Берегите людей

Человеку несут

Апельсины, печенье.

Для него уже это

Не имеет значенья.

Он глядит на людей

Снисходительно–строго:

– Если б это, родные,

Пораньше немного!

Был я молод, горяч,

Всюду был я с народом.

А теперь обнимаю

Баллон с кислородом.

Как младенец, сосу

Кислородную соску.

Каши мне принесут,

Съем от силы две ложки.

Если губы замком,

Если годы согнули,

Не поможет фабком,

Не помогут пилюли.

Не помогут цветы,

Цеховые конфеты в складчину,

Не подымут они

Богатырского вида мужчину,

Надо вовремя

Душу спасать человечью

Апельсинами, отдыхом,

Дружеской речью!

О, не будьте, не будьте

В гуманности лживы!

Берегите людей!

Берегите, пока они живы!

1961

* * *

В упряжке оленя

Лети, мое стихотворенье!

Тяни над лесами, как вальдшнеп,

Все дальше и дальше.

Плыви осетром

По глубинам и ямам,

Стучись к человеку

Рабочим, испытанным ямбом.

Присядь у окна,

Посмотри ненароком,

Просторы измерь

Ясновидящим оком!

Откройся

Читателю–другу в желаньи

Придать ему силы и смелости

В каждом деяньи.

Скачи, мой Пегас,

Отбивая копытами лихо.

Лети, мое слово,

Лети, моя рифма!

* * *

Возвращаюсь к природе, к себе,

К первозданной основе и сути.

Ежедневной суровой борьбе

Я учусь у себя в институте.

Книги в сторону! Взял туесок,

Завязал на бушлате тесемки

И ногою ступил на песок,

В камышиное царство осоки.

В лес забрался, в шумленье осин,

В трепетанье легчайшей берёсты,

Недотлевший костер погасил,

От костра и беды наберешься!

Чем я сходен с тобой, муравей?

Ты с поклажей, и я не без груза.

Что ты мешкаешь? Двигай скорей,

У меня с тобой старая дружба.

Над грибом нагибаюсь, свищу,

Современный и вольный Алеко.

Не Сократ, но, однако, ищу

В жизни скрытую истину века.

Волшебная сказка

Год был ягодный,

Год грибной,

С яркой радугой

За спиной.

С земляникою

По буграм,

С голубикою

По углам.

По болотинам,

По низам —

То–то радость

Была глазам.

Год был памятным

На добро,

Мне во всем тогда

Так везло!

Свистну в займище —

Конь бежит,

Ногу в стремя —

Земля дрожит!

Быстры реченьки

Стелят мост,

Грудь героя

Горит от звезд.

Горы головы

Клонят в дол,

Расступается

Темный бор.

Красно солнышко

Манит вдаль,

В туеске моем

Спит печаль.

* * *

Встречаемся у Вечного огня,

Подолгу смотрим на живые пряди.

Я знаю, что твоя родня

Погибла от бомбежки в Ленинграде.

Волнуется, дрожит огонь живой,

То встанет, то наклонится он гибко.

Не прекращается поток людской,

И неусыпна память о погибших.

Еще цветы! Еще сирень несут,

Кладут, оправив бережно руками.

Цветы, цветы, цветы! Они растут,

Не зная, что придется лечь на камень.

Седая мать скорбит, а рядом внук,

Он для нее единственная радость.

Из юных неокрепших детских рук

На обелиск ложится нежный ландыш,

В глазах мальчонки пламя и печаль,

Которую не высказать речами...

Я завтра буду здесь, и ты встречай

Меня опять минутою молчанья...

1978

Гимн хлеборобу

Кому мы обязаны тем

                что за нашим столом

Веселье и песни, а в доме

                светло и просторно?

Toму мы обязаны, что

              за колхозным селом

Чернеет земля, под землею

                   проклюнулись зерна.

Их сеяли люди, ладони

                 которых грубы,

Обветрены ветром широких

              российских просторов.

Сердца их чисты

и прекрасны, глаза голубы,

а руки привыкли

к уверенной силе моторов.

Те люди забыли полоски

             старушки–сохи –

Машина и пашет, и жнет,

              и молотит на славу.

С какою любовью я им

              посвящаю стихи

И знаю, что люди вот эти

                и кормят державу!

Поклон вам, герои, умельцы,

                  владельцы земли.

Спасибо за ранние

                выходы в поле.

Труду полевому вы отдали

                все, что могли,

Нам впору учиться у вас

           в полевой вашей школе!

