы летим над атоллами

К тем граням, где Полюс льды престольно простер

И над полыми глубями в небе полное полымя

Бродит, весть от планеты к планетам, в простор!

24 марта 1923

Дедал и Икар

Дедал

Мой сын! мой сын! будь осторожен,

Спокойней крылья напрягай,

Под ветром путь наш ненадежен,

Сырых туманов избегай.

Икар

Отец! ты дал душе свободу,

Ты узы тела разрешил.

Что ж медлим? выше! к небосводу!

До вечной области светил!

Дедал

Мой сын! мы вырвались из плена,

Но пристань наша далека:

Под нами - гривистая пена,

Над нами реют облака...

Икар

Отец! что облака! что море!

Удел наш - воля мощных птиц:

Взлетать на радостном просторе,

Метаться в далях без границ!

Дедал

Мой сын! Лети за мною следом,

И верь в мой зрелый, зоркий ум.

Мне одному над морем ведом

Воздушный путь до белых Кум.

Икар

Отец! К чему теперь дороги!

Спеши насытить счастьем грудь!

Вторично не позволят боги

До сфер небесных досягнуть!

Дедал

Мой сын! Не я ль убор пернатый

Сам прикрепил к плечам твоим!

Взлетим мы дважды, и трикраты,

И сколько раз ни захотим!

Икар

Отец! Сдержать порыв нет силы!

Я опьянел! я глух! я слеп!

Взлетаю ввысь, как в глубь могилы,

Бросаюсь к солнцу, как в Эреб!

Дедал

Мой сын! мой сын! Лети срединой,

Меж первым небом и землей...

Но он - над стаей журавлиной,

Но он - в пучине золотой!

О юноша! презрев земное,

К орбите солнца взнесся ты,

Но крылья растопились в зное,

И в море, вечно голубое,

Безумец рухнул с высоты.

1 апреля 1908

Демон самоубийства

И кто, в избытке ощущений,

Когда кипит и стынет кровь,

Не ведал наших искушений,

Самоубийство и любовь!

Ф. Тютчев

Своей улыбкой, странно–длительной,

Глубокой тенью черных глаз

Он часто, юноша пленительный,

Обворожает, скорбных, нас.

В ночном кафе, где электрический

Свет обличает и томит

Он речью, дьявольски–логической,

Вскрывает в жизни нашей стыд.

Он в вечер одинокий – вспомните, –

Когда глухие сны томят,

Как врач искусный в нашей комнате,

Нам подает в стакане яд.

Он в темный час, когда, как оводы,

Жужжат мечты про боль и ложь,

Нам шепчет роковые доводы

И в руку всовывает нож.

Он на мосту, где воды сонные

Бьют утомленно о быки,

Вздувает мысли потаенные

Мехами злобы и тоски.

В лесу, когда мы пьяны шорохом,

Листвы и запахом полян,

Шесть тонких гильз с бездымным порохом

Кладет он, молча, в барабан.

Он верный друг, он – принца датского

Твердит бессмертный монолог,

С упорностью участья братского,

Спокойно–нежен, тих и строг.

В его улыбке, странно–длительной,

В глубокой тени черных глаз

Есть омут тайны соблазнительной,

Властительно влекущей нас...

15–16 мая 1910

День

Еще раз умер, утром вновь воскрес;

Бред ночи отошел, забыт, отброшен.

Под серым сводом свисших вниз небес,

Меж тусклых стен, мир ярок и роскошен!

Вновь бросься в день, в целящий водоем.

Скользи в струях, глядись в стекле глубоком,

Чтоб иглы жизни тело жгли огнем,

Чтоб вихрь событий в уши пел потоком!

Хватай зубами каждый быстрый миг,

Его вбирай всей глубью дум, всей волей!

Все в пламя обрати: восторг, скорбь, вскрик,

Есть нега молний в жало жгучей боли!

Час рассеки на сотню тысяч миль,

Свой путь свершай от света к свету в безднах,

Весь неизмерный круг замкнув, не ты ль

Очнешься вновь, живым, в провалах звездных?

Борьбой насытясь, выпей яд любви.

Кинь в сушь сознаний факел дневной песни,

Победы блеск, стыд смеха изживи,—

Умри во мгле и с солнцем вновь воскресни!

24 августа 1920

Детские упования

Снова ночь и небо, и надменно

Красный Марс блистает надо мной.

Раб земли, окованный и пленный,

Что томиться грезой неземной?

Не свершиться детским упованьям!

Не увидишь, умиленный, ты

Новый луч над вечным мирозданьем:

Наш корабль в просторах пустоты!

Не свершишь ты первого полета,

Не прочтешь и на столбцах газет,

Что безвестный, ныне славный, кто–то,

Как Колумб, увидел новый свет.

Что ж, покорствуй! Но душа не хочет

Расставаться с потаенным сном

И, рыдая, радостно пророчит

О великом имени земном.

О, ужель, как дикий краснокожий,

Удивится пришлецам Земля?

И придет крестить любимец божий

Наши воды, горы и поля?

Нет! но мы, своим владея светом,

Мы, кто стяг на полюс донесли,

Мы должны нести другим планетам

Благовестье маленькой Земли.

1914, Зегевольд

Дивный генуэзец! как нам стали понятны...

Дивный генуэзец! как нам стали понятны

Твои пророческие слова:

«Мир мал!»

Мы взором одним озираем его

От полюса до полюса -

Нет больше тайн на земле!

Прежде былинка в безмерных просторах,

Упорно - за веком век -

Работал, боролся, вперед продвигался

И своей планетой, наконец, овладел

Человек.

Нет больше тайн в надземном тесном мире!

Стальные иглы рельс, обвив материки,

Бегут сквозь цепи Анд, бегут в степях Сибири -

К верховьям Крокодиловой реки;

Земля, земля! настало время!

Ты - достояние людей.

Не то или другое племя,

Не тот иль этот из царей,

Тебя взял Человек, его спокойный гений,

Его холодный ум, его упорный труд

И смелый взлет безумных дерзновений!

И правит скорбного Судьи бесстрастный суд.

Человек! торжествуй! и, величье познав,

Увенчай себя вечным венцом!

Выше радостей стань, выше слав,

Будь творцом!

Довольным

Мне стыдно ваших поздравлений,

Мне страшно ваших гордых слов!

Довольно было унижений

Пред ликом будущих веков!

Довольство ваше - радость стада,

Нашедшего клочок травы.

Быть сытым - больше вам «е надо,

Есть жвачка - и блаженны вы!

Прекрасен, в мощи грозной власти,

Восточный царь Ассаргадон,

И океан народной страсти,

В щепы дробящий утлый трон!

Но ненавистны полумеры,

Не море, а глухой канал,

Не молния, а полдень серый,

Не агора, а общий зал.

На этих всех, довольных малым,

Вы, дети пламенного дня,

Восстаньте смерчем, смертным шквалом,

Крушите жизнь - и с ней меня!

18 октября 1905

Дон–Жуан

Да, я — моряк! Искатель островов,

Скиталец дерзкий в неоглядном море.

Я жажду новых стран, иных цветов,

Наречий странных, чуждых плоскогорий.

И женщины идут на страстный зов,

Покорные, с одной мольбой во взоре!

Спадает с душ мучительный покров,

Все отдают они — восторг и горе.

В любви душа вскрывается до дна,

Яснеет в ней святая глубина,

Где все единственно и неслучайно.

Да! Я гублю! пью жизни, как вампир!

Но каждая душа — то новый мир,

И манит вновь своей безвестной тайной.

12 мая – 25 июля 1900

Дух земли

Schreckliches Gesicht.

Goethe

[Ужасный лик. - Гете (нем.)]

В порыве скорби и отваги

Тебя, о мощный Дух Земли,

Мы, как неопытные маги,

Неосторожно закляли.

Ты встал, громаден и ужасен,

На гордый зов, на дерзкий клик,

Так ослепительно прекрасен

И так чудовищно велик!

Ступил - и рухнули громады

Хранимых робко городов;

Дохнул на толпы, без пощады, -

И смёл безумных гордецов.

Ты наше маленькое знамя

Вознес безжалостной рукой,

Чтоб с ним, под гром, скрутилось пламя

В полете тучи грозовой.

Ты озарил нам глубь столетий,

И там, за дымом и огнем,

Открылось нечто в рдяном свете,

Как странный сон в краю ином.

И вот, отпрянув, мы трепещем,

Заклятья повторяя вслух:

Да остановим словом вещим

Тебя, - неукротимый Дух!

5 июля 1907

Духи огня

Потоком широким тянулся асфальт.

Как горящие головы темных повешенных,

Фонари в высоте, не мигая, горели.

Делали двойственным мир зеркальные окна.

