* * *

Храни тебя, Христос, мой человек, –

мой целый век, ты тоже – он, один.

Не опускай своих солёных век,

Ты, Человеческий невольник – Сын.

И сам с собою ночью наяву

ни воем и ничем не выдавай.

Пусть Сыну негде приклонить главу,

очнись и оглянись – на море май.

На море – мир. А миру – не до мук

твоих (и не до мужества!) – ничьих.

Сними с гвоздя свой колыбельный лук,

на тетиве стрелу свою начни.

И верь – опять воспрянет тетива.

Стрела свершится, рассекая страх.

Коленопреклонённая трава

восстанет. А у роз на деревах

распустятся, как девичьи, глаза.

А небо – необъятно вновь и вновь.

А нежная распутица – гроза

опять любовью окровавит кровь

И ласточка, душа твоих тенет,

взовьётся, овевая красный крест.

И ласково прошепчет в тишине:

– Он умер (сам сказал!), а вот – воскрес!

(ТРИДЦАТЬ СЕМЬ. 1973)