Вот хлеб на столе. От него

              так и веет теплом,

Полынью и снегом,

        антоновским яблоком

                        спелым,

За ним и весна, и весенняя

                тучка, и гром,

И страсть хлебороба

                заняться

                    порученным делом!

1975

Дороховы

Цвет черемухи пахнет порохом,

Лебединые крылья в крови.

Уезжает четвертый Дорохов,

Мать родимая, благослови!

Первый пал у Смоленска, под Ельней,

Не напуганный смертью ничуть,

В тишину запрокинув смертельно

Свой пшеничный, смеющийся чуб.

А второй — где отыщешь останки?

Подвиг мужествен, участь горька,

Стал он пеплом пылающим в танке

И героем в приказе полка.

Третий Дорохов в рукопашной

На окопы фашистов шагнул.

Как ветряк над рязанскою пашней,

На прощанье руками взмахнул.

Что с четвертым? И он, бездыханен,

В госпитальной палате лежит.

Нагибаются сестры: — Ты ранен?—

Но четвертый... четвертый молчит.

Ходит Дорохова и плачет,

Ходит, плачет и ждет сыновей.

Никакая могила не спрячет

Материнских тревог и скорбей.

И лежат в позабытой солонке,

Тяжелее надгробий и плит,

Пожелтевшие похоронки,

Где одно только слово: убит.

Чем утешить тебя, моя старенькая,

Если ты сыновей лишена?

Или тем, что над тихою спаленкою

Снова мирная тишина?

Знаю, милая, этого мало!

Нет их! Нет! Свет над крышей померк.

Для того ли ты их поднимала,

Чтобы кто–то на землю поверг?

Ты идешь с посошком осторожно

Вдоль прямого селенья Кривцы.

Под ногами звенит подорожник,

Осыпая лиловость пыльцы.

1959

Дымочка

Кто придумал глиняную вятскую?

Этой красоте я в плен сдаюсь.

С песней русской, залихватскою

Я ее сравнить не побоюсь.

Ярмарка! Торжок!

Пирушка свадебная.

Этих красок солнцу не затмить.

Выросла она, как приусадебная,

Сочная трава с названьем сныть.

Как пирог, пекли в печи разгарчивой

Вятскую игрушку на поду.

Потому и слава не обманчивая

Суждена была ей на роду.

Женская рука ее лелеяла,

Сколько поколений мяло глину.

Нынче мастер Лида Фалалеева

Вышла в этот круг на середину.

Пальцами, ладонями летающими

То погладит, то чуть–чуть помнет.

Радужными красками хватающими

Вдохновит и душу обожжет.

Слава вятской глиняной — всемирная,

Я ее в Париже видел, в Токио.

Дымочка! Дитё из глины милое,

Ты меня пронизываешь токами!

Земное притяжение

Облака меняют очертания,

Ощутимость, цвет, величину.

Вот кому всю жизнь давай скитания

И оседлость наша ни к чему.

Мать моя свою деревню Язвицы

На Москву не может променять.

Рано утром из Загорска явится,

А под вечер примется вздыхать.

Не сидится старой:– Как там дома?

Как блюдет порядки глаз отцов?

Не упала ли труба от грома,

Не клюют ли куры огурцов?

Уж не нашу ль вишню козы гложут?

Уж не наша ль изгородь худа?..–

Быстро соберется, все уложит.

– Мне, – вздохнет, – сынок, скорей туда!

Я прошу: – Ну, сделай одолжение,

Поживи, понравится тебе!–

Но ее земное притяжение

К своему шестку, к своей трубе.

Из нее и дым иного свойства,

И особый запах молока!..

Этого святого беспокойства

Вам не знать, скитальцы–облака!

1960

Иван–чай

Ничего я не знаю нежней иван–чая!

Своего восхищенья ни с кем не делю.

Он стоит, потихоньку головкой качая,

Отдавая поклоны пчеле и шмелю.

Узнаю его розовый–розовый конус,

Отличаю малиновый светлый огонь.

Подойду, осторожно рукою дотронусь

И услышу мольбу: «Не губи и не тронь!

Я цвету!» Это значит, что лето в разгаре,

В ожидании благостных ливней и гроз,

Что луга еще косам стальным не раздали

Травяной изумруд в скатном жемчуге рос.

Он горит, иван–чай, полыхает, бушует,

Повторяет нежнейшие краски зари.

Посмотри, восхитись, новоявленный Шуберт,

И земле музыкальный момент подари!

1960

* * *

Как любовь начинается? Кто мне ответит?

Как цветок раскрывается? Кто объяснит?