Бедные дети земли

Навстречу мне шли,

Города дети и ночи

(Тени скорбен неутешенных,

Ткани безвестной волокна!):

Чета бульварных камелий,

Франт в распахнутом пальто,

Запоздалый рабочий,

Старикашка хромающий, юноша пьяный...

Звезды смотрели на мир, проницая туманы,

Но звезд - в электрическом свете - не видел

никто.

Потоком широким тянулся асфальт.

Шаг за шагом падал я в бездны,

В хаос предсветно-дозвездный.

Я видел кипящий базальт,

В озерах стоящий порфир,

Ручьи раскаленного золота,

И рушились ливни на пламенный мир,

И снова взносились густыми клубами, как пар,

Изорванный молньями в клочья.

И слышались громы: на огненный шар,

Дрожащий до тайн своего средоточья,

Ложились удары незримого молота.

В этом горниле вселенной,

В этом смешеньи всех сил и веществ,

Я чувствовал жизнь исступленных существ,

Дыхание воли нетленной.

О, мои старшие братья,

Первенцы этой планеты,

Духи огня!

Моей душе раскройте объятья,

В свои предчувствия - светы,

В свои желанья - пожары -

Примите меня!

Дайте дышать ненасытностью вашей,

Дайте низвергнуться в вихрь, непрерывный и

ярый,

Ваших безмерных трудов и безумных забав!

Дайте припасть мне к сверкающей чаше

Вас опьянявших отрав!

Вы, - от земли к облакам простиравшие члены,

Вы, кого зыблил всегда огнеструйный самум,

Водопад катастроф, -

Дайте причастным мне быть неуставной измены,

Дайте мне ваших грохочущих дум,

Молнийных слов!

Я буду соратником ваших космических споров,

Стихийных сражений,

Колебавших наш мир на его непреложной орбите!

Я голосом стану торжественных хоров,

Славящих творчество бога и благость грядущих

событий,

В оркестре домирном я стану поющей струной!

Изведаю с вами костры наслаждений,

На огненном ложе,

В объятьях расплавленной стали,

У пылающей пламенем груди,

Касаясь устами сжигающих уст!

Я былинка в волкане, - так что же!

Вы - духи, мы - люди,

Но земля нас сроднила единством блаженств и

печалей,

Без нас, как без вас, этот шар бездыханен и пуст!

Потоком широким тянулся асфальт.

Фонари, не мигая, горели,

Как горящие головы темных повешенных.

Бедные дети земли

Навстречу мне шли

(Тени скорбей неутешенных!):

Чета бульварных камелий,

Запоздалый рабочий,

Старикашка хромающий, юноша пьяный, -

Города дети и ночи...

Звезды смотрели на мир, проницая туманы.

19 февраля 1904, 1905

Египетский раб (Я жалкий раб царя...)

Я жалкий раб царя. С восхода до заката,

Среди других рабов, свершаю тяжкий труд,

И хлеба кус гнилой — единственная плата

За слезы и за пот, за тысячи минут.

Когда порой душа отчаяньем объята,

Над сгорбленной спиной свистит жестокий кнут,

И каждый новый день товарища иль брата

В могилу общую крюками волокут.

Я жалкий раб царя, и жребий мой безвестен;

Как утренняя тень, исчезну без следа,

Меня с земли века сотрут, как плесень;

Но не исчезнет след упорного труда,

И вечность простоит, близ озера Мерида,

Гробница царская, святая пирамида.

7 октября 1911

Единоборство

Я - побежден, и, не упорствуя,

Я встречу гибельный клинок.

Я жизнь провел, единоборствуя,

С тобою, Черный Рыцарь, Рок.

Теперь, смирясь, теперь, покорствуя,

Я признаю: исполнен срок!

Немало выпадов губительных

Я отразил своим щитом,

Ударов солнечно-слепительных,

Горевших золотым огнем.

И, день за днем, я, в схватках длительных,

С тобой стоял, к лицу лицом.

Не раз я падал, опрокинутый;

Мой панцирь был от крови ал,

И я над грудью видел - вынутый

Из ножен твой кривой кинжал.

Но были миги смерти минуты,

И, с новой силой, я вставал.

Пусть, пусть от века предназначено,

Кому торжествовать из нас:

Была надежда не утрачена -

Продлить борьбу хоть день, хоть час!

Пусть горло судорогой схвачено,

Не мне просить о coup de grace! 1

Вот выбит меч из рук; расколото

Забрало; я поник во прах;

Вихрь молний, пламени и золота

Всё вкруг застлал в моих глазах...

Что ж медлить? Пусть, как тяжесть молота,

Обрушится последний взмах!

Декабрь 1913

Есть что-то позорное в мощи природы...

Есть что-то позорное в мощи природы,

Немая вражда к лучам красоты:

Над миром скал проносятся годы,

Но вечен только мир мечты.

Пускай же грозит океан неизменный,

Пусть гордо спят ледяные хребты:

Настанет день конца для вселенной,

И вечен только мир мечты.

Июль 1896

Еще надеяться - безумие...

Еще надеяться - безумие.

Смирись, покорствуй и пойми;

Часами долгого раздумия

Запечатлей союз с людьми.

Прозрев в их душах благодатное,

Прости бессилие минут:

Теперь уныло-непонятное

Они, счастливые, поймут.

Так. Зная свет обетования,

Звездой мерцающий в ночи,

Под злобный шум негодования

Смирись, покорствуй и молчи.

26 мая 1897

Желтым шелком, желтым шелком...

Желтым шелком, желтым шелком

По атласу голубому

Шьют невидимые руки.

К горизонту золотому

Ярко-пламенным осколком

Сходит солнце в час разлуки.

Тканью празднично-пурпурной

Убирает кто-то дали,

Расстилая багряницы.

И в воде желто-лазурной

Заметались, заблистали

Красно-огненные птицы.

Но серебряные змеи,

Извивая под лучами

Спин лучистые зигзаги,

Беспощадными губами

Ловят, ловят все смелее

Птиц, мелькающих во влаге!

1905

Женский портрет

Что я могу припомнить? Ясность глаз

И детский облик, ласково–понурый,

Когда сидит она, в вечерний час,

За ворохом шуршащей корректуры.

Есть что–то строгое в ее глазах,

Что никогда расспросов не позволит,

Но, может быть, суровость эта – страх,

Что кто–нибудь к признаньям приневолит.

Она смеяться может, как дитя,

Но тотчас поглядит лицом беглянки,

Застигнутой погоней; миг спустя

Она опять бесстрастно правит гранки.

И, что–то важное, святое скрыв

На самом дне души, как некий идол,

Она – как лань пуглива, чтоб порыв

Случайный тайны дорогой не выдал.

И вот сегодня – ясность этих глаз

Мне помнится; да маленькой фигуры

Мне виден образ; да в вечерний час,

Мне слышен ровный шелест корректуры...

1913

Женщине

Ты – женщина, ты – книга между книг,

Ты – свернутый, запечатленный свиток;

В его строках и дум и слов избыток,

В его листах безумен каждый миг.

Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!

Он жжет огнем, едва в уста проник;

Но пьющий пламя подавляет крик

И славословит бешено средь пыток.

Ты – женщина, и этим ты права.

От века убрана короной звездной,

Ты – в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,

Тебе мы служим, тверди гор дробя,

И молимся – от века – на тебя!

11 августа 1899

Жрец

Бронзовая статуэтка

Далекий Сириус, холодный и немой!

         Из ночи в ночь надменно

   Сверкаешь ты над сумрачной землей,

      Царишь над бедственной вселенной.

Владыка Сириус, не внемлющий мольбам,

         Непобедимый мститель!

   Пред алтарем ненужный фимиам

      Тебе затеплил твой служитель.

Ты чужд нам, Сириус! но твой холодный луч

         Сжигает наши жатвы.

   Губи меня! и отравляй! и мучь!

      И отвергай с презреньем клятвы!

Тебе, о Сириус, не знающий людей,

         Я возношу моленья

   Среди толпы, и в хижине своей,

      И в миг последний упоенья!

Между 27 февраля и 22 марта 1895

Жрец Изиды

Я – жрец Изиды Светлокудрой;

Я был воспитан в храме Фта,

И дал народ мне имя «Мудрый»

За то, что жизнь моя чиста.

Уста не осквернял я ложью,

Корыстью не прельщался я,

И к женской груди, с страстной дрожью,

Не припадала грудь моя;

Давал я щедро подаянье

Всем, обращавшимся ко мне...

Но есть в душе воспоминанье,

Как змей лежащее на дне.

Свершал я путь годичный в Фивы...

На палубе я утра ждал...

Чуть Нил влачил свои разливы;

Смеялся вдалеке шакал.

