Валерия
Исмиева

Октавиану Августу

Брат мой Октавиан, твои пчёлы сошли с 
     ума. 
Они приносят мне мёд, хотя повсюду 
     зима, 
и хрупкие крылья продрогли от галльских 
     ветров гульбы, 
метущих на каждую каплю свинцовых белил 
     горбы, 
будто болид, не тело, горящее янтарём, 
в полёте заледенел и не опаляет дом. 
  
Брат мой, все трассы белы: асфальт, 
     облака, провода – 
бинтами на ранах…  мелу стала подобна 
     вода, 
вот свойство – из цвета убыль не может 
     зеркалить Земли, 
лишь только Солнечный улей лишится мёда 
     любви. 
А ниже стихшего гула – крики, ропоты, 
     вой – 
слышишь? Такими в безлюбье стихи 
     родятся зимой. 
  
Чья кисть обеляет око? – только белый в 
     расход: 
из пеплоса – бледный мой локоть, из 
     пепла – тусклый восход… 
Но как из медового теста вымесить 
     огненный хлеб? 
Такому не ведают места ни Лимб, ни Небо 
     – Эреб! 
где красного тока люстры на языках 
     свечей 
несут миллионоустно отсветы наших 
     ночей, 
  
стеклянные пчёлы ветра сосут из 
     неспёкшихся ран 
подвижные завязи метра, янтарных звуков 
     икра 
взрывается строчками в замяти, растром 
     растраченных лет, 
вбирая жабрами памяти трепет неба в 
     траве. 
Там наши корни впиваются в просинь его 
     огня, 
и глуби лиц поднимаются из мелководий 
     дня. 
  
Август, созерцатель и пасечник красных 
     моих телец! 
Когда обожжёнными пальцами о куполов 
     голубец 
расправлен голос и выцежен до окоёма 
     скул, 
снаружи – серебряным Китежем, с изнанки 
     – дулом к виску, 
нам остаётся немерено, там – пламя, 
     здесь – гулкий звук 
из мякоти звёздного черепа – в творящую 
     пустоту