Просыпаешься утром, и хочется встретить,

Постучаться в окно, разбудить, если спит.

Все дороги — к любимой,

Все тропки — туда же.

Что ни думаешь, думы торопятся к ней.

Происходит какая–то крупная кража

Холостяцких устоев свободы твоей.

Ты становишься скуп и улыбок не даришь,

Как вчера еще было, и той и другой;

Ты всем сердцем ревнуешь, всем сердцем страдаешь,

Ждешь свиданья с единственной и дорогой.

И когда ты кладешь к ней на плечи ладоши,

Ясно слыша биение сердца в груди,

Вся вселенная — только любовь, и не больше,

И вся жизнь твоя — только порывы любви.

Как она начинается?

Так же, как в мае

На безоблачном небе заходит гроза.

Я любви

       не сожгу,

              не срублю,

                     не сломаю.

Без нее на земле человеку нельзя!

* * *

Когда возводили собор Покрова на Нерли,

Все самое лучшее в сердце своем берегли.

И каждый положенный камень был клятвой на верность,

Вот в чем красота и откуда ее несравненность!

Красиво одеваемся

Красиво одеваемся, не спорю!

Тончайшие шелка и шерсти есть.

Но я признаюсь, я от вас не скрою

Моих тревог за внешний этот блеск.

Он нужен нам. И в этом нет порока,

Что спрятана в нейлон изящность ног.

Но, барышня, возьмите томик Блока,

Прочтите вслух хотя бы восемь строк!

Я знаю, что костюм вот этот в клетку

Затмил собою новогодний бал...

Но, юноша, ты забываешь кепку,

Которую Ильич в руке сжимал.

С достоинством садишься ты за столик

В кафе, излишне вежливый с людьми.

А Моцарта ты слушаешь? А Сольвейг

Возвысила тебя мольбой любви?

А это кто мелькнул в толпе? Стиляга!

На длинной шее – грива, как у льва.

Он – пересохший ключ на дне оврага,

И около него трава мертва!

Простите мне всю прямоту признанья,

Поймите благородный мой протест,

Но форма, если нету содержанья,

И тело, если нет души, – протез!

1959

Микула

Егору Исаеву

Не за стеною монастырской

Микула сошку мастерил,

А на равнине богатырской,

Где ворон каркал и парил.

Бесхитростен был сельский витязь,

Он черный хлебушек кусал.

Он валунам сказал: — Подвиньтесь!—

Да приналёг и сдвинул сам.

И все дела! И конь саврасый

Борзо пошел по борозде.

Без норова, без разногласий,

Отлично знал он, в чьей узде.

И затяжелила земелька,

Глянь — и налился колосок.

И вот уже дурак Емелька

На печку русскую залег.

Сказал: — А ну, лети, родная!—

И полетела печь, как пух.

Не печь — кибитка удалая,

А в ней огонь и русский дух.

Жалейки, дудки и свирелки,

Все появилось на Руси.

И гусли, и игра горелки,

И бабы царственной красы.

Стоял Микула и не верил,

Что столько жизни от сохи.

Хмелел и целовал деревья,

Случалось, даже пел стихи!

В нем пахарь уживался с воином,

Покоя не было кругом.

Он с пашней управлялся вовремя

И вовремя кончал с врагом.

Друг! Не хвались, что ты из Тулы,

Что ты механик и Левша!

Ты от сохи и от Микулы,

Ты Селянинова душа!

16 ноября 1972

* * *

Мне чужда отгороженность сада,

Не люблю сквозь заборы глядеть.

Мне людей обязательно надо

Локтем, словом, улыбкой задеть.

С рыбаками — закидывать тони.

С трактористами — поле пахать.

С игроками — играть на гармони.

Со знаменами — полыхать.

Я родился под ними и вырос,

Сердце краснознаменно ало.

Я его, как полотнище, вынес,

Чтоб людскою волной подняло.

Чтоб оно и качалось, и пело,

И гуляло в улыбке колонн,

И над площадью Красной летело

На зарю шелестящих знамен!

Музыка

Материя сия бесплотна,

В руках нести ее нетрудно.

Рембрандт писал свои полотна,

А Моцарт изваял на струнах.

Божественная власть органа,

Пленительная нежность арфы.

Еретики сожгли Джордано,

Но музыка — превыше мафий.

Фиорды Грига пахнут хвоей,

От них в душе моей светает.

Ах, музыка! Она не ходит,

Не ползает — она летает!

Муравей

Без муравья вселенная пуста!

Я в этом убежден, товарищи.

