Виктор
Каган

Белла Ахмадулина 

Претерпевая медленную юность,
впадаю я то в дерзость, то в угрюмость,
пишу стихи, мне говорят: порви!

«А вы так просто говорите слово,
вас любит ямб, и жизнь к вам благосклонна», –
так написал мне мальчик из Перми.

Мне претерпеть дано такие страсти,

что перед ними меркнут все напасти,

богами посылаемые вниз

на неразумных чад и их потомков,

блуждающих в рифмованых потёмках,

как под чадрою губ нагих стриптиз.

И юность пыткой бесконечной длится,

язык щекочет слово, как ресница,

а напишу, «Порви, – кричат, – к чертям!».

Послать бы всех... к чему мне эти песни?

Но не поймут и не пойдут, хоть тресни.

Однако, существует где-то там –

я не припомню, это Пермь иль Нальчик,

какая разница? –  влюблённый нежно мальчик,

меня ревнуя к ямбу, словно мавр.

Он мне прислал письмо. В нём говорилось,

что Музой мне подаренная милость –

небесный звон божественных литавр.

В письме сквозит такая непорочность ...

Но, Боже мой, откуда эта точность

и пониманья умудрённый дар

у мальчика?! Я снова оживаю,

летит перо... и я плевать желаю

На критиков, на смерть, на гонорар. 

Марина Бородицкая

А пока небесные глаголы
Слуха не коснутся наконец,
Ты сидишь в витрине полуголый —
В точности египетский писец.

Он сидел в витрине полуголый

и в одной руке держал стило,

а другой перебирал глаголы,

и ногой постукивал в стекло.

Музы над челом его витали

и струились рифмы по лицу.

Творческий процесс – не трали-вали,

но тихонько двигался к концу.

Вот сейчас великая поэма

наконец достанет до сердец.

Все застыли в ожиданье немо...

Только мальчик в тишине: «Писец!»

Марианна Гейде 

.....................................

в воду звёздочки сигают,  

хрен поймаешь хоть одну. 

под крыльцом кольцом согнулись 

или выгнулись дугой 

беспороднейшие псы, 

чешут голову ногой 

или, ноздри раздувая, 

гонят зайца головного 

по коробке черепной:

бедный заяц головной. 

Почешу башку ногою,

поскребу другой по дну:

мысли – кругом и дугою,

хрен поймаешь хоть одну.

Будто зайцы головные,

звёзды – в омут черепной.

Тараканы щелевые

мозг щекочут шебутной.

Псы страдают без породы,

как без запаха духи.

С нетерпеньем ждут народы

моей милой чепухи.

Напишу. Что тут такого?

Пушкин кто передо мной?!

Жалко зайца головного

в тесной клетке черепной.

Михаил Зив 

Я как-то умер – что-то не учёл.
Казалось бы, и книжками учён,
И многократной мысленной прикидкой –
Вне связи с убедительным врачом
И суицидной оторопью прыткой.

Невнятно бормотал мой коновал,

чтоб я его отраву принимал

и регулярно делал физзарядку.

но я учён – в гробу его видал,

не следуя унылому порядку.

Гомеопатий и акупунктур

не принимал и был здоров, как тур,

не знал, что значит жить суицидально,

«Здоровье» не читал, не слушал дур.

Но дело всё же кончилось печально –

представьте, я внезапно околел.

Нет, я не собирался, не хотел,

не строил планов, не мечтал об этом.

Чего-то, видно, я не доглядел,

хоть был владельцем дум, то бишь поэтом!

Ну, ладно, умер-шмумер, лишь бы был

здоров и весел, и стихи строчил,

чтобы, как в Болдино прославленный акын,

родив шедевр, себя я похвалил,

мол, ай да Миша, ай да сукин сын!

Александр Кабанов

Мухаммед-бей раскуривал кальян
и выдыхая, бормотал кому-то:
Ни Господа, ни инопланетян –

повсюду одиночество и смута.

А вдалеке, на самой кромке дня,
который пахнет перезревшей сливой,
вытаскивал Каштанку из огня
один поэт и повар молчаливый.

Кальянопреклонённый я стоял.

Дымок струился. Пахло шашлыками.

Крымчак поднос кромчил, под нос крымчал

и омывал лицо рахатлуками.

На кромке дня сушился виноград,

под кромкой крыши ласточки южили,

струился в жилах дней полураспад,

Но мы с тобой на время положили.

Нас даже Бог тогда не донимал –

лишь, вены вскрыв, одаривал кагором.

И я тебя любил и улыбал,

и трепет пробегал по крымским горам.

А после ты глядела на меня,

сбегали прядки влажные за уши,

и доставал Каштанку из огня

крымчак и подносил: «Извольте кушать».

Леонид Костюков

Книг будоражащих не читай, 

даже и не листай, 

рекам Сибири не течь в Китай, 

зря в них шумит минтай.

