Василина
Орлова

* * *

Кириллица, увидь меня,

Горлицей с башни летящая

Дыханием цветного огня

Горло опаляющая,

Предсказавшая

Нашествие великих случайных

Чисел необычайных

Двунадесятью языками

Ощетинившимися

Свинцовой свиньёй полками.

Переливая из одной

Колбы в другую

Горячее масло,

Высвечивается

В небытии привычная вечность,

Жгущая двумя божественными языками,

Двумя остроязыкими огнями

Над пашней распаханной

Кладбищем, ощетинившимся крестами

Над лесом стоглавым

И башней сторожевой.

* * *

Хотела бы я понять, как

Ты видишь эту комнату с косым лучом,

Лежащим ромбом на полу.

Из каких миров

На каком мосту

Навесном четырехэтажном,

В виду каких небоскрёбов

И неба, перечерченного крест-накрест

Несущими конструкциями,

Ты вспомнишь

Дедов сервант

Со старой железной дорогой?

Поезд идёт со станции

Через четыре минуты.

Из трубы валит дым,

Звенят окошки и дверцы,

Вагоны постукивают на стыках,

Свистя мимо начальника станции,

Который стоит в форме и в фуражке,

Фонарь качается в пластиковой руке.

* * *

Они алкали и лакали
Из уст Лакана молоко,
Но ничего не понимали,
Однако это ничего:
Лакана в лайковых перчатках,
С гербом горбатым на печатке,
С лицом пустым, с прической гладкой
Любить вообще-то нелегко.

* * *

Стрельчатое окно забрано
Кованой решеткой снаружи
И является витражом
В пятнах жёлтых, красных и синих,
Отражающихся в полу как в луже, –

По тонкому слою пыли
Прозрачные и цветные
Рисунки поплыли,
А особенно в том углу.

Встречаю непроницаемым лицом
Листья, ошибающиеся дверью,
Как стражник внутренних покоев
В своем терпении дворцовом,
Немногословном и высокомерном.

* * *

– Мой брат мне сказал,

Что кусаются эти жуки,

Вы знаете моего брата? –

На пальцах с обгрызенными ногтями

И ещё не до конца сошедшим лаком

Черешнево-красным

Сидел и впрямь жук

Удивительно крупный,

С усами щеткой.

– Так что вы уж его не берите,

Он вас укусит.

Но меня не укусит –

Меня он любит.

Он хочет ещё побыть со мной.

Я слежу, чтобы он не упал.

* * *

Дребезжащий троллейбус

Прозвенел ночной Москвой,

Отсчитал жестяными костями

Меру булыжников квадратных,

Забрызгана фара его

После ночного дождя.

С пятого этажа

Фортепьянная фраза

Влетела в моё раскрытое окно

И задрожала в комнате,

Уткнувшись в книжную полку,

Рассыпалась кубиками на полу,

Разлетелась.

Я вытерла тыльной стороной ладони

Рот сухой, тополиным пухом забитый.

* * *

Ну всё, а теперь –
К Яру, к цыганам:
Медведи в платках и в монистах,
Шампанское в серебряном ледяном ведре.
Жидкую хрустальную люстру
Застегнуть на голой спине
На ступеньках театра, ведущих к фонтану на площадь,
Лубянку накинуть небрежно на плечи,
В муфту лисье спрятать лицо –
И поехали
На тройке твоей быстролётной,
Двухцилиндровой «Победе»,
Сто две лошадиные силы
С колокольцами, зелёным огоньком,

Радио «Шансон»,
Снежный прах бурана
Завить по дороге мёртвой.

* * *

Проснулась ночью
Носителем подводного языка
От летнего дождя,
Что барабанит по жестяному карнизу.
Книзу
Тянутся ветви деревьев,
Если смотреть
Наоборот.

В шкатулке музыкальной
Сломан замок: не замолкает,
Если и крышку закрыть,
Пока не иссякнет завод.
Вращается валик латунный,
Лепестки металлические
Цепляются за зубчики.

Страницы в старой тетрадке слиплись,
На одной нарисованы
Те часы на стене твоей.
Их запятнали
В окне толпящиеся липы.

* * *

И смотрела, и смотрела,
С книжкой на коленях зевала,
И на стуле качалась слегка, и качалась,
И смотрела пустыми глазами в окно,
Как одна бесконечная железная дорога,
И так ничего не сказала,
Пока я ответа ждала
И яблоко зелёное разрезала.

Хруст и лязг по тарелке фарфоровой ножа.
Косточки яблочного миндаля
Светятся чёрным
На тарелке фарфоровой.
Что-нибудь бы сказала уже, пока я ждала,
Но только глазами, страшными семафорами.

Хруп, хруп. Упруга и податлива, как воплощенное в яблоке облако,
Ночного яблока плоть.
Хоть бы сказала, сказала бы что-нибудь хоть,
А не просто ела своё глупое яблоко
В кожуре тугой.

* * *

Я только текста поток,

Сверкающий текста поток,

Перекатывающийся на камнях,

Громыхающий кровоток,

Разматывающийся бесконечный моток

Текста цветного, голос пресекшийся, вздох,

Я только ток неведомый, только ток,

Жалоба безжалостная и стон,

Я только всплеск весёлый, бешеный флогистон,

Лёгкие покидающий возглас,

Превращающийся в стон,

Воздух, который проходит гортань,

Колеблет связки голосовые,

Переставляет тару пустую рта,

Носогубные складки и камни твои дождевые,

Я только то же, что и была всегда.

Поэт

Человек чья речь опасна
Человек чья речь густа
Сгинул в мареве прекрасном
Электронного листа.

Ничего уже не скажет
Заглушённый наконец
Неба вольный землепашец
И невольный слов кузнец.

* * *

Поскольку вы не ходите, а летаете,

И смешны несмышленышам несмешные Куранты,

Покупайте, покупайте

Самые лучшие депрессанты.

Поскольку жизнь в розовых шариках

И голубеньких у вас воздушных,

Покупайте, покупайте

Депрессанты самые лучшие.

* * *

В куполах деревьев

Груди облетевших красавиц,

В поворотах улиц

Изгибы их гладких бёдер.

В козырьке причудливой крыши

Плавная линия чёрного уса истлевшего.

Город выстроен костями города,

И в оконных, дверных проёмах –

Абрисы ям глазных

Хрупких его черепов.

* * *

Когда он вернулся из чёрной ванной

С красным огоньком,

Неся в себе запах роз и ванили,

Где проявлял чёрные жидкие

Блестящие как рыбы диапозитивы,

На лице его были отметины:

Было проехано шинами,

Через щеку и лоб проложено улицей –

Невидимым когтем

Прочертили там морщин ему

По мрамору белого овального лица.