И женщина, в одежде белой,

Пришла на пристань, близ кормы,

И стала, трепетно–несмело,

Там, пред порогом водной тьмы.

Дрожал корабль наш, мертвый, сонный,

Громадой черной перед ней,

А я скрывался потаенно

Меж бревен, весел и снастей.

И, словно в жажде утешенья,

Та, в белом женщина, ждала

И медлила свершить решенье...

Но дрогнула пред утром мгла...

В моей душе всё было смутно,

Хотел я крикнуть, – и не мог...

Но вдруг повеял ветр попутный,

И кормщик затрубил в свой рог.

Все пробудились, зашумели,

Вознесся якорь с быстротой,

Канаты радостно запели, –

Но пристань видел я – пустой!

И мы пошли, качаясь плавно,

И быстро всё светлело вкруг, –

Но мне казалось, будто явно

В воде распространялся круг...

Я – жрец Изиды Светлокудрой;

Я был воспитан в храме Фта,

И дал народ мне имя «Мудрый»

За то, что жизнь моя чиста!

9 марта 1900

Завет Святослава

По знакомой дороге назад

Возвращались полки Святослава.

Потрясен был надменный Царьград,

Над героями реяла слава,

Близки были родимой земли

И равнины, и мощные реки...

Но в горах на пути залегли,

Поджидая, коварные греки.

И, шеломы врагов опознав,

По холмам и утесам соседним,

Так дружине сказал Святослав:

«Видно, день - биться боем последним!

Пусть враги нас порубят, побьют,

Пусть обратно добычу отымут, -

Но певцы про нас славу споют,

Ибо мертвые сраму не имут!»

И рубились они до конца,

Полегли до последнего в поле;

Не осталось в живых и певца,

Чтобы спеть о губительной доле.

Сгиб в траве Святослава скелет,

Вихрем выветрен, ливнями вымыт, -

Но поет ему славу поэт,

Ибо мертвые сраму не имут.

В наши грозные, тяжкие дни

Вспомним снова завет Святослава!

Как во тьме путевые огни,

Веку новому - прошлого слава!

Уступает народу народ

Города, и равнины, и реки, -

Только доблесть бессмертно живет,

Ибо храбрые славны вовеки!

Июль 1915

Загадка сфинкса

Зеленый шарик, зеленый шарик,

Земля, гордиться тебе не будет ли?

Морей бродяги, те, что в Плюшаре,

Покрой простора давно обузили.

Каламбур Колумба: «II mondo росо» 1 -

Из скобок вскрыли, ах, Скотт ли, Пири ли!

Кто в звезды око вонзал глубоко,

Те лишь ладони рук окрапивили.

Об иных вселенных молча гласят нам

Мировые войны под микроскопами,

Но мы меж ними - в лесу лосята,

И легче мыслям сидеть за окопами.

Кто из ученых жизнь создал в тигле?

Даст каждый грустно ответ: «О, нет! не я!»

За сто столетий умы постигли ль

Спиралей пляску, пути планетные?

Все в той же клетке морская свинка,

Все новый опыт с курами, с гадами...

Но, пред Эдипом загадка Сфинкса,

Простые числа все не"разгаданы.

1 Мир мал (итал.)

1921 - 1922

Западный фронт

От Альп неподвижных до Па-де-Кале

Как будто дорога бежит по земле;

Протянута лентой бесцветной и плоской,

Прорезала Францию узкой полоской.

Все мертво на ней: ни двора, ни куста;

Местами - два-три деревянных креста,

Местами - развалины прежних строений,

Да трупы, да трупы, - тела без движений!

От Альп неподвижных до Па-де-Кале

Как будто дорога бежит по земле;

И справа и слева, - на мили, на мили, -

Валы и окопы ее обтеснили.

С них рушатся гулко, и ночью и днем,

Удары орудий, как сумрачный гром,

И мерно сверкают под эти раскаты

То белые вспышки, то свет розоватый.

От Альп неподвижных до Па-де-Кале

Как будто дорога бежит по земле;

Прошла, разделила две вражеских рати

И стала дорогой вражды и проклятий.

Сменяются дни; но, настойчиво, вновь

Здесь блещут штыки, разливается кровь,

И слушают люди, сгрудясь в миллионы,

Лязг сабель, свист пуль и предсмертные стоны.

30 ноября 1914

Звезда морей

La mer sur qui prie

La vierge Marie.

P. Verlaine

И нам показалось: мы близко от цели,

     Вдруг свет погас,

И вздрогнул корабль, и пучины взревели...

     Наш пробил час.

И был я проклятием богу исполнен,

     Упав за борт,

И три дня носился по пенистым волнам,

     Упрям и горд.

Но в миг, как свершались пути роковые

     Судьбы моей,

В сияньи предстала мне Дева Мария,

     Звезда морей.

30 августа 1897

* * *

Звезды закрыли ресницы,

Ночь завернулась в туман;

Тянутся грез вереницы,

В сердце любовь и обман.

Кто–то во мраке тоскует,

Чьи–то рыданья звучат;

Память былое рисует,

В сердце – насмешки и яд.

Тени забытой упреки...

Ласки недавней обман...

Звезды немые далеки,

Ночь завернулась в туман.

2 апреля 1893

* * *

Звезды тихонько шептались,

Звезды смотрели на нас.

Милая, верь мне,— в тот час

Звезды над нами смеялись.

Спрашивал я: «Не мечта ли?»;

Ты отвечала мне: «Да!»;

Верь, дорогая, тогда

Оба с тобою мы лгали.

16 сентября 1893

Земле

Я – ваш, я ваш родич, священные гады!

Ив. Коневской

Как отчий дом, как старый горец горы,

Люблю я землю: тень ее лесов,

И моря ропоты, и звезд узоры,

И странные строенья облаков.

К зеленым далям с детства взор приучен,

С единственной луной сжилась мечта,

Давно для слуха грохот грома звучен,

И глаз усталый нежит темнота.

В безвестном мире, на иной планете,

Под сенью скал, под лаской алых лун,

С тоской любовной вспомню светы эти

И ровный ропот океанских струн.

Среди живых цветов, существ крылатых

Я затоскую о своей земле,

О счастье рук, в объятьи тесном сжатых,

Под старым дубом, в серебристой мгле.

В Эдеме вечном, где конец исканьям,

Где нам блаженство ставит свой предел,

Мечтой перенесусь к земным страданьям,

К восторгу и томленью смертных тел.

Я брат зверью, и ящерам, и рыбам,

Мне внятен рост весной встающих трав.

Молюсь земле, к ее священным глыбам

Устами неистомными припав!

25 августа 1912

Зерно

Лежу в земле, и сон мой смутен...

В открытом поле надо мной

Гуляет, волен и беспутен,

Январский ветер ледяной.

Когда стихает ярость бури,

Я знаю: звезд лучистый взор

Глядит с темнеющей лазури

На снежный мертвенный простор.

Порой во сне, сквозь толщь земную,

Как из другого мира зов,

Я глухо слышу, жутко чую

Вой голодающих волков.

И бредом кажется былое,

Когда под солнечным лучом

Качалось поле золотое,

И я был каплей в море том.

Иль день, когда осенней нивой

Шел бодрый сеятель, и мы

Во гроб ложились, терпеливо

Ждать торжествующей зимы.

Лежу в могиле, умираю,

Молчанье, мрак со всех сторон...

И всё трудней мне верить маю,

И всё страшней мой черный сон,..

11 ноября 1909

Зимние дымы

Хорошо нам, вольным дымам,

Подыматься, расстилаться,

Кочевать путем незримым,

В редком воздухе теряться,

Проходя по длинным трубам,

Возноситься выше, выше

И клубиться белым клубом,

Наклоняясь к белым крышам.

Дети пламени и праха,

Мы как пламя многолики,

Мы встречаем смерть без страха,

В вольной области - владыки!

Над толпой немых строений,

Миром камней онемелых,

Мы - семья прозрачных теней -

Дышим в девственных пределах.

Воздух медленный и жгучий -

Как опора наших крылий,

Сладко реять дружной тучей

Без желаний, без усилий.

Даль морозная в тумане,

Бледен месяц в глуби синей,

В смене легких очертаний

Мы кочуем по пустыне.

16 декабря 1900

Знакомая песнь

Эта песнь душе знакома,

Слушал я ее в веках.

Эта песнь - как говор грома

Над равниной, в облаках.

Пел ее в свой день Гармодий,

Повторил суровый Брут,

В каждом призванном народе

Те же звуки оживут.

Это - колокол вселенной

С языком из серебра,

Что качают миг мгновенный

Робеспьеры и Мара.

Пусть ударят неумело:

В чистой меди тот же звон!

И над нами загудела

Песнь торжественных времен.

Я, быть может, богомольней,

Чем другие, внемлю ей,

Не хваля на колокольне

Неискусных звонарей.

