Александру Блоку

Помнит месяц наплывающий

Все, что было и прошло,

Но в душе, покорно тающей,

Пусто, звонко и светло.

Над землею — вьюга снежная,

В сердце — медленная кровь,

Глубоко под снегом — нежная,

Позабытая любовь.

Скудно, скорбно дни истрачены,

Даль пределы обрела,

Сочтены и обозначены

Мысли, речи и дела.

Эту жизнь, безмерно серую,

Я ли, живший, прокляну?

Нет, и мертвым сердцем верую

В позабытую весну.

Пусть истлела нить печальная

И сомкнулась пустота —

Ты со мной, моя начальная

И последняя мечта.

И легки пути тернистые,

Твой не страшен Страшный Суд.

Знаю, чьи уста лучистые

Приговор произнесут.

Тихо радость исповедую,

Память сердца озарю:

Приобщи твоей победою

К неземному алтарю.

Высоки врата престольные,

Тяжелы земные сны,

Но любви простятся вольные

И невольные вины.

1913

Вот и все. Конец венчает дело...

Вот и все. Конец венчает дело,

А, казалось, делу нет конца.

Так покойно, холодно и смело

Выраженье мертвого лица.

Смерть еще раз празднует победу

Надо всей вселенной – надо мной.

Слишком рано. Я ее объеду

На последней, мертвой, на кривой.

А пока что в колеснице тряской

К Митрофанью скромно путь держу.

Колкий гроб окрашен желтой краской,

Кучер злобно дергает вожжу.

Шаткий конь брыкается и скачет

И скользит, разбрасывая грязь,

А жена идет и горько плачет,

За венок фарфоровый держась:

– Вот и верь, как говорится, дружбе,

Не могли в последний раз прийти!

Говорят, что заняты на службе,

Что трамваи ходят до шести.

Дорогой мой, милый мой, хороший,

Я с тобой, не бойся, я иду...

Господи, опять текут калоши,

Простужусь, и так совсем в бреду!

Господи, верни его, родного!

Ненаглядный, добрый, умный, встань!

Третий час на Думе. Значит, снова

Пропустила очередь на ткань...

А уж даль светла и необъятна,

И слова людские далеки,

И слились разрозненные пятна,

И смешались скрипы и гудки.

Там, внизу, трясется колесница,

И, свершая скучный долг земной,

Дремлет смерть, обманутый возница,

С опустевшим гробом за спиной.

1921

Декабрь

Выйди в полночь. Площадь белая

Стелет саван у реки.

Гулко ночь обледенелая

Застучит в твои виски.

Месяц, облаком завешенный,

Глянет в дымное кольцо,

И, волнуясь, ветер взбешенный

Бросит снег тебе в лицо.

Стань, окованная холодом,

Там, где вскинут черный мост

Стихнет ветер. Пыльным золотом

Загорятся пятна звезд.

Над перилами чугунными

Перегнись и посмотри:

Вдоль реки цепями лунными

Зыбко пляшут фонари.

Свищет снег по дальним линиям,

Стынет, шепчется вода,

И, окутанные инеем,

Гулко плачут провода.

Что ты ждешь? Свистками грубыми

Утро рвет волшебный бред.

Там, над каменными трубами,

Встал мигающий рассвет.

Переулками разрытыми

Ночь из города ползет.

И кровавыми гранитами

Расцветает небосвод.

Хмуро камни просыпаются,

Стынет сердце… Отдохни.

За рекою зажигаются

Безнадежные огни.

В зеркала свинцово-синие

Слепо смотрится заря —

Это встал в короне инея

Белый призрак Декабря.

1907

Еще скрежещет старый мир,...

Еще скрежещет старый мир,

И мать еще о сыне плачет,

И обносившийся жуир

Еще последний смокинг прячет.

А уж над сетью невских вод,

Где тишь – ни шелеста, ни стука –

Всесветным заревом встает

Всепомрачающая скука.

Кривит зевотою уста

Трибуна, мечущего громы,

В извивах зыбкого хвоста

Струится сплетнею знакомой,

Пестрит мазками за окном,

Где мир, и Врангель, и Антанта,

И стынет масляным пятном

На бледном лике спекулянта.

Сегодня то же, что вчера,

И Невский тот же, что Ямская,

И на коне, взамен Петра,

Сидит чудовище, зевая,

А если поступью ночной

Проходит путник торопливо,

В ограде Спаса на Сенной

Увидит он осьмое диво:

Там, к самой паперти оттерт

Волной космического духа,

Простонародный русский черт

Скулит, почесывая ухо.

1920

Земля

Кружит, в веках прокладывая путь,

Бескрылая, плывет неторопливо,

И к солнцу поворачивает грудь,

И дышет от прилива до отлива.