Он смотрит на меня с куста

И шевелит усами понимающе.

Вся голова его – огромный глаз.

Он видит все, что мы, и даже более.

Я говорю: – Здорово, верхолаз! –

Он промолчал. Но мы друг друга поняли.

Я говорю: – Привет лесовику!

Не слишком ли ты много грузишь

                  на спину?

А муравей молчит. Он на своем веку

И тяжелей поклажу таскивал.

Я говорю: – Прощай! – А он спешит

По дереву, бегущему на конус.

Поднимется к вершине и решит,

Что делать дальше. Бог ему на помощь!

И я пойду. И у меня дела.

Ты знаешь, муравей, мой друг хороший,

Природа и меня ведь создала,

Чтоб я всю жизнь спешил с веселой ношей.

1962

На Мамаевом кургане

На Мамаевом кургане тишина,

За Мамаевым курганом тишина,

В том кургане похоронена война,

В мирный берег тихо плещется волна.

Перед этою священной тишиной

Встала женщина с поникшей головой,

Что–то шепчет про себя седая мать,

Все надеется сыночка увидать.

Заросли степной травой глухие рвы,

Кто погиб, тот не поднимет головы,

Не придет, не скажет: «Мама! Я живой!

Не печалься, дорогая, я с тобой!»

Вот уж вечер волгоградский настает,

А старушка не уходит, сына ждет,

В мирный берег тихо плещется волна,

Разговаривает с матерью она.

1963

На побывку едет

Отчего у нас в поселке

У девчат переполох,

Кто их поднял спозаранок,

Кто их так встревожить мог?

   На побывку едет

   Молодой моряк,

   Грудь его в медалях,

   Ленты в якорях.

За рекой, над косогором

Встали девушки гурьбой.

– Здравствуй!– все сказали хором.–

Черноморский наш герой.

   Каждой руку жмет он

   И глядит в глаза,

   А одна смеется:

   – Целовать нельзя!

Полегоньку отдыхает

У родителей в дому.

Хором девушки вздыхают:

– Мы не нравимся ему!

   Ни при чем наряды,

   Ни при чем фасон,

   Ни в одну девчонку

   Не влюбился он!

Ходит, шутит он со всеми,

Откровенно говорит:

– Как проснусь, тотчас же море

У меня в ушах шумит.

   Где под солнцем юга

   Ширь безбрежная,

   Ждет меня подруга

   Не–жна–я!

1957

* * *

– Не надо, не спеши на мне жениться!–

Ты мне сказала, умница моя.–

Ведь это счастье может и разбиться

О грубые уступы бытия.

Ну, женимся, потянем честно лямку,

Убьем любви высокое чело

И заключим себя в такую рамку,

В которой даже предкам тяжело.

Давай мы будем два отдельных луга,

Два родника двух солнечных долин.

Пусть лучше нам недостает друг друга,

Чем мы друг другу вдруг надоедим.

Давай мы будем два сосновых бора,

стоящих в стороне от всех сует.

Чтоб два больших, серьезных разговора

сливались в наш один большой дуэт.

– Давай мы будем!–

Ты сидишь, сияешь,

Как купола старинные в Кремле,

И тихо землянику собираешь

На золотой, захвоенной земле.

1966

Не руби березы!

Не руби березы белой,

Не губи души лесной,

Не губи и зла не делай,

А особенно весной,

Не губи, не тронь березы,

Обойдись с ней по–людски,

А иначе брызнут слезы,

Сам засохнешь от тоски.

Пусть береза, как невеста,

Бережет свою красу,

Ей не в печке жаркой

                  место,

Место ей всегда в лесу!

1977

* * *

О, музыка! Ты царь в короне,

Ты бог, что для людей поет.

Особенно, когда Скавронский

Шопена с клавиш раздает.

Как вызревшая земляника,

Как синий василек во ржи,

Так и созвучья Фредерика

Благоуханны и свежи.

Спасибо, милый мой маэстро,

Как я обрадован тобой,

Ты ставишь бездарей на место

Своей волшебною игрой.

Продли еще блаженство звуков,

Шопеном в нас опять плесни,

Чтобы к московским переулкам

Пришло дыхание весны!

Оренбургский пуховый платок

В этот вьюжный неласковый вечер,

Когда снежная мгла вдоль дорог,

Ты накинь, дорогая, на плечи

Оренбургский пуховый платок!

Я его вечерами вязала

Для тебя, моя добрая мать,

Я готова тебе, дорогая,

Не платок – даже сердце отдать!

Чтобы ты эту ночь не скорбела,

Прогоню от окошка пургу.