16 августа 1905

Знойный день

Белый день, прозрачно белый,

Золотой, как кружева...

Сосен пламенное тело,

Зноем пьяная трава.

Пробегающие тучи,

Но не смеющие пасть...

Где–то в сердце, с силой жгучей,

Затаившаяся страсть.

Не гляди так, не зови так,

Ласк ненужных не желай.

Пусть пылающий напиток

Перельется через край.

Ближе вечер... Солнце клонит

Возрастающую тень...

Пусть же в памяти потонет

Золотой и белый день.

1902, Верея

Зов автомобиля

Призыв протяжный и двухнотный

Автомобильного гудка...

И снова манит безотчетно

К далеким странствиям – тоска.

То лесом, то в полях открытых

Лететь, бросая версты вспять;

У станций старых, позабытых,

Раскинув лагерь, отдыхать!

Когда в дороге лопнет шина,

Стоять в таинственном лесу,

Где сосны, да кусты, да глина,

А солнце серебрит росу.

А в холод в поле незнакомом,

От ветра кроясь за стеклом,

Смотреть, как вихрь над буреломом

Бросает новый бурелом.

Иль ночью, в дерзостном разбеге,

Прорезывая мглу полей,

Без мысли об ином ночлеге,

Дремать под трепет фонарей!

Скользя, как метеор, деревней,

Миг жизни видеть невзначай,

И встречным прогудеть напевней,

Чем голос девушки: «Прощай!»

И, смелые виражи в поле

Срезая, вновь взлетать на склон,

И вновь гудеть, и жить на воле

Кентавром сказочных времен!

Сентябрь 1917

Зсфср

Планеты и Солнце: Союз и Республики строем.

Вождь правит ряды, он их двоит и троит.

Вот на дальней орбите сбираются в круг сателлиты.

Не малые ль зерна в могучий шар слиты?

Где уже притяженье иных, нам почти чуждых сфер,

Новый мир засветился: Зэ-эс-эф-эс-эр.

Как много в немногом! От отмелей плоских, где Каспий

Вышкам с нефтью поет стародавние сказки,

За скалы Дарьяла, где, в вихре вседневных истерик,

О старой Тамаре рыдальствует Терек,

До стран, где, былыми виденьями тешиться рад,

Глядит к Алагязе седой Арарат!

Как много! И сколько преданий! От дней Атлантиды

Несут откровенья до нас яфетиды;

Здесь - тень диадохов! там - римских провинций

границы!

Там длань Тамерлана и бич его снится!

И снова тут сплочен, в проломе всемирных ворот,

К труду и надеждам свободный народ.

Привет племенам, что века и века враждовали,

Но вызваны к жизни в великом развале

Империй и царств! Вы звездой загорелись на сфере!

Вы - силы земли! Вы - кровь нови! И верим:

Путь один держит к свету из древних пещер и трясин

Абхазец и тюрк, армянин и грузин!

19 января 1924

* * *

И снова ты, и снова ты,

И власти нет проклясть!

Как Сириус палит цветы

Холодным взором пустоты.

Так надо мной восходишь ты,

Ночное солнце — страсть!

Мне кто–то предлагает бой

В ночном безлюдьe, под шатром.

И я, лицом к лицу с судьбой,

И я, вдоем с тобой, с собой,

До утра упоен судьбой,

И — как Израиль — хром!

Дневные ринутся лучи,—

Не мне под ними пасть!

Они — как туча саранчи.

Я с богом воевал в ночи,

На мне горят его лучи.

Я твой, я твой, о, страсть!

1900

и, покинув людей, я ушел в тишину...

...и, покинув людей, я ушел в тишину,

Как мечта одинок, я мечтами живу,

Позабыв обаянья бесцельных надежд,

Я смотрю на мерцанья сочувственных звезд.

Есть великое счастье - познав, утаить;

Одному любоваться на грезы свои;

Безответно твердить откровений слова,

И в пустыне следить, как восходит звезда.

26 июня 1896

Идут года. Но с прежней страстью...

О нет, мне жизнь не надоела,

     Я жить хочу, я жизнь люблю!

                   Пушкин

Идут года. Но с прежней страстью,

Как мальчик, я дышать готов

Любви неотвратимой властью

И властью огненной стихов.

Как прежде, детски, верю счастью

И правде переменных снов!

Бывал я, с нежностью, обманут

И, с лаской, дружбой оскорблен, -

Но строфы славить не устанут

Мечты и страсти сладкий сон.

Я говорю: пусть розы вянут,

Май будет ими напоен!

Всё прошлое - мне только снилось,

Разгадка жизни - впереди!

Душа искать не утомилась,

И сердце - дрожью жить в груди.

Пусть все свершится, - чтоб б ни сбылось! -

Грядущий миг, - скорей приди!

Вновь, с рыбаком, надежды полный,

Тая восторженную дрожь,

В ладье гнилой, бросаюсь в волны.

Гроза бушует вкруг. Так что ж!

Не бойся, друг! пусть гибнут челны:

Ты счастье Цезаря везешь!

1911

Из песен Мальдуна

Верные челны, причальте

К этим унылым теснинам.

Здесь, на холодном базальте,

Черную ночь провести нам!

Ах! вам все снятся магнолий

Купы над синим заливом, -

Время блаженной неволи,

Жизнь в упоеньи ленивом.

Ах! вам все помнятся, братья,

Очи подруг долгожданных,

Их огневые объятья,

Тайны ночей бездыханных!

Полно! изведано счастье!

Кубок пустой опрокинут.

Слаще, чем дрожь сладострастья,

Вольные волны нас ринут.

Кормы, качаясь на влаге,

Манят нас к Новому Свету,

Мы по природе - бродяги,

Мы - моряки по обету!

Спите же сном беззаботным,

Здесь, где я посох свой бросил:

Завтра, чуть утро блеснет нам,

Снова мы сядем у весел!

10 - 12 июля 1905

Из письма (Милый, прости...)

Милый, прости, что хочу повторять

   Прежних влюбленных обеты.

Речи знакомые — новы опять,

   Если любовью согреты.

Милый, я знаю: ты любишь меня,

   И об одном все моленья,—

Жить, умереть, это счастье храня,

   Светлой любви уверенья.

Милый, но если и новой любви

   Ты посвятишь свои грезы,

В воспоминаниях счастьем живи,

   Мне же оставь наши слезы.

Пусть для тебя эта юная даль

   Будет прекрасной, как ныне.

Мне же, мой милый, тогда и печаль

   Станет заветной святыней.

18 мая 1894

Иксион и Зевс

И к с и о н

О Зевс! где гром твой? до земли он

Не досягнул! где молньи все?

Пусть распинаем я, Иксион,

На беспощадном колесе!

Пусть Тартара пространства серы,

Пусть муки вечны впереди, –

Я груди волоокой Геры,

Дрожа, прижал к своей груди!

3 е в с

Смертный безумец! не Геру ласкал ты!

Зевса забыл ты безмерную власть.

Призрак обманный в объятьях держал ты:

Я обманул ненасытную страсть!

Гера со мною, чиста, неизменна,

Здесь, на Олимпе, меж вечных богинь.

Смертный, посмевший мечтать дерзновенно,

Вечно страдай, все надежды покинь!

И к с и о н

О Зевс! я радостную Геру

Привел к себе, в ночную тишь.

Чем эту пламенную веру

В моей душе ты заглушишь?

Так! сделай казнь страшней, огромней,

Я счастлив роковой судьбой!

А ты, богов властитель, помни,

Что я смеялся над тобой!

1913

Иматра

Кипит, шумит. Она – все та же,

Ее не изменился дух!

Гранитам, дремлющим на страже,

Она ревет проклятья вслух.

И, глыбы вод своих бросая

Во глубь, бела и вспенена,

От края камней и до края,

Одно стремление она.

Что здесь? драконов древних гривы?

Бизонов бешеных стада?

Твой грозный гул, твои извивы

Летят, все те же, сквозь года.

Неукротимость, неизменность,

Желанье сокрушить свой плен

Горят сквозь зыбкую мгновенность,

Венчанных радугам пен!

Кипи, шуми, стремись мятежней,

Гуди, седой водоворот,

Дай верить, что я тоже прежний

Стою над распрей прежних вод!

6 июня 1913, Imatra

Инкогнито

Порой любовь проходит инкогнито,

В платье простом и немного старомодном.

Тогда ее не узнает никто.

С ней болтают небрежно и слишком свободно.

Это часто случается на весеннем бульваре, и

У знакомых в гостиной, и в фойе театральном;

Иногда она сидит в деловой канцелярии,

Как машинистка, пишет, улыбаясь печально.

Но у нее на теле, сквозь ткани незримый нам,

Пояс соблазнов, ею не забытый.