Отроги гор — тугие позвонки —

Встают грядой, застывшей в давней дрожи,

И зыблются покатые пески

Изломами растрескавшейся кожи.

На окуляр натягивая нить,

Глядит в пространства звездные астроном

И тщится бег свободный подчинить

Незыблемым и мертвенным законам.

А химика прокисленная длань

Дробит куски разрозненного тела,

И формула земли живую ткань

В унылых письменах запечатлела.

Но числам нет начала и конца,

И веет дух над весом и над мерой —

А камни внемлют голосу певца,

И горы с места двигаются верой.

Удел земли — и гнев, и боль, и стыд,

И чаянье отмстительного чуда,

И вот, доныне дерево дрожит,

К которому, смутясь, бежал Иуда.

И кто пророк? Кто скажет день и час,

Когда, сорвавшись с тягостного круга,

Она помчит к иным созвездьям нас,

Туда, где нет ни Севера ни Юга?

Как долго ей, чудовищу без пут,

Разыскивать в веках себе могилу,

И как миры иные назовут

Ее пожаром вспыхнувшую силу?

Над Невой

Поздней ночью над Невой

В полосе сторожевой

Взвыла злобная сирена,

Вспыхнул сноп ацетилена.

Снова тишь и снова мгла.

Вьюга площадь замела.

Крест вздымая над колонной,

Смотрит ангел окрыленный

На забытые дворцы,

На разбитые торцы.

Стужа крепнет. Ветер злится.

Подо льдом вода струится.

Надо льдом костры горят,

Караул идет в наряд.

Провода вверху гудят:

Славен город Петроград!

В нише темного дворца

Вырос призрак мертвеца,

И погибшая столица

В очи призраку глядится.

А над камнем, у костра,

Тень последнего Петра –

Взоры прячет, содрогаясь,

Горько плачет, отрекаясь.

Ноют жалобно гудки.

Ветер свищет вдоль реки.

Сумрак тает. Рассветает.

Пар встает от желтых льдин,

Желтый свет в окне мелькает.

Гражданина окликает

Гражданин:

– Что сегодня, гражданин,

На обед?

Прикреплялись, гражданин,

Или нет?

– Я сегодня, гражданин,

Плохо спал!

Душу я на керосин

Обменял.

От залива налетает резвый шквал,

Торопливо наметает снежный вал –

Чтобы глуше еще было и темней,

Чтобы душу не щемило у теней.

1920

Неведомому Богу

За гранями узорного чертога

Далеких звезд, невидимый мирам,

В величии вознесся к небесам

Нетленный храм Неведомого Бога.

К нему никем не найдена дорога,

Равно незрим он людям и богам,

Им, чьи судьбы сомкнулись тесно там,

У алтаря Неведомого Бога.

За гранью звезд воздвигнут темный храм.

Судьбы миров блюдет он свято, строго,

Передает пространствам и векам.

И много слез, и вздохов тяжких много

К нему текут. И смерть — как фимиам

Пред алтарем Неведомого Бога.

1904

Страшно. Ушли, позабыли...

Страшно. Ушли, позабыли,

Громко смеялись окрест.

Знак завершившейся были —

Черный, из дерева крест.

Умер. Мой гроб заколочен,

Крепко гвоздями забит.

Прах осквернен, опорочен,

Всеми забыт.

Мертвый я Богу покорен,

Медленно тлею в гробу.

Знаю, конец мой позорен —

Мне ль переспорить судьбу?

Мирно лежу под землею.

Жду. Завершился подсчет.

Поверху мутной рекою

Время течет.

1904

У слепых безрадостные лица...

У слепых безрадостные лица,

И лампады меркнут, не горя,

И, понурясь, бледная царица

Оперлася на руку царя.

Из казны, казны своей богатой

Царь дарит убогих и слепцов.

Следом ходит шут его горбатый,

Тешит двор игрою бубенцов.

Потускнели ризы и оклады,

Замер, смолк слепых убогий хор...

Царь с царицей, стоя у ограды,

На высокий крестятся собор.

За оградой — рев и гул победный,

Вкруг царя — бояре и попы.

Ходит шут, звенит игрушкой медной

И мигает в сторону толпы.

1906

Я стучался в сердца людские,...

Я стучался в сердца людские,

Молчаливой не вняв земле:

Укажите пути всеблагие,

Направьте в туманной мгле.

Были холодны, были враждебны

Пресыщенные взоры их,

Славословья, гимны, молебны

Заглушили трепетный стих.

Ныне верю, что камни живы

И живые мертвы сердца,

Ныне знаю — мгновенья лживы

И безмерна лишь святость конца.

Между мной и ликующим миром

Никогда не поблекнет тень.

Возжигайте ладан кумирам,

Возжигайте — но близок день!

1904