Сколько б я тебя, мать, ни жалела,

Все равно пред тобой я в долгу!

Пусть буран все сильней свирепеет,

Мы не пустим его на порог.

И тебя, моя мама, согреет

Оренбургский пуховый платок.

1960

* * *

От модности не требуйте народности,

Народность – это почва, это плуг.

И только по одной профнепригодности

Решаются ее освоить вдруг.

Народность не играет побрякушками,

И чужероден ей любой эрзац.

В ней золотом сияет имя Пушкина,

Ее не так–то просто в руки взять.

Народность – это тара тороватая,

Наполненная тяжестью зерна,

Народность – это баба рябоватая,

Которая земле своей верна.

Народность циркачам не повинуется,

Она для них – бельмо, живой укор.

В ней Данте, Пушкин, Гете соревнуются, –

Что мода для таких высоких гор!

1965

Откуда начинается Россия?

Откуда начинается Россия?

С Курил? С Камчатки? Или с Командор?

О чем грустят глаза ее степные

Над камышами всех ее озер?

Россия начинается с пристрастья

   к труду,

   к терпенью,

   к правде,

   к доброте.

Вот в чем ее звезда. Она прекрасна!

Она горит и светит в темноте.

Отсюда все дела ее большие,

Ее неповторимая судьба.

И если ты причастен к ней –

                          Россия

Не с гор берет начало, а с тебя!

1962

* * *

Отыми соловья от зарослей,

От родного ручья с родником,

И искусство покажется замыслом,

Неоконченным черновиком.

Будет песня тогда соловьиная,

Будто долька луны половинная,

Будто колос, налитый не всклень.

А всего и немного потеряно:

Родничок да ольховое дерево,

Дикий хмель да прохлада и тень!

1954

Павловна

Вот и состарилась Павловна!

Силы бывалой не стало.

Никуда–то она не плавала,

Никуда–то она не летала.

Только штопала, гладила,

Пуговицы пришивала.

Изредка слушала радио.

Молча переживала.

Были у Павловны дети,

Потом у детей – дети.

Чьи бы ни были дети,

Надо обуть и одеть их.

Как это получилось,

Что ты одна очутилась?

Павловна тихо вздыхает,

Медленно отвечает:

– Старший сынок под Берлином,

Не отлучишься – военный.

Младший в совхозе целинном

Пахарь обыкновенный.

Дочки – они за мужьями,

Каждая знает свой терем.

Я уж не знаю, нужна ли,

Старая дура, теперь им?!

Я – догоревшая свечка,

Мне уж не распрямиться.

Жизнь моя, как головешка

После пожара, дымится!..

Павловна! Я напишу им

Сейчас же о встрече нашей.

Павловна! Я попрошу их,

Чтоб относились иначе.

Скажу я им: вот что, милые,

Плохо вы мать бережете!

Она отдала вам силы,

А вы ей что отдаете?

1962

Памяти Есенина

На Ваганьковском кладбище осень и охра,

Небо – серый свинец пополам с синевой.

Там лопаты стучат, но земля не оглохла –

Слышит, матушка, музыку жизни живой.

А живые идут на могилу Есенина,

Отдавая ему и восторг и печаль.

Он – Надежда. Он – Русь. Он – ее Вознесение.

Потому и бессмертье ему по плечам.

Кто он?

Бог иль безбожник?

Разбойник иль ангел?

Чем он трогает сердце

В наш атомный век?

Что все лестницы славы,

Ранжиры и ранги

Перед званьем простым:

Он – душа–человек!

Все в нем было –

И буйство, и тишь, и смиренье.

Только Волга оценит такую гульбу!

Не поэтому ль каждое стихотворенье,

Как телок, признавалось:

– Я травы люблю!

И снега, и закаты, и рощи, и нивы

Тихо, нежно просили: – От нас говори!–

Не поэтому ль так охранял он ревниво

Слово русское наше, светившее светом зари.

Слава гению час незакатный пробила,

Он достоин ее, полевой соловей.

Дорога бесконечно нам эта могила,

Я стою на коленях и плачу над ней!

1965

Письмо из Сызрани в Вологду

В Сызрани черемуха цетет.

В Вологде еще не начинала,

Там весна еще не ночевала,

В Сызрани — прописана, живет.

Чайка одинокая плывет,

Вспомнила кого–то, вверх взлетает.

Мне у Волги очень не хватает

Луговых, зеленых, диковатых,

Иногда немного виноватых,

Глаз твои гераневых, мой друг.

То они — отвата, то испуг!