Не будем придирчивы к былым именам,—

Все же часто сидим мы пред лицом Афродиты.

А маленький мальчик, что в детской ревности

Поблизости вертится, это — проказливый Амор.

Колчан и лук у него за спиной, как

                           в древности;

Через стол он прицелится, опираясь

                             на мрамор.

Что мы почувствуем? Укол, ощутимый чуть,

В сердце. Подумаем: признак энкардита.

Не догадаемся, домой уходя, мы ничуть,

Что смеется у нас за спиной Афродита.

Но если ты сразу разгадаешь инкогнито,

По тайным признакам поймешь, где богиня,—

В праведном ужасе будь тверд, не дрогни, не то

Стрела отравленная есть у ее сына.

12 марта 1921

Искатель

О прекрасная пустыня!

Прими мя в свою густыню.

Народный стих

Пришел я в крайние пустыни,

Брожу в лесах, где нет путей,

И долго мне не быть отныне

Среди ликующих людей!

За мной - последняя просека,

В грозящей чаще нет следа.

В напевы птиц зов человека

Здесь не врывался никогда.

Что я увижу? Что узнаю?

Как примут тишину мечты?

Как будут радоваться маю,

Встречая странные цветы?

Быть может, на тропах звериных,

В зеленых тайнах одичав,

Навек останусь я в лощинах

Впивать дыханье жгучих трав.

Быть может, заблудясь, устану,

Умру в траве под шелест змей,

И долго через ту поляну

Не перевьется след ничей.

А может, верен путь, и вскоре

Настанет невозможный час,

И минет лес - и глянет море

В глаза мне миллионом глаз.

30 сентября 1902

К Арарату

Благодарю, священный Хронос!

Ты двинул дней бесценных ряд,—

И предо мной свой белый конус

Ты высишь, старый Арарат,

В огромной шапке Мономаха,

Как властелин окрестных гор,

Ты взнесся от земного праха

В свободно–голубой простор.

Овеян ласковым закатом

И сизым облаком повит,

Твой снег сияньем розоватым

На кручах каменных горит.

Внизу, на поле каменистом,

Овец ведет пастух седой,

И длинный посох, в свете мглистом,

Похож на скипетр вековой.

Вдали — убогие деревни,

Уступы, скалы, камни, снег...

Весь мир кругом — суровый, древний,

Как тот, где опочил ковчег.

А против Арарата, слева,

В снегах, алея, Алагяз,

Короной венчанная дева,

Со старика не сводит глаз.

1916

К Армении

В тот год, когда господь сурово

Над нами длань отяготил,—

Я, в жажде сумрачного крова,

Скрываясь от лица дневного,

Бежал к бесстрастию могил.

Я думал: божескую гневность

Избуду я в святой тиши:

Смирит тоску седая древность,

Тысячелетних строф напевность

Излечит недуги души.

Но там, где я искал гробницы,

Я целый мир живой обрел:

Запели, в сретенье денницы,

Давно истлевшие цевницы,

И смерти луг — в цветах расцвел.

Не мертвым голосом былины,—

Живым приветствием любви

Окрестно дрогнули долины,

И древний мир, как зов единый,

Мне грянул грозное: «Живи!»

Сквозь разделяющее годы

Услышал я ту песнь веков.

Во славу благостной природы,

Любви, познанья и свободы,—

Песнь, цепь ломающих, рабов.

Армения! Твой древний голос —

Как свежий ветер в летний зной:

Как бодро он взвивает волос,

И, как дождем омытый колос,

Я выпрямляюсь под грозой!

9 декабря 1915, Москва, Тифлис

К армянам

Да, вы поставлены на грани

Двух разных спорящих миров,

И в глубине родных преданий

Вам слышны отзвуки веков.

Все бури, все волненья мира,

Летя, касались вас крылом,—

И гром глухой походов Кира

И Александра бранный гром.

Вы низили, в смятенье стана,

При Каррах римские значки;

Вы за мечом Юстиниана

Вели на бой свои полки;

Нередко вас клонили бури,

Как вихри — нежный цвет весны:

При Чингиз–хане, Ленгтимуре,

При мрачном торжестве Луны.

Но, воин стойкий, под ударом

Ваш дух не уступал Судьбе;

Два мира вкруг него недаром

Кипели, смешаны в борьбе.

Гранился он, как твердь алмаза,

В себе все отсветы храня:

И краски нежных роз Шираза,

И блеск Гомерова огня.

И уцелел ваш край Наирский

В крушеньях царств, меж мук земли:

Вы за оградой монастырской

Свои святыни сберегли.

Там, откровенья скрыв глубоко,

Таила скорбная мечта

Мысль Запада и мысль Востока,

Агурамазды и Христа,—

И, ключ божественной услады,

Нетленный в переменах лет:

На светлом пламени Эллады

Зажженный — ваших песен свет.

И ныне, в этом мире новом,

В толпе мятущихся племен,

Вы встали — обликом суровым

Для нас таинственных времен.

Но то, что было, вечно живо,

В былом — награда и урок.

Носить вы вправе горделиво

Свой многовековой венок.

А мы, великому наследью

Дивясь, обеты слышим в нем.

Так! Прошлое тяжелой медью

Гудит над каждым новым днем.

И верится, народ Тиграна,

Что, бурю вновь преодолев,

Звездой ты выйдешь из тумана,

Для новых подвигов созрев;

Что вновь твоя живая лира,

Над камнями истлевших плит,

Два чуждых, два враждебных мира

В напеве высшем съединит!

23 января 1916, Тифлис

К Медному всаднику

В морозном тумане белеет Исакий.

На глыбе оснеженной высится Петр.

И люди проходят в дневном полумраке,

Как будто пред ним выступая на смотр.

Ты так же стоял здесь, обрызган и в пене,

Над темной равниной взмутившихся волн;

И тщетно грозил тебе бедный Евгений,

Охвачен безумием, яростью полн.

Стоял ты, когда между криков и гула

Покинутой рати ложились тела,

Чья кровь на снегах продымилась, блеснула

И полюс земной растопить не могла!

Сменяясь, шумели вокруг поколенья,

Вставали дома, как посевы твои...

Твой конь попирал с беспощадностью звенья

Бессильно под ним изогнутой змеи.

Но северный город - как призрак туманный,

Мы, люди, проходим, как тени во сне.

Лишь ты сквозь века, неизменный, венчанный,

С рукою простертой летишь на коне.

24 - 25 января 1906

К моей стране

Моя страна! Ты доказала

И мне и всем, что дух твой жив,

Когда, почуяв в теле жало,

Ты заметалась, застонала,

Вся - исступленье, вся - порыв!

О, страшен был твой недвижимый,

На смерть похожий, черный сон!

Но вдруг пронесся гул Цусимы,

Ты задрожала вся, и мнимый

Мертвец был громом пробужден.

Нет, не позор бесправной доли,

Не зов непризванных вождей,

Но жгучий стыд, но ярость боли

Тебя метнули к новой воле

И дали мощь руке твоей!

И как недужному, сквозь бреды,

Порой мелькают имена, -

Ты вспомнила восторг победы,

И то, о чем сказали деды:

Что ты великой быть - должна!

Пусть ветры вновь оледенили

Разбег апрельский бурных рек:

Их жизнь - во временной могиле,

Мы смеем верить скрытой силе,

Ждать мая, мая в этот век!

1911

К народу

Vox populi...

[Голос народа... (лат.)]

Давно я оставил высоты,

Где я и отважные товарищи мои,

Мы строили быстрокрылый Арго, -

Птицу пустынных полетов, -

Мечтая перелететь на хребте ее

Пропасть от нашего крайнего кряжа

До сапфирного мира безвестной вершины.

Давно я с тобой, в твоем теченьи, народ,

В твоем многошумном, многоцветном водовороте,

Но ты не узнал моего горького голоса,

Ты не признал моего близкого лика -

В пестром плаще скомороха,

Под личиной площадного певца,

С гуслями сказителя былых времен.

На полях под пламенным куполом,

На улицах в ущельях стен,

Со страниц стремительной книги,

С подмостков, куда вонзаются взоры,

Я слушал твой голос, народ!

Кто мудрец? - у меня своя мудрость!

Кто венценосец? - у меня своя воля!

Кто пророк? - я не лишен благодати!

Но твой голос, народ, - вселенская власть.

Твоему желанию - лишь покоряться,

Твоему кумиру - только служить.

Ты дал мне, народ, мой драгоценнейший дар:

Язык, на котором слагаю я песни.

В моих стихах возвращаю твои тайны - тебе!

Граню те алмазы, что ты сохранил в своих недрах!

Освобождаю напевы, что замкнул ты в золотой скорлупе!

