Виталий
Амурский

Поклон Р. Конквесту

(15.07.1917 – 3.08.2015)

В годы зябкие, нерукопожатные,

Когда ложь заливала Рашу,

От Большого террора до Скорбной жатвы

Обнажали вы правду нашу.

Обжигали и веяли смертью страницы,

Где стонал, будто ветер, народный ропот...

Не пришлось при жизни вам поклониться, –

Нынче (мысленно) в пояс, Роберт.

Раздвоенный портрет

Идут белые снеги...

И я тоже уйду.

Е. Евтушенко 

Поэта похоронили в Переделкино

рядом с Пастернаком,

как он сам пожелал перед смертью…                                                                                                             

Был он бунтарь или фигляр,

Был скромен или сноб?..

Важнее всё же – «Бабий Яр»,

Что вызывал озноб!

Судить сегодня мы вольны,   

Хромал ли его слог,

Но как о свадьбах в дни войны

Взять высоко он смог!

Был честен он, писавший про

Живучий сталинизм...

Но есть душа, и есть нутро,

Как, скажем, верх и низ.

Тот верх храня, о многом он

Имел слова, что жгут, –

Властям же делая поклон,     

Знал то, что они ждут.             

И вот: «борьба за мир», Фидель,

И Братской ГЭС огни...                     

Ну, а о Бродском, что в беде.

И о других – ни ни...

Но ни тогда, и не потом

Не мог понять я, впрямь,

Где был поэт, а где фантом, – 

Где между ними грань?

Ещё не время для бесед,

Что значил он для нас?     

Он Пастернаку стал сосед,

Но разве ж там Парнас?

Апрель, 2017

* * *

Не о безумной Северной Корее

И не о том, как Сирия горит, –         

О чём-нибудь совсем другом, скорее,

Хотел бы я сейчас поговорить.

Допустим, о парижском листопаде,

О смоге, что над городом навис,

О старике, что просит Христа ради

У приоткрытой двери в Сен-Сюльпис.

О том, как сердцем слившись с гулким храмом,

Там можно без труда забыть про то,

Что есть Москва с её курбан-байрамом,

А на Донбассе зона АТО...

Но проходя по улицам знакомым,

Где вроде бы привычно всё глазам,

Я чувствую, как прочно с веком скован, –

С тем самым, что, увы, непрочен сам.

* * *

Помню время несытое

И одежду немодную, –

Мне за это не стыдно,

Мне за это не больно. 

Но гордиться не стал бы

Тем, что было знакомо,

Где народ, словно стадо,

Знал лишь зону загона.

К счастью, там на обочинах

Духа не было рабского

И в бараках рабочих,

Как в холстах, что у Рабина.                                                    

Я из русского детства,   

Где морозы под тридцать.

Мне вовек не согреться

Даже около Ниццы.         

Глазами Томаса Манна     

Три фрагмента

Черновой набросок

Моя страна не первый год больна,

Чему словарь ораторов свидетель,

Где в каждой речи слышится: «война»

И то, как нам врага не проглядеть бы...

Как быстро всё забылось, Боже мой, –

Галиция, Верден, Версальский финиш!..

Вы спросите: на сердце тяжело ль?

Отвечу – нет. Хотя слегка тошнит лишь.

Но в каждом немце музыка жива,

И пессимисту я скажу: – Послушай,

Пусть жизнь под ритмы маршей тяжела, –                                                         

Вернутся звуки, что врачуют души.

Ну, а пока развескою гирлянд

На ёлке из Шварцвальда бюргер занят,

Декабрьскими ветрами фатерланд

От Мюнхена до Любека пронзает.

У двери Новый год. Тридцать восьмой уже!..

Неясно лишь за запахом еловым,

Что ждёт нас всех на этом рубеже,

Что ждёт меня и близких в этом Новом.

Письмо из Любека

от земляка,  узнавшего,  что в текущем 1938 году

писатель (пятью годами ранее уже покинувший

Германию и отказавшийся от предложения властей

вернуться на родину) собирается в США

О чём скорбите, Томас Манн? –

Хотел спросить бы вас,

Когда народ наш сыт и пьян,

И обожает власть.

В почёте Лютер, как всегда,

И Вагнер точно – Бог,

А вы – Германия больна

И немец – плох.

Смотрите в фильмах Рифеншталь

И в киноновостях,

Как в Рейхе закаляют сталь

И молодёжь растят.   

Наш фюрер любит и любим,

Мы с ним не знаем бед,    

А вы – всё это, дескать, дым

И геббельсовский бред.

Ах, Томас Манн, сказал бы я, 

Не радоваться грех,

Когда австрийская земля          

Вернулась в отчий Рейх.

Судетам согревает дух

Такою же мечтой,

А литератор слеп и глух,   

Мол, всё это – ничто!

Ах, Томас Манн, ах, Томас Манн!

Какой вас точит червь,

Зачем вам нынче чемодан,

Америка зачем?  

Ах, Томас Манн, ах, Томас Манн,

Ну, право, так нельзя!

Своя страна – не талисман,

Её с собой не взять.    

Скитаться по чужим краям,

Забыв привычный быт?

А в Рейхе счастлив Караян,

И Штраус не забыт!

Спасут вам книги из огня,

Рассеют смрадный дым,             

Скажите только: рад бы я

Стать Фаустом вторым.

Какая мелочь это впрямь, –

Лишь подтвердить пером,

А вы своё, мол, Рейх наш – дрянь,

И превращён в дурдом.

Вы – удивительный нахал,

Мы ведь – одна семья.

Привет из Любека! Зиг хайль!

Вас помнящий земляк.                                       

Пометка рукой получателя

Германия, родина, во мраке сих лет

Я лишь огонёк зажёг.

Какой же мне дать земляку ответ,

Когда он с ума сошёл?   

Как трудно подчас слова подыскать –

Такого не помню давно. 

Европу, увы, задавила тоска

И сдюжить не всем дано.

Живу, тебя на куски не деля,

Что б выбрать лучшую часть.   

Культура немецкая там, где я.

По меньшей мере, сейчас.