Тот, кто как я – могуч и велик,

тот не читает книг,

не собирает в тайге черник

вместо ядрёных фиг.

Кажется, книги – такая сласть...

Ум разевает пасть.

Но не спеши – ведь книги напасть.

Пагубна к книгам страсть.

Ну их к шутам. Ты их не читай.

Жизнь полным ртом уплетай.

Вкусно впадает в Волгу Китай,

сел на окно минтай,

ласточки роют норы в тиши,

крыша едет с души –

кайф ... Ты чтением книг не греши.

Ты же поэт – пиши.

Александр Кушнер

Не бесчинствуйте, музы, не плачьте!
Много мужества надо и сил,
И себя я привязывал к мачте,
И писал, и с ума не сходил.

Что я только ни делал с собою?!

Не поверите, если скажу.

Бил по черепу ржавой трубою.

Отдавал на съеденье моржу.

Вешал на полысевшей осине.

в рог бараний мизинцем сгибал,

а потом, намочив в керосине,

возле Лавры себя поджигал.

Делал бритвой тупой харакири

и нырял с головою в цемент.

Замочил себя даже в сортире,

как советовал наш президент.

Музы в голос рыдали, бедняги.

Мне ж, как с гуся вода ... посижу

и, шатаясь, – к  столу и бумаге,

и пишу, и с ума восхожу.

Иван Макаров 

Темно, как будто бы в кино. 

Невесть куда мы все засунуты

Давным-давно... 

Через соломинку нам вдунули –

аж звёзды веером из глаз!

Но нет... Сначала нас засунули...

Засунули куда-то нас.

Во тьме котяра чёрный дразнится

и не даётся, ё-моё.

Чешу в растерянности задницу ...

Неужто, Господи, в неё?!

Я извиваюсь лентой Мёбиуса,

сам о себя набил синяк ...

А Муза шепчет: «Не выёживайся.

Зажги свечу. Как Пастернак».

Пётр Межурицкий

Стенают заветные тётки,
А я не стенаю в ответ –
Опять не годится в подмётки
Мне лучший российский поэт

Пусть ветхозаветные тётки

стенают в жилетку врачу.

На них посмотрю – не в охотку,

стенать им в ответ не хочу.

Вот если бы юные тёлки –

я весь исстенался бы в дым,

но в стоге не сыщешь иголки,

без коей на кой я всем им.

И верный семейным заветам

к законной шары подкачу,

чем вставлю российским поэтам,

а впрочем, и прочим свечу.

Дмитрий Мурзин

Мне стыдно вспомнить почему-то,
Хоть красным выделяй строку,
Как во дворе литинститута
Давал начало ручейку.

счастливо будучи в соку,

как бы резвяся и играя,

давал начало ручейку.

Ну, припекло, поджало – что же,

всё бросить, наплевав на мир?

Старик Державин звал отхожим

то место ... Что ж, бежать в сортир?

Я – Пушкин будущий. Минута

мне дорога, стихи зовут.

Ведь я – студент литинститута.

Творить зовёт литинститут,

Творить всегда, везде, с искрою ...

И с красной начал я строки!

И посреди двора перо я

достал – и потекли стихи.

Михаил Окунь 

Поют под Курском соловьи, 

Стареют девочки твои, 

И есть там всё, чего не хочешь. 

Эффералган торчит упса, 

Трендит московская попса, 

И жить не хочется, а дрочишь.

Цветёт в апреле бузина,

сто лет не в девках уж весна,

сварили кур, но хочет кочет.

к виагре тянется костыль,

но штопору не даст бутыль...

Поэт перо ночами дрочит. 

Алексей Остудин 

...................................... 

Европа продирает Глазго  

на узкой Сан-Тропе войны! 

......................................... 

И кролики, с глазами пьяницы, 

ныряют, с перепугу, в пень. 

2. 

Скажите это всем и восемь, 

в остатке, заповедей свод: 

перебежав дорогу, осень 

жуёт конину, ну и вот 

....................................... 

Затаривая дёгтем соты, 

попутчикам не возражай: 

когда сажают самолёты –

не собирают урожай! 

Он ей то водки, то сиропу,

то «Конской» ажник пол-кила...

Тёр Глазго и чесал Европу

поэт, а Муза всё не шла.

Колючки в гриву ей затаривал,

мол, восемь сбоку – и привет,

то материл, то уговаривал,

то обещал остаток лет.

И грудь её так пёстро дыбилась,

Что как такую не взалкай?

Ему навозно Муза лыбилась,

мол, не хочу, не завлекай.

Жевала осень корни коликов,

и ржали все, как кипяток – 

и пьяницы с глазами кроликов,

и Александр, который Блок.

Поэт опять плеснул сиропчика:

«Серп в руки! И не возражай!»

А Музе что? Ей всё до копчика.

Ей наплевать на урожай.