Я - маг, вызывающий духов, тобою рожденных, нами

убитых!

Без тебя, я - звезда без света,

Без тебя, я - творец без мира,

Буду жить, пока дышишь ты и созданный тобою язык.

Повелевай, - повинуюсь.

Повяжи меня, как слепого, - пойду,

Дай мне быть камнем в твоей праще,

Войди в меня, как в одержимого демон,

Я - уста, говори, кричи мною.

Псалтырь моя!

Ты должна звенеть по воле властителя!

Я разобью тебя об утес, непослушная!

Я оборву вас, струны, как паутины, непокорные!

Раскидаю колышки, как сеют зерна весной.

Наложу обет молчания, если не подчинишься, псалтырь!

Останусь столпником, посмешищем праздных прохожих;

здесь, на большом перекрестке!

20 - 23 июля 1905

К Петрограду

...над самой бездной,

На высоте, уздой железной

Россию поднял на дыбы...

Пушкин

Город Змеи и Медного Всадника,

Пушкина город и Достоевского,

Ныне, вчера,

Вечно - единый,

От небоскребов до палисадника,

От островов до шумного Невского, -

Мощью Петра,

Тайной - змеиной!

В прошлом виденья прожиты, отжиты

Драм бредовых, кошмарных нелепостей;

Душная мгла

Крыла злодейства...

Что ж! В веке новом - тот же ты, тот же ты!

Те же твердыни призрачной крепости,

Та же игла

Адмиралтейства!

Мозг всей России! с трепетом пламенным,

Полон ты дивным, царственным помыслом:

Звоны, в веках,

Славы - слышнее...

Как же вгнездились в черепе каменном,

В ужасе дней, ниспосланных Промыслом,

Прячась во прах,

Лютые змеи?

Вспомни свой символ: Всадника Медного!

Тщетно Нева зажата гранитами.

Тщетно углы

Прямы и строги:

Мчись к полосе луча заповедного,

Злого дракона сбросив копытами

В пропасти мглы

С вольной дороги!

1916

К портрету Лейбница

Когда вникаю я, как робкий ученик,
В твои спокойные, обдуманные строки,
Я знаю — ты со мной! Я вижу строгий лик,
Я чутко слушаю великие уроки.

О Лейбниц, о мудрец, создатель вещих книг!
Ты — выше мира был, как древние пророки.
Твой век, дивясь тебе, пророчеств не постиг
И с лестью смешивал безумные упреки.

Но ты не проклинал и, тайны от людей
Скрывая в символах, учил их, как детей.
Ты был их детских снов заботливый хранитель.

А после — буйный век глумился над тобой,
И долго ждал ты час, назначенный судьбой…
И вот теперь встаешь, как Властный, как Учитель!

К портрету М. Ю. Лермонтова

Казался ты и сумрачным и властным,

Безумной вспышкой непреклонных сил;

Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,

Ты демонски-мятежное любил!

Ты никогда не мог быть безучастным,

От гимнов ты к проклятиям спешил,

И в жизни верил всем мечтам напрасным:

Ответа ждал от женщин и могил!

Но не было ответа. И угрюмо

Ты затаил, о чем томилась дума,

И вышел к нам с усмешкой на устах.

И мы тебя, поэт, не разгадали,

Не поняли младенческой печали

В твоих как будто кованых стихах!

6 - 7 мая 1900

К русской революции

Ломая кольцо блокады,

Бросая обломки ввысь,

Все вперед, за грань, за преграды

Алым всадником – мчись!

Сквозь жалобы, вопли и ропот

Трубным призывом встает

Твой торжествующий топот,

Над простертым миром полет.

Ты дробишь тяжелым копытом

Обветшалые стены веков,

И жуток по треснувшим плитам

Стук беспощадных подков.

Отважный! Яростно прянув,

Ты взвил потревоженный прах.

Оседает гряда туманов,

Кругозор в заревых янтарях.

И все, и пророк и незоркий,

Глаза обратив на восток, –

В Берлине, в Париже, в Нью–Йорке, –

Видят твой огненный скок.

Там взыграв, там кляня свой жребий,

Встречает в смятеньи земля

На рассветном пылающем небе

Красный призрак Кремля.

4 декабря 1920

К самому себе

Я желал бы рекой извиваться

По широким и сочным лугам,

В камышах незаметно теряться,

Улыбаться небесным огням.

Обогнув стародавние села,

Подремав у лесистых холмов,

Раскатиться дорогой веселой

К молодой суете городов.

И, подняв пароходы и барки,

Испытав и забавы и труд,

Эти волны, свободны и ярки,

В бесконечный простор потекут.

Но боюсь, что в соленом просторе —

Только сон, только сон бытия!

Я хочу и по смерти и в море

Сознавать свое вольное «я»!

28 июля 1900

К согражданам

Борьба не тихнет.

В каждом доме

Стоит кровавая мечта,

И ждем мы в тягостной истоме

Столбцов газетного листа.

В глухих степях, под небом хмурым,

Тревожный дух наш опочил,

Где над Мукденом, над Артуром

Парит бессменно Азраил.

Теперь не время буйным спорам,

Как и веселым звонам струн.

Вы, ликторы, закройте форум!

Молчи, неистовый трибун!

Когда падут крутые Вей

И встанет Рим как властелин,

Пускай опять идут плебеи

На свой священный Авентин!

Но в час сражений, в ратном строе,

Все - с грудью грудь! и тот не прав,

Кто назначенье мировое

Продать способен, как Исав!

Пусть помнят все, что ряд столетий

России ведать суждено,

Что мы пред ними - только дети,

Что наше время - лишь звено!

Декабрь 1904

К стальным птицам

Я первые полеты славил

Пропеллером свистящих птиц,

Когда, впервые, Райт оставил

Железный рельс и бег направил

По воле, в поле без границ.

Пусть голос северного барда

Был слаб, но он гласил восторг

В честь мирового авангарда:

Того, кто грезу Леонардо

Осуществил и цепь расторг.

Казалось: мы у новой эры;

От уз плотских разрешены, -

Земли, воды и атмосферы

Владыки, до последней меры

В своих мечтах утолены!

Казалось: уничтожив грани

Племен, народов, государств,

Жить дружественностью начинаний

Мы будем, - вне вражды и брани,

Без прежних распрей и коварств.

И что же! меж царей лазури,

В свои владенья взявших твердь,

Нашлись, подсобниками фурий,

Опасней молний, хуже бури,

Те, что несут младенцам - смерть!

Не в честный бой под облаками

Они, спеша, стремят полет,

Но в полночь, тайными врагами,

Над женщинами, стариками

Свергают свой огонь с высот!

Затем ли (горькие вопросы!)

Порывы вихренных зыбей

Смиряли новые матросы,

Чтоб там шныряли «альбатросы»

И рой германских «голубей»?

1915

К счастливым

Свершатся сроки: загорится век,

Чей луч блестит на быстрине столетий,

И твердо станет вольный человек

Пред ликом неба на своей планете.

Единый Город скроет шар земной,

Как в чешую, в сверкающие стекла,

Чтоб вечно жить ласкательной весной,

Чтоб листьев зелень осенью не блекла;

Чтоб не было рассветов и ночей,

Но чистый свет, без облаков, без тени;

Чтоб не был мир ни твой, ни мой, ничей,

Но общий дар идущих поколений.

Цари стихий, владыки естества,

Последыши и баловни природы,

Начнут свершать, в веселье торжества,

Как вечный пир, ликующие годы.

Свобода, братство, равенство, все то,

О чем томимся мы, почти без веры,

К чему из нас не припадет никто, -

Те вкусят смело, полностью, сверх меры.

Разоблаченных тайн святой родник

Их упоит в бессонной жажде знанья,

И Красоты осуществленный лик

Насытит их предельные желанья.

И ляжем мы в веках как перегной,

Мы все, кто ищет, верит, страстно дышит,

И этот гимн, в былом пропетый мной,

Я знаю, мир грядущий не услышит.

Мы станем сказкой, бредом, беглым сном,

Порой встающим тягостным кошмаром.

Они придут, как мы еще идем,

За все заплатят им, - мы гибнем даром.

Но что ж! Пусть так! Клони меня, Судьба!

Дышать грядущим гордая услада!

И есть иль нет дороги сквозь гроба,

Я был! я есмь! мне вечности не надо!

1904. Август 1905

К финскому народу

Упорный, упрямый, угрюмый,

Под соснами взросший народ!

Их шум подсказал тебе думы,

Их шум в твоих песнях живет.

Спокойный, суровый, могучий,

Как древний родимый гранит!

Твой дух, словно зимние тучи,

Не громы, но вьюги таит.

Меж камней, то мшистых, то голых,

Взлюбил ты прозрачность озер:

Ты вскормлен в работах тяжелых,

Но кроток и ясен твой взор.