Не хватает милых, неподдельных,

Ласковых льняных твоих кудрей,

Нежности, улыбки беспредельной,

Стройности сосново–корабельной,

Скромности, пугливости твоей,

Северной крылатости бровей!

Лепестков дурманящую горечь

Ветерок приносит мне на стол.

Ты со мной с портрета даже споришь.

Только у меня в порядке совесть,

Ты не обижайся, я пошел!

Так свежо, так утренне, так рано,

Мост гудит — гигантская мембрана,

От колес подпрыгивает сталь,

Змей–Горыныч — дым — летит и вьется,

Паровоз горячей грудью рвется

В Вологду! В твою родную даль!..

* * *

Помоги мне, золотая рыбка,

Дай мне то, чего я пожелаю.

Не прошу я «Волгу» и квартиру,

Не прошу постов и назначенья,

Дай мне счастье, дай любви взаимной,

Больше мне не надо ничего!

1965

* * *

Прекрасный подмосковный мудрый лес!

Лицо лесной реки в зеленой раме.

Там было много сказок и чудес,

Мы их с тобой придумывали сами.

— Загадывай желания свои!—

К тебе я обратился — я волшебник!

И замолчали в чащах соловьи,

И присмирел над Клязьмою ольшаник.

— Стань лесом для меня!—

   И лес растет.

И я не я, а дерево прямое.

— Стань для меня ручьем!—

   И он течет

И родниковой влагой корни моет.

— Стань иволгой!—

   И ты в певучий плен

Сдаешься мне в урочище еловом.

— Стань соловьем!—

   И серебро колен

Рассыпано по зарослям ольховым.

— Стань ландышем!— Пожалуйста!— И я,

Простившись и с тобой и со стихами,

Меняю сразу форму бытия

И для тебя в траве благоухаю!

И тихо говорю тебе: — Нагнись!—

Гляжу в глаза, в которых нет испуга.

Молю кого–то высшего: — Продлись

Свидание цветка с дыханьем друга!

Я — лес, я — ландыш, я — ручей, я — клен,

Я — иволга, я — ты в каком–то роде!

Когда по–настоящему влюблен,

Тебе доступно все в родной природе!

1966

* * *

Проводил ночные поезда,

Промелькнула ты в ночном халатике.

Выхожу на связь с тобой, звезда,

Выхожу на связь с тобой, Галактика.

Жители иных планет,

Существа неведомо далекие,

Много ль вас? Иль вовсе нет?

Вы — как мы? Иль вы — четвероногие?

Посигнальте! Дайте ноту «ля»,

Для настройки служит хорошо она.

Может быть, услышит вас Земля

И тотчас пошлет за вами Шонина?

Жду ответа, стоя на земле.

В пальцах мну пахучую былиночку.

Тишина, петух поет в селе,

А другой спешит к нему на выручку.

Опрокинут неба звездный ковш,

Кроны не шелохнут тополиные.

Нет и нет ответа. Что ж,

Будем ждать, земляне терпеливые.

Работа

Сначала спины темнеют от пота,

Потом они белеют от соли,

Потом они тупеют от боли,

И все это вместе зовется – работа!

Мне скажут, что время бурлачье минуло,

Что спины эпоха моя разогнула,

Меня обвинят, что я век наш ракетный

Хочу поменять на старинный, каретный.

А я не согласен! Любой академик

Руками – рабочий. И это спасенье,

Когда он рубанок берет в воскресенье,

И доски стругает, и гвозди вбивает,

И всю математику вдруг забывает.

Как сладко потом академику спится,

Какая счастливая боль в пояснице!

1962

Руки

Присматривайтесь к опытным рукам!

Они в морщинах и в набухших венах.

Я находился вместе с ними сам

В дневных, в ночных, в вечерних сменах.

Я замечал: в них мало суеты,

Движения расчетливые, трезвые.

Сосредоточенно работой заняты,

Они минутным отдыхом не брезгуют.

Я наблюдал, как эти руки спят,

Как режут хлеб и мякоть каравая.

Когда они на скатерти лежат,

Покоится в них гордость родовая.

Когда они орудуют резцом,

Не подберешь в тот миг для них сравненья,

Не нарисуешь никаким словцом

Их занятость, высокое уменье.

Не обижайте этих рук, друзья!

Любите их от всей души, поэты!

И помните: без них никак нельзя,

Они в ладонях держат труд планеты!

1960

Русь

Русь – распаханная равнина.

Друг ей – плуг, неприятель – меч.

Терпелива она и ранима,

Потому ее надо беречь.