Давид Паташинский 

Мораль моя проста. Душа, как нить, сурова.
.............................................................

Возьму тебя за хрен косы твоей протяжной.

Возьму тебя за хрен. А он – косой шелковой.

Красавица! А я подумал – красавéц.

Растерянный стою: ты бык или корова,

ты свин или свинья, ты самка иль самец?

Мораль моя проста, как дважды два шестнадцать –
не дашь, так задушу. Повешу на косе.

Тот транс, тот сексуал. С поллитрой разбираться –

и то не разберёшь. Как андрогинны все...

Обрыдло всё вконец. Конец – и тот обрыднул.

К быкицам всех послал, бикицер вашу мать.

Представьте – все пошли. А кто, убей, не видно:

какая тёлка, блин!.. а глянешь – бык опять.

Николай Ребер

Луна просунет ягодицы

Сквозь амбразуру в облаках.

Поэта участь – не какава вам:

всю жизнь точить карандаши,

чтоб шли слова не от лукавого

и доставали до души.

Игриво бёдрами вертя,

мне Муза не даёт, а дразнится,

Луна показывает задницу

И Месяц – руку от локтя.

Но буду жечь сердца глаголом я –

я ж парень тоже не промах.

Селены гопу бледно-жолую

увечу на века в стихах.

Вадим Соколов 

Словодвижения поток, 

Пера стремительно движенье. 

Строка ложится в упоеньи, 

Строку другую тыча в бок. 

 ....................................... 

 Рождённый стих уже живёт, 

Хотя пока ещё не дышит. 

Он всё ещё свободы ждёт. 

Вздохнет, когда его услышит

Хоть кто-нибудь и всё поймёт...

И новый стих ещё напишет.

Я знаю, где стиха исток,

где слов вершится размноженье.

Строка в томленье и броженье

другую строчку тычет в бок.

Та робко жмётся в уголок,

но – трепеща уже в волненьи ...

В нетерпеливом предвкушеньи

манит её любви рожок.

И вот уж стих свободы ждёт.

Грудь вдохновением колышет.

И строчка первая идёт,

Ещё чуть-чуть – и мир услышит,

и в хрестоматии возьмёт ...

Да вот одна беда – не дышит.

Евгений Степанов

я небось не машина
не кремлевская знать
...................................
я разбрасывать семя
не спешил как дурак
я сканировать время
мог увы кое как

я не ТУ-104

даже не президент

прозябаю в квартире

и курю я не кент

а унылую приму

и не хеннесси пью

наступает галимый

век на душу мою

сканер мой не фурычит

покрывается ржой

и за вычетом вычет

не халява с маржой

ну и ладно и что же

что ж убиться не жить

мы на это положим

только что положить

и ночами покоя

не даёт мне одно

семя ж было какое

а засохло давно

просыпаюсь от страха

и присвистнув в кулак

выжимаю рубаху

как последний дурак 

Ольга Сульчинская

Отцвели уж давно бирдолёты в садах —
В смысле, птицы давно улетели на йух.

Ну, за что мне весь этот кордебалет?

Облетел одуванчиком мой бирдолёт.

И стою я одна. Никого со мной нет,

все слиняли на йух и никто не придёт –

кому, в смысле, шашлык, а кому требуха,

в смысле, топчет несчастных колибри петух.

Всем сестрам по серьгам, только мне ни йуха.

Я о том напишу и пошли все на йух.

Остойухнули, в смысле, все эти бирды,

анемичные барды, менестрель их туда –

мужики, тоже мне, ни йуха либиды,

в смысле, блин, йухоморы, сморчки, лебеда.

И чего это мы косяками на йух?

Юлий Хоменко

...Хорошо торчать, как бивень,
Вросшим в слой нездешних нег.

Кто посмотрит – минарет,
В небо врезанный умело.
И кому какое дело,
Весь я умер или нет?

Вёдро, ливень или снег –

наплевать... какая малость,

если я торчу, как фаллос,

вросший в раковину нег.

Фрейду пламенный привет –

упираюсь в поднебесье.

Кто сказал, что умер весь я?!

Предъявите минарет.

Что, слабо, прибор на свет –

у кого перо длиннее?!

Я отчасти, но живее

всех живых – торчу... поэт.

Алексей Цветков

оскал цицерона на блюде
с кинжалом на цезаря брут
кругом интересные люди
но все постепенно умрут
.........................................
а цезаря больше не будет
и даже возможно меня

осядет веселия пена

оскомину вызовет брют

шумят поколений колена

чуток пошумят и умрут

и лягут в заслуженной лени

на полки архивные в пыль

цыганочка аза и ленин

принцесса диана торквиль

и ницше закрутит про бога

что умер и тоже умрёт

всех смерть приберёт даже йога

но может быть мне повезёт

не верите что тут такого

пойду босиком по росе

пусть все почитают цветкова

да жаль окачурятся все