Весь цельный, как камень огромный,

Единою грудью дыша, -

Дорогой жестокой и темной

Ты шел, сквозь века, не спеша;

Но песни свои, как святыни,

Хранил - и певучий язык,

И миру являешь ты ныне

Все тот же, все прежний свой лик.

В нужде и в труде терпеливый, -

Моряк, земледел, дровосек, -

На камнях взлелеял ты нивы,

Вражду одолел своих рек;

С природой борясь, крепкогрудый,

Все трудности встретить готов, -

Воздвиг на гранитах причуды

Суровых своих городов.

И рифмы, и кисти, и струны

Теперь покорились тебе,

Ты, смелый, ты, мощный, ты, юный,

Бросаешь свой вызов судьбе.

Стой твердо, народ непреклонный!

Недаром меж скал ты возрос:

Ты мало ли грудью стесненной

Метелей неистовых снес!

Стой твердо! Кто с гневом природы

Веками бороться умел, -

Тот выживет трудные годы,

Тот выйдет из всякой невзгоды,

Как прежде, и силен и цел!

Август 1910

К. Д. Бальмонту

Нет, я люблю тебя не яростной любовью,

Вскипающей, как ключ в безбрежности морской,

Не буду мстить тебе стальным огнем и кровью,

Не буду ждать тебя, в безмолвной тьме, - с тоской.

Плыви! ветрила ставь под влажным ветром косо!

Ты правишь жадный бег туда, где мира грань,

А я иду к снегам, на даль взглянуть с утеса.

Мне - строгие стези, ты - морем дух тумань.

Но, гребень гор пройдя, ущелья дня и ночи,

И пьян от всех удач, и от падений пьян,

Я к морю выйду вновь, блеснет мне пена в очи, -

И в Город я вступлю, в столицу новых стран.

И там на пристани я буду, в час рассветный, -

Душа умирена воскресшей тишиной, -

С уверенностью ждать тебя, как сон заветный,

И твой корабль пройдет покорно предо мной.

Мой образ был в тебе, душа гляделась в душу,

Былое выше нас - мы связаны - ты мой!

И будешь ты смотреть на эту даль, на сушу,

На город утренний, манящий полутьмой.

Твой парус проводив, опять дорогой встречной,

Пойду я - странник дней, - и замолчит вода.

Люблю я не тебя, а твой прообраз вечный,

Где ты, мне все равно, но ты со мной всегда!

Ноябрь 1900

Как листья в осень

«Как листья в осень...» — вновь слова Гомера:

Жить счет ведя, как умирают вкруг...

Так что ж ты, жизнь? — чужой мечты химера!

    И нет устоев, нет порук!

Как листья в осень! Лист весенний зелен;

Октябрьский желт; под рыхлым снегом — гниль...

Я — мысль, я — воля!.. С пулей или зельем

    Встал враг. Труп и живой — враги ль?

Был секстильон; впредь будут секстильоны...

Мозг — миру центр; но срезан луч лучом.

В глазет — грудь швей, в свинец — Наполеоны!

    Грусть обо всех — скорбь ни об чем!

Так сдаться? Нет! Ум не согнул ли выи

Стихий? узду не вбил ли молньям в рот?

Мы жаждем гнуть орбитные кривые,

    Земле дав новый поворот.

Так что ж не встать бойцом, смерть, пред

                                тобой нам,

С природой власть по всем концам двоя?

Ты к нам идешь, грозясь ножом разбойным;

    Мы — судия, мы — казнь твоя!

Не листья в осень, праздный прах, который

Лишь перегной для свежих всходов,— нет!

Царям над жизнью, нам, селить просторы

    Иных миров, иных планет!

6 января 1924

Как царство белого снега...

Как царство белого снега,

Моя душа холодна.

Какая странная нега

В мире холодного сна!

Как царство белого снега,

Моя душа холодна.

Проходят бледные тени,

Подобны чарам волхва,

Звучат и клятвы, и пени,

Любви и победы слова...

Проходят бледные тени,

Подобные чарам волхва.

А я всегда, неизменно,

Молюсь неземной красоте;

Я чужд тревогам вселенной,

Отдавшись холодной мечте.

Отдавшись мечте - неизменно

Я молюсь неземной красоте.

23 марта 1896

Каменщик

— Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? кому?

— Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму.

— Каменщик, каменщик с верной лопатой,
Кто же в ней будет рыдать?

— Верно, не ты и не твой брат, богатый.
Незачем вам воровать.

— Каменщик, каменщик, долгие ночи
Кто ж проведет в ней без сна?

— Может быть, сын мой, такой же рабочий.
Тем наша доля полна.

— Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,
Тех он, кто нес кирпичи!

— Эй, берегись! под лесами не балуй…
Знаем всё сами, молчи!

Кинжал

Иль никогда на голос мщенья

Из золотых ножон не вырвешь свой клинок...

М. Лермонтов

Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,

Как и в былые дни, отточенный и острый.

Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,

И песня с бурей вечно сестры.

Когда не видел я ни дерзости, ни сил,

Когда все под ярмом клонили молча выи,

Я уходил в страну молчанья и могил,

В века, загадочно былые.

Как ненавидел я всей этой жизни строй,

Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,

Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,

Не веря в робкие призывы.

Но чуть заслышал я заветный зов трубы,

Едва раскинулись огнистые знамена,

Я - отзыв вам кричу, я - песенник борьбы,

Я вторю грому с небосклона.

Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,

Как прежде, пробежал по этой верной стали,

И снова я с людьми, - затем, что я поэт.

Затем, что молнии сверкали.

1903

Клеопатра

Я - Клеопатра, я была царица,

В Египте правила восьмнадцать лет.

Погиб и вечный Рим, Лагидов нет,

Мой прах несчастный не хранит гробница.

В деяньях мира мой ничтожен след,

Все дни мои - то празднеств вереница,

Я смерть нашла, как буйная блудница...

Но над тобой я властвую, поэт!

Вновь, как царей, я предаю томленью

Тебя, прельщенного неверной тенью,

Я снова женщина - в мечтах твоих.

Бессмертен ты искусства дивной властью,

А я бессмертна прелестью и страстью:

Вся жизнь моя - в веках звенящий стих.

Ноябрь 1899

* * *

Когда былые дни я вижу сквозь туман,

Мне кажется всегда – то не мое былое,

А лишь прочитанный восторженный роман.

И странно мне теперь, в томительном покое,

Припомнить блеск побед и боль заживших ран:

И сердце, и мечты, и все во мне – иное...

Напрасен поздний зов когда–то милых лиц,

Не воскресить мечты, мелькнувшей и прожитой, –

От горя и любви остался ряд страниц!

И я иду вперед дорогою открытой,

Вокруг меня темно, а сзади блеск зарниц...

Но неизменен путь звезды ее орбитой.

1895

Когда я, юношей, в твоих стихах мятежных...

Когда я, юношей, в твоих стихах мятежных

Впервые расслыхал шум жизни мировой:

От гула поездов до стона волн прибрежных,

От утренних гудков до воплей безнадежных

Покинутых полей, от песни роковой

Столиц ликующих до властного напева

Раздумий, что в тиши поют нам мудрецы,

Бросающие хлеб невидимого сева

На ниве жизненной во все ее концы, -

Я вдруг почувствовал, как страшно необъятен

Весь мир передо мной, и ужаснулся я

Громадности Земли, и вдруг мне стал понятен

Смысл нашего пути среди туманных пятен,

Смысл наших малых распрь в пучине бытия!

Верхарн! ты различил «властительные ритмы»

В нестройном хаосе гудящих голосов.

1913

Колумб

Таков и ты, поэт!..

Идешь, куда тебя влекут

Мечтанья тайные...

А. Пушкин

С могучей верою во взоре

Он неподвижен у руля

И правит в гибельном просторе

Покорным ходом корабля.

Толпа - безумием объята -

Воротит смелую ладью,

С угрозой требует возврата

И шлет проклятия вождю.

А он не слышит злобной брани

И, вдохновением влеком,

Плывет в безбрежном океане

Еще неведомым путем.

Колыбельная

Спи, мой мальчик! Птицы спят;

Накормили львицы львят;

Прислонясь к дубам, заснули

В роще робкие косули;

Дремлют рыбы под водой;

Почивает сом седой.

Только волки, только совы

По ночам гулять готовы,

Рыщут, ищут, где украсть,

Разевают клюв и пасть.

Ты не бойся, здесь кроватка,

Спи, мой мальчик, мирно, сладко.

Спи, как рыбы, птицы, львы,

Как жучки в кустах травы,

Как в берлогах, норах, гнездах

Звери, легшие на роздых...

Вой волков и крики сов,

Не тревожьте детских снов!

