Цитемель

Лишь солнце бросило лучи в луга и горы

И птички стали петь пришествие Авроры,

Согнало солнце тьму с земного круга прочь,

Вступал на небо день и исчезала ночь;

Влюбленный Цитемель минут тех не теряет,

Всех ранее в луга он стадо выгоняет;

Все спали пастухи еще по шалашам,

А Цитемель ходил с овцами по горам.

Единственно тому ни день, ни ночь не спится,

Когда кто вольности нечаянно лишится;

Так сей пастух вчерась с пастушками гулял,

И Филоменою он сердце оковал,

Которая ему прекрасней всех казалась;

Тут Цитемелева кровь жарко загоралась,

А ночью возросла неутолима страсть,

И если б ночь длинна, так мог бы он пропасть,

И, счастием его, ночь летня не велѝка;

Хотя она мала, но скорбь его толика

В часы те возросла, что в горести пастух

Ни на единый миг не мог спокоить дух.

Уж солнце высоко на небесах сияет,

И утрення роса от жару высыхает;

Но в наступающи полдневные часы

Не зрит пастух его пленившие красы;

В недоумении тут Цитемель бывает,

Во все страны̀ глядит, отвсюду ожидает,

Нейдет ли из кустов или с высоких гор

Пленивший мысль его пастушкин милый взор;

Но сколько бедный тот пастух ни зрит повсюду,

Не видит он своей любезной ниоткуду;

И так уж наконец, в задумчивости сей,

Кусточки и древа ему казались ей:

То вдруг перед глаза она к нему предстанет,

То в тот же миг его мечта сия обманет.

Не знает, что творить несчастливый пастух.

Обманывал его и взор его, и слух.

То эхо нанесет тут голос Филомены,

И, ожидающий сей радостной премены,

Бежит он к той стране, где был услышан глас,

Бежит, и голосу не слышит в тот же час.

То вдруг позадь себя он быть ей уповает —

Не зрит ее нигде, куда он ни взирает.

«Уж в тех ли я теперь, — вещает он, — местах?

Иль стадо я мое в других пасу кустах?

Нет, в тех местах, и те кустарники и речки,

В которых был вчерась... паслися здесь овечки».

Уж долго мучился в сем ждании пастух,

Как вдруг вблизи его пронзил глас громко слух,

Которым был пастух безмерно востревожен,

Но страх видением и больше был умножен.

Он зрит любезную, бегущу из кустов,

Где он не чаял быть ни стад, ни пастухов.

За нею зверь гнался: был волк то преужасный,

И уж касается почти одежд прекрасной.

В случа̀е таковом пастушке близок страх;

Увидевши пастух несчастье то в глазах,

Бросается чрез ров, который был меж ими,

И волка стал травить собаками своими;

И способом таким минулся общий страх:

Пастушка у него осталася в руках.

Тут краска вся с лица пастушкина сбежала,

Когда она без чувств в руках его лежала;

По бледности грудей разметанны власы

Сугубили еще пастушкины красы.

Пастух от радости и страха сам бледнеет,

В восторге ничего начать он не умеет,

Зря нежную в своем объятьи красоту,

Благополучной чтет себе минуту ту,

Которая его с любезной съединила

И что спасти ее от смерти допустила.

И подлинно, пастух был счастлив в этот час:

Пастушку от беды, себя от муки спас.

К отраде подает он способы сугубы,

Целует руки он, целует нежны губы,

И за труды свои приемлет наконец

От Филомены он и сердце, и венец.