Ни французы ее не сломили,

Не замучила татарва.

Есть ли что–нибудь лучшее в мире,

Чем зеленая эта трава?!

Чем парная и ноздреватая,

Плугом тронутая земля,

Кровью полита, невиноватая,

Наша, русская, кровно своя?

За Рузаевкой – поле, поле,

Нежный, нежный весенний луг.

Бросить к чертовой матери, что ли,

Все стихи, чтобы взяться за плуг!

1964

Сердце Шопена

Сердце Шопена в костеле Святого Креста.

Тесно ему в замурованной каменной урне.

Встал бы владелец его, и немедля с листа

В мир полетели бы вальсы, этюды, ноктюрны.

Сердце Шопена в фашистские, черные дни

Черным погромщикам и палачам не досталось.

Около предков и около близкой родни

Сердце Шопена с корнями деревьев срасталось.

Как ты не лопнуло, сердце

Шопена? Ответь!

Как твой народ уцелел в этой схватке неравной?

Вместе с Варшавой родной ты могло бы сгореть,

Остановили б тебя огнестрельные раны!

Ты уцелело!

Ты бьешься в груди варшавян,

В траурном марше

И в трепетном пламени воска.

Сердце Шопена – ты воин, герой, ветеран.

Сердце Шопена – ты музыки польское войско.

Сердце Шопена, тебе я усердно молюсь

Возле свечей, отдающих пыланию тело.

Если позволишь, я всей своей кровью вольюсь,

Донором буду твоим, –

Только ты продолжай свое дело!

1969

Скажи, человек

Скажи, человек, чего же тебе не хватает?

Зачем ты нахмурился? Или увидел врага?

Зима, говоришь, надоела. Но завтра растает,

И речка с восторгом затопит свои берега.

Скажи, человек, почему ты такой суетливый?

Зачем ты торопишься,

          всюду успеть норовишь?

Ты малого хочешь, когда говоришь:

                      «Я счастливый»?

Счастливый, когда вдохновенно творишь!

Но как же бескрыло твое прозябанье,

Мелка твоя скука, притворна мигрень...

Я это сейчас говорю не тебе в назиданье –

Себе самому за бездарно проведенный день!

1978

Соль

Мед... молоко...

Масло с редькою в сборе...

Недалеко

До поваренной соли.

Съел я ее –

Не измерить кулем,

даже вагон –

Это малая малость!

Как равноправная

За столом

Вместе со всеми

Она появлялась.

Детство крестьянское –

Это не рай

И не кондитерская

Со сластями.

– Солоно?

– Солоно, мама!

– Давай

Ешь на здоровье

И крепни костями!

Ел я

По маминой просьбе

И креп,

Грудь подставляя

Под ливни и грозы.

Тысячу раз

Сыпал соль я на хлеб,

На комоватые,

Мягкие ноздри.

Помню, что соль

Мы всегда берегли,

Свято хранили

В красивой солонке.

Мы без нее

Даже дня не могли, –

Соль же

Так скромно

Стояла в сторонке!

Мы и в капусту ее,

И в грибы,

И в огурцы,

И в соленье любое,

Чтобы она

Выступала на лбы,

Потом катилась

На сено сухое!

Из дому я уходил.

В узелок

Мать положила

Родительской соли.

Слезы прощальные,

Крики:

– Сынок!

Счастья тебе!

Полной чаши и доли!

Помню поход.

Мы идем и молчим.

Ротой форсируем

Гать с иван–чаем.

Слышим команду:

– Соль не мочить!

– Есть не мочить!–

Старшине отвечаем.

Помню квадрат,

С мертвой хваткой прутья,

Где мы истошно

Кричали до боли!

– Не приносите нам больше питья,

Если нет воли, дайте нам соли!

Соль моя!

Мелкая... крупная, градом...

Спутница жизни, жена и сестра!

Время одиннадцать,

Ужинать сядем,

Свежих огурчиков мать принесла.

Что огурцы!

Даже слово солю,

Солью пропитываю стихотворенье,

Чтобы строку гулевую мою

Ветром невзгод

Не пошатило время!

1956

Тепло ль тебе?

Тепло ль тебе, вечер, ходить по земле босиком?

Не зябко ль? Не дать ли чего–нибудь на ноги, милый?

Ты будешь сегодня всю ночь пастухом,

А стадо твое — светлый месяц и звезды в заливе.

Бери кнутовище и хлопай веселым кнутом,

Чтоб знали коровы, жующие вику,

Что звезды имеют дела с пастухом,

И мирно пасутся, и нет бестолкового крику!