1919

Кому-то

Фарман, иль Райт, иль кто б ты ни был!

Спеши! настал последний час!

Корабль исканий в гавань прибыл,

Просторы неба манят нас!

Над поколением пропела

Свой вызов пламенная медь,

Давая знак, что косность тела

Нам должно волей одолеть.

Наш век вновь в Дедала поверил,

Его суровый лик вознес

И мертвым циркулем измерил

Возможность невозможных грез.

Осуществители, мы смеем

Ловить пророчества в былом,

Мы зерна древние лелеем,

Мы урожай столетий жнем.

Так! мы исполним завещанье

Великих предков. Шар земной

Мы полно примем в обладанье,

Гордясь короной четверной.

Пусть, торжествуя, вихрь могучий

Взрезают крылья корабля,

А там, внизу, в прорывах тучи,

Синеет и скользит земля!

2 сентября 1908

Конь блед

И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть.

Откровение, VI, 8

1

Улица была – как буря. Толпы проходили,

Словно их преследовал неотвратимый Рок.

Мчались омнибусы, кебы и автомобили,

Был неисчерпаем яростный людской поток.

Вывески, вертясь, сверкали переменным оком

С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;

В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком

Выкрики газетчиков и щелканье бичей.

Лили свет безжалостный прикованные луны,

Луны, сотворенные владыками естеств.

В этом свете, в этом гуле – души были юны,

Души опьяневших, пьяных городом существ.

2

И внезапно – в эту бурю, в этот адский шепот,

В этот воплотившийся в земные формы бред, –

Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,

Заглушая гулы, говор, грохоты карет.

Показался с поворота всадник огнеликий,

Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.

В воздухе еще дрожали – отголоски, крики,

Но мгновенье было – трепет, взоры были – страх!

Был у всадника в руках развитый длинный свиток,

Огненные буквы возвещали имя: Смерть...

Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,

В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.

3

И в великом ужасе, скрывая лица, – люди

То бессмысленно взывали: «Горе! с нами бог!»,

То, упав на мостовую, бились в общей груде...

Звери морды прятали, в смятенье, между ног.

Только женщина, пришедшая сюда для сбыта

Красоты своей, – в восторге бросилась к коню,

Плача целовала лошадиные копыта,

Руки простирала к огневеющему дню.

Да еще безумный, убежавший из больницы,

Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:

«Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!

Сгибнет четверть вас – от мора, глада и меча!»

4

Но восторг и ужас длились – краткое мгновенье.

Через миг в толпе смятенной не стоял никто:

Набежало с улиц смежных новое движенье,

Было все обычном светом ярко залито.

И никто не мог ответить, в буре многошумной,

Было ль то виденье свыше или сон пустой.

Только женщина из зал веселья да безумный

Всё стремили руки за исчезнувшей мечтой.

Но и их решительно людские волны смыли,

Как слова ненужные из позабытых строк.

Мчались омнибусы, кебы и автомобили,

Был неисчерпаем яростный людской поток.

Июль–декабрь 1903–1904

Краски

Я сегодня нашел свои старые краски.

Как часто взгляд на забытый предмет

Возвращает все обаянье ускользнувших лет!

Я сегодня нашел мои детские краски...

И странный отрок незванно ко мне вошел

И против меня уверенно сел за стол,

Достал, торопясь, тяжелую тетрадь...

Я ее не мог не узнать:

То были мои забытые, детские сказки!

Тогда я с ним заговорил; он вздрогнул, посмотрел

(Меня не видел он, - я был для него привиденьем),

Но через миг смущенья он собой овладел

И ждал, что будет, с простым удивленьем.

Я сказал: «Послушай! я тебя узнаю.

Ты - это я, я - это ты, лет через десять...»

Он засмеялся и прервал: «Я шуток не люблю!

Я знаю лишь то, что можно измерить и взвесить.

Ты - обман слуха, не верю в действительность твою!»

С некоторым гневом, с невольной печалью

Я возразил: «О глупый! тебе пятнадцать лет.

Года через три ты будешь бредить безвестной далью,

Любить непонятное, стремиться к тому, чего нет.

Вселенная жива лишь духом единым и чистым,

Материя - призрак, наше знание - сон...»

О боже, как искренно надо мной рассмеялся он,

И я вспомнил, что был матерьялистом и позитивистом.

И он мне ответил: «О, устарелые бредни!

Я не верю в дух и не хожу к обедне!

Кто мыслит, пусть честно служит науке!

Наука - голова, а искусство - руки!»

«Безумец! - воскликнул я, - знай, что ты будешь верить!

Будешь молиться и плакать пред Знаком креста,

Любить лишь то, где светит живая мечта,

И все проклянешь, что можно весить и мерить!»

«Не думаю, - возразил он, - мне ясна моя цель.

Я, наверно, не стану петь цветы, подобно Фету.

Я люблю точное знание, презираю свирель,

Огюст Конт навсегда указал дорогу поэту!»

«Но, друг, - я промолвил, - такой ли теперь час?

От заблуждений стремятся все к новому свету!

Тебе ли вновь повторять, что сказано тысячу раз!

Пойми тайны души! стань кудесником, магом...»

«Ну, нет, - он вскричал, - я не хочу остаться за флагом!»

«Что за выражения! ах да! ты любишь спорт...

Все подобное надо оставить! стыдись, будь же горд!»

«Я - горд, - он воскликнул, - свое значенье я знаю.

Выступаю смело, не уступлю в борьбе!

Куда б ни пришел я, даже если б к тебе,

- Приду по венкам! - я их во мгле различаю!»

И ему возразил я печально и строго:

«Путь далек от тебя ко мне,

Много надежд погибнет угрюмой дорогой,

Из упований уступишь ты много! ах, много!

О, прошлое! О, юность! кто не молился весне!»

И он мне: «Нет! Что решено, то неизменно!

Не уступлю ничего! пойду своим путем!

Жаловаться позорно, раскаянье презренно,

Дважды жалок тот, кто плачет о былом!»

Он стоял предо мной, и уверен и смел,

Он не видел меня, хоть на меня он смотрел,

А если б увидел, ответил презреньем,

Я - утомленный, я - измененный, я - уступивший

судьбе,

Вот я пришел к нему; вот я пришел к себе! -

В вечерний час пришел роковым привиденьем...

И медленно, медленно образ погас,

И годы надвинулись, как знакомые маски.

Часы на стене спокойно пробили час...

Я придвинул к себе мои старые, детские краски.

17 декабря 1898

Красное знамя

Красное знамя, весть о пролетариате,

Извиваясь кольцом,

Плещет в голубые провалы вероятия

Над Кремлевским дворцом;

И новые, новые, странные, дикие

Поют слова...

Древним ли призракам, Мойрам ли, Дике ли,

Покорилась Москва?

Знаю и не узнаю знакомого облика:

Все здесь иным.

Иль, как в сказке, мы все выше леса до облака

Вознесены?

Здравствуй же, племя, вскрывающее двери нам

В век впереди!

Не скоро твой строй тараном уверенным

Судьба разредит!

Лишь гром над тобой, жизнь еще не воспетая,

Свой гимн вопил,

Но с богами бессмертье - по слову поэта - я

Заживо пил.

Волшебной водой над мнимой усталостью

Плеснули года.

Что-нибудь от рубцов прежних ран осталось ли?

Грудь молода.

С восторгом творчества, под слепыми циклонами,

Мечту сливать

И молодость в губы губами неуклонными

Целовать.

24 марта 1922

Краткий дифирамб

Летайте птицы, -

И мы за вами!

Нам нет границы.

И за громами,

Над чернью туч,

Челн Человека

Победу века

Гласит, летуч!

Прорезал небо

Руль моноплана.

Соперник Феба!

Глубь океана,

И волны рек,

И воздух горный

Тебе покорны,

О Человек!

Круги на воде

От камня, брошенного в воду,

Далеко ширятся круги.

Народ передает народу

Проклятый лозунг: «мы – враги!»

Племен враждующих не числи:

Круги бегут, им нет числа;

В лазурной Марне, в желтой Висле

Влачатся чуждые тела;

В святых просторах Палестины

Уже звучат шаги войны;

В Анголе девственной – долины

Ее стопой потрясены;

Безлюдные утесы Чили

Оглашены глухой пальбой,

И воды Пе–че–ли покрыли

Флот, не отважившийся в бой.

Везде – вражда! где райской птицы

Воздушный зыблется полет,

Где в джунглях страшен стон тигрицы,

Где землю давит бегемот!

В чудесных, баснословных странах

Визг пуль и пушек ровный рев,

Повязки белые на ранах

И пятна красные крестов!

Внимая дальнему удару,

Встают народы, как враги,

И по всему земному шару

Бегут и ширятся круги.

2 декабря 1914, Варшава