Владимир
Алейников

* * *

Под улыбчивым небосводом, 
сверху вниз глядящим на нас, 
через весь каскад побережья 
с пестротой его беспечальной, 
с мельтешеньем полос неровных – 
лиловатых теней кипарисов, 
напрягаясь вдвоём упрямо, 
Паустовский и Грин 
тянут длинную, словно земная юдоль, 
неизвестно когда заржавевшую, 
тяжеленную якорную цепь, 
на которой приросшими водорослями 
излучают волшебный свет 
мощь и боль доброты сердечной, 
проявления воли людской, 
две сестрицы – любовь и верность, 
красок самых необычайных 
исцеляющий гемоглобин 
через души наши мельчающие 
с грубоватостью неуклюжей 
(открывая грот потайной, 
внутрь которого луч проник, 
замутив наивно и смело 
нулевые глубины их, 
не ругая фаз монотонных 
лицемерной летней луны, 
перешагивая свободно, 
вновь и вновь, условность черты 
непрерывных приливов, отливов, 
неуклонно сметая назад 
в полутёмный закут лагуны 
апельсиновую кожуру, 
сигаретных окурков груды, 
из-под рислинга стеклотару – 
сожаленье пустых бутылок, 
из костров обгорелый хворост, 
неизвестных судов обломки, 
пирамиды ящиков лёгких 
и следы – мои и твои, 
чтобы здесь на берег заветный, 
как и встарь, могли бы сойти 
с корабля лейтенант Шмидт 
или Грей почти нереальный 
со своею твёрдою верой 
и надеждой всею своей), – 
но они уже устают 
и песком зарастают тихо... 
«Кто потянет дальше её?» – 
грустно думает старый грек, 
на согретом солнцем песке 
по традиции жарящий скумбрию – 
ту, что скоро совсем украдёт, 
равнодушна, меланхолична, 
докатившаяся по следу 
старомодной рыбацкой шаланды 
и бумажный кораблик детский 
потопившая просто так, 
примитивная до обиды, 
зауряднейшая волна.