Тепло ль тебе, вечер? Росою покрылась трава,

От речки туман подымается белобородый.

А где–то во ржи возникают простые слова,

И входят без шума и в душу и в сердце народа.

Ты где прикорнёшь? В камыше, в шалаше, на мосту,

На сером настиле парома, пропахшего потом лошадным?

Трава луговая вздыхает легко: — Я расту! —

И небо весь луг обнимает объятьем громадным.

Тепло ль тебе, вечер? Возьми–ка тамбовский зипун,

Зайди на конюшню, приляг и поспи на попонах.

— Зачем мне зипун? Не озябну! Нагреет табун,

Упарюсь в пастушьих бегах и заботах о звездах и конях!

1971

* * *

У гармошки я рос,

У рязанских страданий.

Сколько песен в душе,

Сколько песенных слов!

Голубиная ругань

Дороже змеиных лобзаний,

Придорожная горькость полыни

Медовее речи врагов.

Я сидел под иконами,

Там, где ругались и пили,

Где дрожали от песен

Сосновые стены избы,

Где меня,

Я не знаю за что, но любили,

Как родную былинку,

Как посвист весенней вербы.

Я прошел по Руси

Не Батыем и не Мамаем,

Не швырялся я камнем

В озерный зрачок.

И дымилась земля аржаным караваем,

И смеялись уста:

– Заходи, землячок!

Я закинул наносную

Алгебру правил,

Я все правила выверил в жизни

Горбом.

Где я шел, там друзей человека

Оставил,

И меня поминают там

Только добром.

Вот и все.

Что сказать мне еще?

Что добавить?

Что пропеть

Голубому глядению лон?

Ничего!

Лишь вздохнуть,

И умолкнуть губами,

И отдать все, что сделал,

На эхо времен!

1956

* * *

Я в рай не попаду – я слишком грешен!

Жалеть ли, сокрушаться ли о том?

Мне будет раем громкий дождь черешен,

Который я ловлю горячим, жадным ртом.

Мне будут раем голоса живущих,

Шторм на море и шлюпки вдоль бортов,

Мне будет адом, если в райских кущах

Я не найду простых, земных сортов.

Мне будет адом, если где–то рядом

Любовь подменит бытовой эрзац,

Преследовать начнет ревнивым взглядом

И верностью ненужною терзать.

Жить без любви – преступное увечье,

Уродство, оскорбление земле.

Мне будет раем – правда человечья.

Во всем! И в поцелуе в том числе!

1960

* * *

Я видел Русь у берегов Камчатки.

Мне не забыть, наверно, никогда:

Холодным взмывом скал земля кончалась,

А дальше шла соленая вода.

Я видел Русь в ее степном обличье:

Сурки свистели, зной валил волов,

На ковылях с эпическим величьем

Распластывались тени от орлов.

Я видел Русь лесную, боровую,

Где рыси, глухари–бородачи,

Где с ружьецом идут напропалую

Охотники, темней, чем кедрачи.

Я видел Русь в иконах у Рублева —

Глаза, как окна, свет их нестерпим,

Я узнавал черты лица родного,

Как матери родной, был предан им.

Ни на каких дорогах и дорожках

Я, сын Руси, забыть ее не мог!

Она в меня легла, как гриб в лукошко,

Как дерево в пазы и мягкий мох.

1965

Я влюблен

Лето – мята,

Лето – лен.

я–то, я–то,

Я – влюблен!

В это поле

И межу,

Где по клеверу

Хожу.

В эти сосны

И кряжи,

В даль, в дороги,

В гаражи.

В пенье

Медных проводов,

В перспективу

Городов.

В фонари,

В подземный гул,

В широту

Рязанских скул.

В звонкий голос

Топоров,

В сытый рев

Степных коров.

Лето – мята,

Лето – лен.

Я–то, я–то,

Я – влюблен!

* * *

Я люблю твои глаголы:

«Не приду», «Не жди», «Не плачь».

Я люблю твои ладони,

Принимающие мяч.

Я люблю, как ты смеешься:

Губы настежь – снег во рту.

Как ты вдруг играть берешься

В волейбол или в лапту.

Я люблю сверканье пяток,

Твой мальчишеский галоп,

Своевольный ветер прядок,

Ниспадающих на лоб.

Я тобой владеть не буду

Ни по лету, ни к зиме,

Только б ты была повсюду,

Только б пела на корме.

Только б весело шутила,

Свесив косу за корму,

И, как солнышко, светила

Мне, и всем, и никому!

1958